Дети всегда правы - де Виган Дельфина Страница 45

Сантьяго работал над этой темой долгое время. Пациенты, страдавшие синдромом Трумана, были убеждены, что их постоянно снимают, что каждая минута их жизни становится чьим-нибудь достоянием: например, телевизионного реалити-шоу, стриминговой платформы или глубин даркнета… Что все их окружение участвует в глобальном заговоре. Друзья, коллеги и члены семьи играют загодя написанные роли, проверяют на прочность и скрывают правду.

Как правило, пациенты заранее чувствовали крайнюю степень тревожности, и она находила вполне логичное объяснение в идее глобального заговора. Уверенные в том, что всеобщее внимание направлено только на них, что за ними наблюдает невидимая публика, эти пациенты не чувствовали ничего странного в причинах этой тревожности.

В случае Сэмми Диоре расстройство вышло за пределы мнимого спектакля: патология питалась конкретными воспоминаниями и, очевидно, детскими травмами.

В самых тяжелых случаях синдрома пациент думал, что его разум и тело находятся под контролем сверхразвитых технологий, часто в процессе разработки. В окружении гаджетов он начинал воспринимать себя гаджетом, управляемым на расстоянии некой невидимой недоброжелательной инстанцией. Пациент был способен даже слышать голоса, которые, как он полагал, транслировались прямо в его мозг, а воспоминания воспринимались как встроенные без его ведома картинки. Тогда больной был уверен, что абсолютно все его органы управлялись этой силой.

За последние пять лет во Франции диагностировали с два десятка случаев синдрома Трумана. Речь шла о пациентах, родившихся позже две тысячи пятого года и с самого раннего возраста пользовавшихся стриминговыми платформами и соцсетями. На данном этапе исследований главной гипотезой работы Сантьяго были последствия именно ранней цифровой экспозиции.

* * *

Клара возвращалась домой пешком. Она шла ровным бодрым шагом и лучшего способа снять стресс не знала. Понемногу легчало в груди, исчезало ощущение подавленности. Клара начинала слышать какую-то новую тишину, к которой город до сих пор не привык. После длительной битвы в Парламенте недавно приняли закон, запрещающий передвигаться на транспорте с бензиновым двигателем во всех двадцати округах Парижа. Клара подумала, как изменилось ее восприятие пространства, и вспомнила, что зимой, когда она была маленькой, иногда еще шел снег.

Ее тело мерно покачивалось, а вместе с ним мысли сменялись, появлялись одна за другой. Казалось, они воплощались, к ним можно было приблизиться, обойти стороной и даже проигнорировать. Мысли подчинялись ритму шагов и сами исчезали или прояснялись по мере того, как Клара шла вперед.

Она думала о Кимми Диоре и ее странной просьбе.

Она думала о трупе подростка и неправдоподобной инсценировке суицида.

Она думала об алом платье, которое могла бы надеть сегодня вечером, и о красной помаде, которая бы его дополнила.

Она думала о предложении Седрика. В последний раз они обедали вместе в кафетерии, и Седрик хотел, чтобы она перешла в бригаду по защите несовершеннолетних. В его команде в скором времени должна освободиться должность начальника группы. Клара попыталась возразить, приведя множество аргументов (она давно не занималась подобными делами, у нее нет детей и так далее), но Седрик отмахнулся: он нуждался в ней.

Когда Клара шла вдоль парка, ее обогнал какой-то мужчина.

Он обернулся, без тени стеснения изучил ее лицо и, очевидно разочаровавшись, продолжил свой путь. Клара знала, что со спины до сих пор напоминает молоденькую девушку, подростка, и привлекает внимание. Однако лицо Клары было усталым и ненакрашенным. Она улыбнулась.

Подходя к дому, Клара ускорила шаг. Ей нравилось легкое головокружение от скорости, и она старалась пройти в таком темпе последний километр.

Она добралась до жилого комплекса, и двери автоматически открылись. После семи вечера охранник сидел у себя в каморке. Клара помахала ему в камеру и улыбнулась. У них была своя тайна. Однажды вечером Клара вернулась домой после ужина очень-очень пьяной и остановилась поболтать с ним. Ей совсем не хотелось спать. Они побеседовали о том о сем: о новостях за последние дни, об усталости в четыре часа утра после целой ночи работы, о том, что зима больше не зима. Затем, когда тема в очередной раз сменилась непредсказуемым образом, он спросил Клару, умеет ли та играть в покер. Вдруг лицо его засияло, он впустил ее в каморку широким жестом, будто приглашал в замок. Из ящика стола охранник достал колоду карт и бутылочку виски. Партия продолжалась всю ночь. Под утро он все-таки выиграл и проводил Клару домой — ни на что не претендуя.

С того дня как минимум раз в месяц они играли. Охранник прекрасно блефовал, а Клара была сильна по части стратегии. По такому случаю они наряжались: Клара надевала платье и каблуки, а он — светлую рубашку и черные туфли. Клара прекрасно понимала, что тут дело не только в покере, но и во флирте. Охранник был намного моложе и чертовски соблазнителен — все могло пойти по другому сценарию. Но каждый раз они удерживались на краю, каждый оставался по свою сторону игры. Конечно, оба уже не раз поддавались соблазну и видели, как это происходит с другими. Может, поэтому они понимали, что именно могут потерять, и ничто не могло соперничать с этими моментами отсроченного обещания, желания и этой уникальной единственной связи между ними, возникшей благодаря игре, риску.

Этим вечером Клара наденет красное платье и к полуночи спустится по лестнице.

* * *

На двадцатом этаже башни Хеопса на границе с китайским кварталом Сантьяго позвонил в квартиру 2022. Напрасно попытавшись настоять еще раз, чтобы молодой человек пришел к нему в кабинет, Сантьяго все же согласился приехать.

Дверной глазок потемнел, и Сэмми Диоре открыл. Несколько секунд он стоял на месте и смотрел на психиатра, будто сомневаясь, впускать его или нет. На Сэмми были потертые спортивные штаны и белая футболка — также не первой свежести, — однако кроссовки выглядели безупречно и, казалось, никогда не переступали порога квартиры. Какое-то время Сэмми и Сантьяго изучали друг друга, и юноша все-таки пригласил гостя пройти. Перед тем как закрыть дверь, Сэмми вытянул шею и осмотрел коридор — движение до смешного напомнило психиатру клише из фильмов о шпионах, однако он понимал, что парень был абсолютно серьезен в каждой крайности своего поведения.

Количество мебели сводилось к жизненно необходимому минимуму: кресло, стол, два стула. Стены были голые. «Легкая боязнь заполненного пространства», — подумал Сантьяго. В обстановке спальни царил тот же аскетизм. Любой бы решил, что в этой квартире никто не живет.

Сэмми Диоре предложил Сантьяго стул и сел напротив, сложив руки вместе на коленях. Его спина согнулась дугой, и, казалось, это далеко не предел. «Поза покорности», — подумал психиатр.

Юноша с подозрением разглядывал его, и Сантьяго понял: Сэмми искал на собеседнике жучки или камеры, которые могли бы записать разговор.

Лицо юноши осунулось, под глазами образовались синие круги, а выражение больше походило на восковую маску человека, для которого сон — это еще одна война. Несмотря на мешковатую одежду — а может, именно из-за нее, — худоба Сэмми бросалась в глаза еще больше.

Психиатр откинулся на спинку стула, приготовившись слушать рассказ Сэмми.

Тишина продолжалась еще несколько секунд, затем юноша все же заговорил:

— Доктор, я не знаю, как из этого выбраться.

Прекрасно понимая, что соответствует стереотипу, Сантьяго кивнул, однако не смог найти ничего лучше, чтобы позволить пациенту свободно излагать свою мысль.

— Я так больше не могу. Мне все время страшно. Везде. Я больше не могу… Вы знаете, что меня снимали с шести лет?

Сантьяго подумал, что это не риторический вопрос и он не может уйти от ответа.

— Да. В общем я знаю, что вы с семьей сняли много роликов для разных платформ, в частности для «Ютьюба» и «Инстаграма».