Рышард Капущинский - Путешествия с Геродотом Страница 45

Напрасно. Законы Спарты неумолимы. В них нет и капли милосердия, ничего человеческого. Раз допущенная ошибка остается таковой навсегда, а кто покрыл себя позором, никогда не смоет его. Вот почему среди выделенных греками героев битвы нет имени Аристодема: искавший смерти из-за своей указанной выше вины, Аристодем не был отмечен.

Исход сражения определила смерть предводителя персов — Мардония. В те времена военачальники не скрывались в тылу в замаскированных бункерах, а шли на бой во главе своего войска. Один только минус: когда предводитель погибал, армия рассыпалась и бежала с поля битвы. Предводитель должен был быть виден издали (чаще всего он сидел на коне), потому что поведение воинов зависело от того, что делает командир. Так случилось и под Платеями: Мардоний сражался на белом коне, но когда он погиб и окружавшая его самая тяжелая часть войска пала, тогда и остальные обратились в бегство, оставив поле битвы грекам.

Геродот отмечает, что с греческой стороны беспримерной непоколебимостью отличался один человек. Им был афинянин Софан: он носил на панцирном поясе прикрепленный медной цепью железный якорь. Якорь этот он всегда выбрасывал, подходя к неприятелю, чтобы нападающие враги не смогли его сдвинуть с места в строю. Если же враги бежали, то он брал якорь и так преследовал их.

Какая высокая метафора! Как же нужен нам не спасательный круг, дающий возможность безвольно болтаться на поверхности, а тяжелый якорь, с помощью которого человек смог бы приковать себя к своей работе.

Черное значит прекрасное

С дакарского побережья к острову Горе местный паром идет неполные полчаса. Стоя на его корме, мы видим, как город, который какое-то время колыхался на гребнях волн, вздымаемых паромным винтом, становится все меньше и меньше, пока не превращается в светлую каменную полосу, протянувшуюся через весь горизонт. В этот момент паром поворачивается кормой к острову и среди гула мотора и грохота разных железяк чиркает бортом о бетонную пристань.

По деревянному молу, а потом по пляжу и далее по извилистой узкой улочке я должен дойти до «Pension de famille», где меня ожидают сторож Абду и молчаливая, сдержанная в движениях и всегда чем-то занятая хозяйка — Марием. Абду и Марием — супружеская пара, ждущая, как видно по силуэту женщины, пополнения в семье. Несмотря на их молодость, это будет уже четвертый ребенок. Абду удовлетворенно смотрит на выразительно выпирающий живот жены, это своеобразное доказательство, что в их доме все в порядке. «Если женщина ходит с плоским животом, — говорит Абду, а Марием поддакивает, — это значит, что творится что-то нещадное, что-то противоречащее законам природы». Обеспокоенные родственники и знакомые начинают расспрашивать, настойчиво выведывать, строить полные опасений, а порой и злорадные домыслы. А так все идет в соответствии с мировым ритмом, и женщина раз в год доказывает свою щедрую и неутомимую плодовитость.

Оба они принадлежат к общности пёль, самой большой этнической группе в Сенегале[34]. Петь имеют более светлый по сравнению с другими жителями Западной Африки оттенок кожи. Потому одна из теорий говорит о том, что прибыли они сюда с берегов Нила, из Египта много-много лет тому назад, когда Сахара была еще покрыта зеленью и можно было безопасно путешествовать там, где сейчас пустыня.

Отсюда еще более обширная теория, получившая развитие в пятидесятых годах XX века в работах сенегальского историка-лингвиста Шейха Анта Диопа, — о египетско-африканских корнях греческой цивилизации, а следовательно — европейской и вообще западной. Поскольку физически человеческий род появился в Африке, то и европейская культура имеет свои корни на этом континенте. Для Шейха Анта Диопа, создавшего обширный сравнительный словарь языков — египетского и уолоф, высоким авторитетом является Геродот, который утверждает в своем труде, что многие элементы греческой культуры заимствованы из Египта и Ливии и что поэтому культура Европы, особенно в том, что касается ее средиземноморской части, имеет африканские корни.

Тезис Анта Диопа совпадает с развитой в Париже в тридцатых годах XX века громкой теорией негритюда. Ее авторы — два молодых в то время поэта: сенегалец Леопольд Сенгор и потомок африканских рабов из Мартиники Эме Сезар. Их поэзия и манифесты исполнены гордостью за свою веками унижаемую белым человеком расу и за то, что они чернокожие, возносили хвалу достижениям и ценностям, которые внесли люди черной расы в мировую культуру.

Все это происходит в середине XX века, в эпоху пробуждения неевропейского сознания, поиска представителями Африки и вообще так называемого Третьего мира своей идентичности, а в случае африканцев — желания избавиться от комплекса раба. Как тезис Диопа, так и теория негритюда Сенгора и Сезара дают понять европейцам (это отражено, в частности, в работах Сартра, Камю или Дэвидсона): наша планета, на которой до сих пор господствовала Европа, становится новым, мультикультурным миром, и другие, неевропейские общности и культуры считают себя вправе и намерены занять достойное и уважаемое место в семье народов.

В этом контексте рождается проблема отношения к Другому. До сих пор всегда рассматривались отношения Я — Другой, когда Другой — представитель моей же культуры. Теперь в отношениях Я — Другой этот последний представляет отличную от моей культуру, он сформирован ею, признает собственные обычаи и ценности.

В 1960 году Сенегал получает независимость. Президентом становится тот самый упоминавшийся выше поэт, завсегдатай клубов и кафе парижского Латинского кварта-да — Леопольд Сенгор. То, что в течение лет оставалось теорией Сенгора и его друзей из Африки, стран Карибского бассейна и обеих Америк, оставалось мечтой, планом возврата к символическим корням, к утраченным источникам, к началам их мира, из которого их грубо вырвали орды работорговцев, на многие поколения бросив в чуждую среду, унижающую и враждебную, теперь впервые могло стать практическим действием, амбициозным проектом, смелым и направленным в будущее.

И Сенгор с первых дней своего президентства начинает готовить Первый всемирный фестиваль искусства чернокожих — Premier Festival Mondial des Arts Nègres. Именно так, потому что речь шла об искусстве всех чернокожих, а не только африканцев; надо было показать его размах, его величие, его универсальность, жизнестойкость и разнообразие. Африканскость служила его источником, всемирность же представляет его сегодняшний масштаб.

Сенгор открывает этот фестиваль в 1963 году в Дакаре. Он должен продлиться несколько месяцев. Поскольку я опоздал на открытие, мест в гостиницах города не осталось, пришлось поселиться на острове, в «Pension de famille», который содержат Марием и Абду, сенегальцы народности пёль, возможно, потомки египетского феллаха, а то и самого фараона.

Утром Марием приносит мне кусок сочной папайи, кружку очень сладкого кофе, половину багета и баночку джема. Хоть она и молчунья, обычай велит утром задать пару ритуальных вопросов: как я спал, выспался ли, не жарко ли было, не кусали ли меня комары, что мне снилось. «А если мне ничего не снилось?» — спрашиваю я. «Это невозможно», — отвечает Марием. Ей всегда что-нибудь снится: дети, гулянье, как она навещает родителей в деревне. Очень хорошие и приятные сны.

Я благодарю за завтрак и иду на пристань. Паром довозит меня до Дакара. Город живет фестивалем. Выставки, лекции, концерты, театры. Здесь и Восточная и Западная, Южная и Северная Африка, здесь Бразилия и Колумбия, весь Карибский бассейн с Ямайкой и Пуэрто-Рико во главе, здесь Алабама, острова Атлантического и Индийского океанов.

На улицах и площадях множество театральных представлений. Африканский театр гораздо менее формален, чем европейский. Везде может собраться любая группа людей и сымпровизировать представление. Нет текста, все — продукт мгновения, настроения, буйной фантазии. Все может стать темой: как полиция ловит шайку воров, как торговцы дерутся за торговую точку, как жены соперничают между собой за благосклонность мужа, который к тому же влюблен в какую-то другую женщину. Содержание должно быть простым, а язык — понятным для всех.

У кого-то возникает идея, он объявляет, что будет режиссером. Режиссер раздает роли и начинается игра. Если это улица, площадь или двор, сразу собирается толпа. Во время действия люди смеются, комментируют, кричат «браво». Когда действие интересное, то, несмотря на страшную жару, зрители стоят и внимательно следят за развитием интриги, но если представление не сложится, импровизированная труппа не сыграется, то театр быстро исчезнет, актеры и зрители разойдутся, оставив место другим, которым, может быть, повезет больше.

Я вижу, что актеры время от времени прерывают диалог и начинают какой-то ритуальный танец, а все зрители присоединяются к ним. Но бывает и так: танцующие вдруг становятся серьезными и сосредоточенными — участие в общем ритме для них существенное и важное событие. А потом танец кончается, актеры возвращаются к диалогу, а зрители, еще минуту назад пребывавшие в трансе, снова веселы, снова смеются.