Екатерина Мурашова - Одно чудо на всю жизнь Страница 45

— Как же ты наверняка узнаешь? — резонно спрашивает Генка.

— А вот сестра его будет у нас — тогда, — вполне миролюбиво объясняет Косой. — Куда он от неё денется-то? Эй, вы! — кричит он в сторону школьников. — Вилли — вот он! Где же девчонка-то? Хватит резину тянуть, давайте меняться!

Вилли делает ещё пару шагов вперёд, стоит почти вплотную к школьникам.

— Аи у вас? — спрашивает он Витька. — С ней всё в порядке?

— Да, в порядке, наверное… — неуверенно отвечает Витёк. Всё происходящее кажется ему дурным затянувшимся сном.

Позёмка усиливается и продолжает заносить ложбину между холмами. Капризка, лёжа в кустах и стуча зубами от холода, сжимает обеими руками почти антикварное ружьё и боится, что не сможет как следует прицелиться. Тадеуш накрывает её своей курткой и растирает худенькие напряжённые плечи.

— Я не хочу стрелять, — едва слышно шепчет она. — Я никогда не хотела…

— Зачем же училась? — тихонько спрашивает Тадеуш, чтобы хоть что-то сказать.

— От страха. Я боюсь. Никого нет. Мама всегда говорила: не на кого рассчитывать. Я решила: буду рассчитывать на себя. Страшно… Вдруг я промахнусь и кого-нибудь убью…

Тадеуш протягивает руку и согнутым пальцем молча утирает холодные слёзы с Капризкиных глаз.

— А я — что? — хрипло говорит Верка. — Меня нету, что ли? Ты ж мне сестра. Я за тебя…

В полусотне километров ближе к Петербургу почти бесшумно мчатся по шоссе два темных джипа.

А в паре километров ближе к Озерску, на том же шоссе шофёр Саша вместе с молодым милиционером Андрюшей пытаются ручкой завести старенький, безнадёжно заглохший милицейский «козёл». Марфа Петровна и Виктор Трофимович, не стесняясь друг друга, во весь голос матерятся в кабине.

— Ты, Марфа, оставайся здесь, — наконец решает Виктор Трофимович. — Попробуйте завестись. Получится — подъезжайте. А мы с Андреем через холмы рванём, напрямки. Здесь близко совсем, буквально два шага… Пошли, Андрюша.

Вдоль кромки леса медленно, но неуклонно движется вперёд лыжник. Заячья шапка съехала на сторону, но лыжник не поправляет её, боясь потерять равновесие. Главное — это ритм, — вспоминает он, под ритм идти легче. Ритм — это песня. Лыжник вспоминает давно прошедшие времена и начинает сначала тихо, себе под нос, потом всё громче декламировать слова песни. Шаги и дыхание не сразу, но подстраиваются под вновь обретённый ритм, становятся увереннее, ровнее: «Последний раз. Сойдёмся завтра. В рукопашной. Последний раз. России сможем. Послужить. А за неё и помирать. Совсем не страшно. Хоть каждый все-таки. Надеется дожить…»[85]

— Так я не понял, — говорит Баобаб, обращаясь к Вилли. — Они тебя что, насильно держат?

— Нет, так сказать нельзя, — улыбается Вилли. — Не беспокойся обо мне. Я сам так решил. Но они, может быть, думают иначе.

— А твой Дом, или космический корабль, он уцелел? Тебе удалось его посадить? — не выдерживает Альберт. Баобаб смотрит на Альберта, как на умственно отсталого. Тут судьба людей решается, а он про какие-то железки…

— Я не уверен, что это моя заслуга, — говорит Вилли. — Но Дом удачно приземлился. Точнее — приводнился.

— А вся техника, которая в нём есть, она… — глаза Альберта светятся маленькими зелёными огоньками, как светодиоды на электронной аппаратуре.

— Вот! Я же говорил! Я же тебе говорил! — кричит Косой Генке. — Он же ихний! Он же сейчас с ними добазарится и уйдёт! И всё!

— Не уйдёт, — вкрадчиво и негромко говорит Братец Кролик. — Никуда он от меня не уйдёт. Я его лучше сам кончу. И девчонку. Чтоб неповадно было…

— Правильно, Кролик! — визжит Шатун, которому надоело, что никто никого не бьёт. Следить за происходящим в интеллектуальном плане Шатун не в состоянии. Ума не хватает. — Вилли-Вилли! Отло-вилли! Уда-вилли!

Все бригадные пацаны, включая самого Вилли, улыбаются или смеются.

— Как же вы мне все надоели, — шепчет Генка.

— Успокойтесь, — говорит Вилли Кролику и Шатуну. — Вашим планам относительно меня всё равно не суждено осуществиться…

— Я тебе покажу — не суждено! — орёт Кролик прямо в лицо Вилли. Вилли улыбается, словно он в зоопарке и ему жалко сидящего в клетке Кролика. Эта улыбка заводит Кролика так, что у него даже кончик носа белеет.

Все понимают, что сейчас — начнётся. Витёк инстинктивно пятится назад, а Баобаб встаёт в боевую стойку.

— Здравствуй, Уи! Я так соскучилась! — лёгкая, узкая фигурка выныривает откуда-то из-за спин Альберта и Баобаба.

Девочка подходит к брату, и все присутствующие разом думают о том, что он, наверное, действительно её брат — они очень похожи, это бросается в глаза. Вилли счастливо улыбается, обнимает Аи, гладит рукой по спине, она легонько трётся щекой о его плечо. Потом оба встают спина к спине и разворачиваются в разные стороны — Уи лицом к школьникам, Аи — к бригаде Лисов.

Глаза Аи останавливаются на лице Старшего Лиса, и Генрих Лис впервые в жизни думает о том, что, сложись всё иначе, и он мог бы когда-нибудь кого-нибудь полюбить. Но этого уже не случится, потому что девочка с сиреневыми глазами сейчас уйдёт. Он не понимает, как и куда она могла бы уйти, но знает, что это произойдёт. Просто знает, и всё.

— Мы благодарны вам, — говорит Аи. — Вам всем и каждому в отдельности. Нам жаль, что мы — это не совсем то, на что вы, может быть, рассчитывали. Но ведь всегда бывает именно так — ждёшь одного, а получается другое…

— Чего ты несёшь, с-сука… — Кролик прыгает вперёд и протягивает руку к горлу Аи.

Огибая с двух сторон развалины сенного сарая, взметая снежную пыль и натужно ревя моторами, в ложбину вылетают два джипа, резко останавливаются, двери распахиваются сразу с обеих сторон.

— Стоять!

— С-суки! — Кролик рвёт на груди куртку.

— Отец?

— Максим Палыч?

— Папаня?

— Папа? — Витёк выглядит наиболее изумлённым из всех. Именно с его отцом как-то совсем не вяжется гонка на джипах, упёртые в бригаду Лисов стволы какого-то оружия… А с ним самим, с Витьком Савельевым, всё это вяжется? Со всем его гимназическим седьмым «А»?

Старший Яжембский цепко оглядывает сцену действия.

«Кажется, успели. Вот наши дети, вот Владек, и Стас, и маленький Витёк. Непонятно, где Тадеуш. Вон, у тех, в стороне, Марина. Вроде бы цела. Может быть, удастся закончить всё миром. Только бы Мезенцев и его боевики не психанули… А где же инопланетяне? Что-то не видно… Матка Боска! А это-то что такое?! Предводитель этих, озерских? Езус Мария! Да он же карлик, урод! И вон тот, рядом с ним, где у него зрачки-то? И другие… Какие тут, к чертям собачьим, космические монстры, какие инопланетяне! Вот они, монстры, здесь, рядом, вполне земные, нашим земным умом, точнее, безумьем, сотворённые… Холера ясна! А это-то кто такие?!»

Со стороны шоссе, размахивая бутылками, палками и каким-то ещё, столь же грозным оружием, приближалась толпа нетрезвых, небрежно одетых людей. Впереди всех уверенно шагал Василий. Увидев джипы и вышедших из них людей, он наставил на них указательный палец и пронзительно закричал:

— Вот! Видите! Что я вам говорил?! Они в наших детей стрелять собрались! Из пистолетов — в детей! Не смейте, сволочи! В меня стреляйте, раз так! Где мой Сёмка? Куда вы его, сволочи, дели?!

Все замерли, никто ничего не понимал, и только умный и злой Генка, которому как-никак уже исполнилось двадцать лет, сумел оценить юмор ситуации: алкаш впереди — это, по-видимому, отец нового Семёна. А приведённые им бомжи и пьяницы — обычные жертвы бригады Лисов — теперь пришли защищать их от питерских братков. Ха-ха-ха! Как странно устроен этот мир! В заключительном сражении Добра и Зла всё окончательно перепуталось. Вилли тоже оценит… А где, кстати, Вилли? Где чудесная девочка Аи, его сестра? Где они?!!

Генка зажмурился, потом снова открыл глаза и понял: их нет и не будет уже никогда. Внезапно он увидел у своих ног маленький саквояж, который до последних минут держал в руках Вилли. Почему-то это показалось необыкновенно важным. Не обращая ни на кого внимания, Генка присел, раскрыл саквояж. Увидел какие-то баночки, флакончики, ампулы… Поверх всего лежал свёрнутый листок бумаги. Генка достал его, развернул…

Явление толпы агрессивно орущих оборванцев вызвало оцепенение у большинства присутствующих в ложбине, но как-то разморозило старшего Мезенцева.

— Доча!!! — взревел он.

— Папа! — пискнула Марина, бросаясь вперёд. Один из стоящих рядом пацанов схватил её за воротник куртки, удержал.

— Ну всё, гады, вы попали! — заорал Мезенцев, выхватывая пистолет.

— Не стреляйте, не надо! — закричал Максим Палыч, бросаясь к Мезенцеву и пытаясь перехватить его руку.

— Задавим гадов! — качнулась вперёд толпа пьяниц, а однорукий Паша швырнул в джип пустую бутылку. Бутылка глухо звякнула по крыше, скатилась на капот.