Эндрю О'Хоган - Взгляды на жизнь щенка Мафа и его хозяйки — Мэрилин Монро Страница 45

У бассейна стояла тишина. Две весьма бойкие кошки лежали на крыше припаркованной у ворот машины, а третья ровными метровыми прыжками продвигалась по краю бирюзового навеса в сторону двора. Она кокетливо замяукала, потерла щеку плечом и проговорила:

Все одобряем твой доблестный план,Болеешь за народ — это видно всем нам.Таких демократов в наши дни не сыскать —Молодым бы только в игрушки играть.

Писатель Генри Филдинг, друг моего детства, то есть друг моих детских друзей, однажды начал книгу с меткого наблюдения: хороший человек есть урок для всех своих знакомых. То есть доброта прежде всего остального вызывает в нас желание подражать — впрочем, это скорее справедливо в отношении собак, нежели прочих животных. Сию очаровательную теорию Филдинг выдвигает в «Истории приключений Джозефа Эндруса и его друга Абраама Адамса». Хозяин моей матери, мой собственный заводчик Пол Дафф, нередко возвращался с полей, держа в голове целые абзацы из Филдинга. (Он был ценителем эпических комедий, искусства написания романов и ремесла лирических отступлений). Как бы то ни было, эта штука с примерами и образцами отлично действует на собак и редко — на кошек. Зато кошки очень чутки к пародии. Они воспринимают не само явление, а его образ, и в этом смысле очень современны. Пытаясь подражать собакам Кьюкора, кошки в его доме разговаривали с угрожающими интонациями, пользовались классическими оборотами и толком ничего нового в беседу собак не привносили.

— Иди к бассейну, да под ноги смотри, — сказала мне кокетка, пребывавшая в состоянии душевной неги.

Там сыр сицилийский обсуждают они,Украденный Лабетом, — то был пес-злодей,Вор преподлейший из аристофанских дней.

Три собаки мистера Кьюкора лежали вокруг бассейна и беседовали о природе драмы. С собаками из мира шоу-бизнеса часто так бывает, хотя на моем личном опыте они куда охотней гоняют по кругу эту тему, чем хозяева. Впрочем, Кьюкор занимался этим даже во сне. Рядом с бассейном стоял низкий расписной столик с двумя рюмками текилы — их края поблескивали на оранжевом солнце, а каменные изваяния богов и императоров, притаившиеся среди магнолий, молча слушали разговор. Громче всех болтали две таксы, Аманда и Соло; третьей была Саша, обыкновенный черный пудель, — она казалась раздосадованной, как будто остальные двое за что-то на нее ополчились. Саша приехала из Парижа в качестве подарка от Гарсона Канина и Рут Гордон — они, как и Саша, были убеждены, что киношные легенды куда важнее тех легенд, которыми промышляли писаки Древней Греции. Как вы уже знаете, я пылкий исследователь нечеловеческого поведения и могу сказать, что две таксы, родившиеся где-то в долине Сан-Фернандо, буквально дурели от мысли, что оказались умнее выскочки из Европы, маленькой мисс Бульвар Распай.

— Нет, дружище, ты должен это услышать…

— Гляньте-ка! У нас гость-э.

Собаки обернулись, и я сошел по ступенькам к бассейну, внутренне краснея от того, что иду так осторожно и медленно. Я физически не мог слететь к ним, точно какой-нибудь восторженный хаски. (Что поделать, мы все не без изъяна.) Навстречу мне вышла француженка.

— В самом деле, гость-э! Ты песик Мэрилин-э?

— Он самый, — ответил я.

— Послушайте, как лопочет-э! Ты шотландец, не так ли? — Она развернулась, изящно шагнула к бассейну, опустила лапу в воду и вздохнула. — Шотландец. — Повернула голову ко мне: — Ты знаешь этого славного зверя… как его? Малыш Бобби, Грейфрайерс Бобби. Он ведь из Эдинбурга, не так ли?

— Грей… фраер… кто?

— Бобби, идиот-э! Тот песик, что не сходил с могилы хозяина. Дисней еще фильм про него снял.

— Боюсь, лично мы не знакомы, — ответил я. Но вопрос мне так польстил, что я буквально оцепенел от восторга.

— Чудесная история. Вот это настоящая собака! Лесси в сравнении с ним просто человек. Серьезно. — Я запрыгнул на полотняный шезлонг и стал наблюдать. Саша как будто мстила таксам за какую-то обиду.

— Полный отпад, чувак, — сказал Соло. — Я тут говорил Саше, что главное — это справедливость.

— Пытался сказать-э, — поправила его Саша. — Но безрезультатно.

— Не пытался, а говорил, сестренка.

Саша презрительно покачала головой и посмотрела на меня как на единомышленника: уж я-то должен был понимать, какие они дети.

— Они родом из Калифорнии, что с них взять? Не умеют ценить собственную культуру, вот и цитируют целыми днями Аристофана.

— Неправда, сестренка. Мы сечем в кино.

Саша закатила глаза.

— Он родился в семье двух дамочек, которые раньше работали в книжном магазине «Сити лайте». Знаешь такой? Это в Сан-Франциско. Потом дамочки переехали в Шерман-Оукс и занялись разведением собак. Ты только послушай, как они говорят-э.

— А мне нравятся акценты, — ответил я. — Кстати, я тоже жил в Шерман-Оукс — недолго, у миссис Гурдин. Она занимается английскими собаками. Знаешь ее?

— Кто ж ее не знает! — вмешалась Аманда. — Носится по округе на огромном драндулете, собаки гроздьями из окон висят. По-моему, она что-то употребляет. Русская, так ведь? У нее еще муж-параноик, который вечно гоняет по обочинам. Бог мой! Я серьезно: Бог мой! Ты начинал с этого дома, а теперь живешь у Мэрилин в Брентвуде?!

— Да, и еще пожил в Нью-Йорке.

— О, Нью-Йорк, — проговорил Соло. — Вот бы там побывать! Мистер Кьюкор вырос в Нью-Йорке.

— Там полно клевых акцентов, — сказал я. — У вас тоже ничего.

— Это у них не акценты, — возразила Саша, — а эхо скудоумия.

— А, да помолчи уже, сестренка! — сказала Аманда и посмотрела на меня с напускной беззаботностью. — Она так бесится, потому что мистер Кьюкор снял в своем новом фильме чужую псину, а не ее. Как с цепи сорвалась, ей-богу.

— Ничего подобного! — возразила Саша. — Роль была не для меня. Я не служу, не прыгаю и трюков не выделываю. Никогда не выделывала!

— Мы тут обсуждаем «Ос» Аристофана. Знаешь эту отпадную комедию? Как тебе?

— Да, — ответил я. — В Англии у нас частенько гостил один критик, Сирил Коннолли, слышали про такого? — Таксы покачали головами. — Все время у нас обедал. Я от него много всего греческого нахватался.

— Круто, чувак, — сказала Аманда. — В этой пьесе есть что пожевать. Лабет совершает злодеяние. Может, он и негодяй, кто знает? Однако истинное зло — это человеческое тщеславие. Оно истребляет народы. Вот что доказывает пьеса.

— Нет, миссис Догги, — сказала Саша. — Народы истребляют бомбы, неужели не знала?

— А вот и нет, — возразил я. — Ну то есть они могут, конечно. Вот только память о бомбах спасает, а не истребляет народы. Память о бомбах не дает людям чересчур зазнаваться.

— Это мы еще посмотрим, — ответила Саша.

За деревьями кто-то захохотал: смех доносился со стороны дома и приближался. Люди. Скоро они придут и будут распивать тут коктейли. Саша издала горлом презрительный французский звук: нечто среднее между рычанием и скулежом.

— Кино-э — вот где истинная драма!

— В каком смысле «истинная», сестренка?

— Оно точнее всего отражает нравственную сторону жизни. Именно кино помогает людям понять, как важна дружба, как правдива любовь и как дорого обходится тщеславие. Кино, да! Мы живем в прекрасном мире, братья и сестры.

Я хотел замолвить словечко о романе, но был еще слишком молод, поэтому только улыбнулся пафосу ее речей.

— Будущее за кино, песик. Или за телевидением? Как тебе «Рин-тин-тин»? А Лесей и Малыш Бобби? Мой любимчик — Тото. Ее философское молчание в «Волшебнике страны Оз» подчеркивает нелепость людских желаний, правда? Ей-богу, Тото одними своими мыслями затмила всех человеческих актеров.

— Ты меня убиваешь, Саша, — сказал Соло. — Она со всеми кинозвездами себя сравнивает. А знаешь почему? Потому что мечтает быть одной из них.

Все ненадолго умолкли, и я расслышал приближающиеся шаги.

— А ты знал, что Тото снималась у Кьюкора? — прошептала Саша. — В «Женщинах».

— Да, сейчас вспомнил, — ответил я. — Она появляется в доме, пока героини разговаривают. Я видел фотографию.

— Она там светится.

Несколько недель спустя Мэрилин снова погрузила чемоданы в машину. Ей нужно было съездить по делам в Палм-Спрингс. В тот день я почему-то подумал, что она становится прежней собой. У нее были светлые волосы, чистая и прозрачная кожа — мир как будто отбелил ее своим вниманием. Мы ехали по шоссе, и у окружающих могло сложиться впечатление, что моя хозяйка — никто. Мы не чувствовали, что едем в пустыню, — наоборот, мы казались себе двумя дельфинами, предвкушающими купание в открытом море, где можно будет вволю резвиться, плескаться и плыть по воле могучих течений. Мэрилин и раньше интересовалась политикой, но после Мексики она все рассматривала с политической точки зрения: от собственного лица до будущего. Как я уже говорил, Мэрилин стала отчужденной и рассеянной, но это, казалось, делало ее только проще и краше.