Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2013) Страница 46

— В институте преподавала. Экономику. В концерты ходила часто. На выставки. Культурная жизнь. Наших с тобой лет. Средних.

— Ну, мы еще молодые.

— Это как сказать.

— По самочувствию.

— Я себя на сто три сейчас чувствую. Стариком дряхлым.

— Помирать, что ли, собрался? — усмехнулся Ваня. — А завещание составил?

— Не думал.

— Напрасно. Дело важное.

— У меня дочь. Больше делить наследство некому.

— Не скажи. Сегодня дочь, а завтра и внук и зять.

— Да и нечего делить. Ну, квартира, конечно. Но это уж как хотят.

— Квартира, положим, тоже не пустяк. А с этим как быть? — И Ваня обвел рукой вокруг себя.

Директор смотрел недоуменно.

— Это ведь твоя собственность? Кинотеатр этот, историческое здание, памятник конструктивизма. Что ты так удивляешься? Откуда я знаю? Работа такая — знать. И не хотел бы, а приходится.

— Зачем?

— Дело заключается в том, Костя, что с прежним хозяином мы вели долгие и тщательные переговоры насчет этого здания, и достигли уже некоторого соглашения, и уже готовили бумаги на подпись, как вдруг явилась эта дама с косой, а ей наши договоренности смешны. И вдруг оказалось, что покойный тебе завещал эту свою собственность.

— Для меня это было полной неожиданностью.

— Я знаю.

— Нет, правда. Абсолютно. Мне это не надо. Я работал спокойно директором, художественным руководителем, на самом деле и не вникал во все эти тонкости: налоги, пожарная инспекция. Я в этом не смыслю.

— То есть, если я правильно понимаю, тебе нет резона за это здание держаться?

— Меня прежнее положение вполне устраивало.

— Нет проблем, Костя. У меня в этом красивом портфеле — бумаги. Я тебе их оставляю, ты прочитываешь внимательно, консультируешься, подписываешь, и здание переходит в надежные руки.

— А я?

— Ты получаешь достойное вознаграждение. Дочке поможешь свою квартиру приобрести, это важно для семейной жизни, сам знаешь.

— А здесь что будет?

— Гостиница.

— В этом здании?

— Не совсем.

— Это здание — памятник архитектуры, уникальный экземпляр. Как редкая бабочка, его впору в Красную книгу занести.

— Никто его сносить не собирается, начинку переделаем.

— Начинка важна. Здание строилось как кинотеатр.

— Оно разваливается. На него смотреть больно. Это как нищий старик на дороге. Всеми брошенный. Ему недолго осталось.

— Нет.

Ваня помолчал, внимательно разглядывая директора, его седеющую голову, помятый воротник рубашки, порез на щеке.

— Костя, ты с ума сошел? Зачем тебе это надо?

— Не знаю.

— Что ты собираешься делать с этой, хотел сказать, рухлядью, но пусть будет бабочка. С этой бабочкой?

— Что и прежде — кино показывать.

— Какое кино? О чем ты?

— Людям надо отвлечься.

— Люди прекрасно пивом отвлекаются. Плюс телевизор.

Директор молчал. Он вынул и вертел в руках сигарету, но не закуривал.

— В стране разруха, — сказал Ваня, — по ночам фонари не горят. Жрать нечего. Стреляют. У вас женщину убили.

— Между прочим, был полный зал.

— Что?

— Ни одного свободного места. Фонари не горят, жрать нечего, стреляют, телевизор хоть не включай — такое дерьмо, где еще человеку отвлечься?

— Я, кажется, понял, — сказал Ваня. — Ты решил, что ты — важная птица. Поставщик чудесных видений. Ты же знаешь, что показать, ты киновед, ты мировая величина, ты исследования пишешь про крупный план.

— Я ничего не писал про крупный план.

— Да какая разница? Про средний. Про эффект Кулешова. Я в библиотеку зашел, поинтересовался.

— Подготовился.

— Я такой. Ты прогоришь, Костя. Твой покойный хозяин — он, конечно, любил кино, но у него и другое дело было, серьезное, за счет которого он ваш кинотеатрик и подкармливал. Знаешь, что за дело?

— Нет.

— Хочешь, открою?

— Мне без разницы.

— Как скажешь. Ты ведь не дурак, Костя, ты же понимаешь, что иллюзион твой личный рухнет, полгода не проживет, если только спонсора не найдешь, но что-то я сомневаюсь.

— Полгода так полгода. А может, год. В Союз напишу обращение. В Союз кинематографистов.

— Я понял.

— За рубежом, как ты верно заметил, ко мне с большим уважением относятся. Передам здание Союзу. Или Москве. На условии, что будет по-прежнему кинотеатр и я в нем — директор.

— Не выйдет.

— Чего так-то?

— Мы об этом в состоянии позаботиться.

— Мы?

— Наша строительная компания. А ты думал кто? Мафия? Меньше кино смотри.

— Угрожаешь?

— Уговариваю.

— Ты чай будешь допивать?

— Нет. Паршивый у тебя чай.

Ваня взял портфель, действительно прекрасный, из толстой кожи, с золотыми замочками, которыми Ваня щелкнул.

— Документы я тебе все-таки оставлю.

Вынул папку и положил на стол, на край, подальше от кружки и сладких, липких разводов.

— Не хочу тебя пугать. Просто советую. Подпиши. Серьезные люди просят. Советую очень. Настоятельно рекомендую.

— Послушай, Ваня, — сказал задумчиво директор, — можно, я тебя спрошу? Ты не против? Ты больше ни разу не плакал с тех пор, как мать умерла?

Ваня посмотрел на директора долгим взглядом:

— Нет.

— Почему? Ничего в жизни такого не случалось? Даже щенок твой не помирал?

— Я не держу щенка. И не держал.

— Но дети-то у тебя есть.

— С ними все в порядке, спасибо.

— А фотография? Помнишь, мать твоя без глаз, черные очки вместо?

— Храню.

— По-прежнему? На столе держишь?

— Чего ты добиваешься, Костя? Чтоб я заплакал? Мать хочешь мою повторить? Она неповторима. Недосягаема. И ты меня до слез не доведешь и до живого меня не достанешь. Бумаги изучи, посоветуйся с умными людьми, хоть бы и из Союза вашего. Подумай, я перезвоню через неделю. Будь здоров.

И Ваня поднялся и направился к выходу.

В кино или в книгах реальность подчинена истории (той, которую рассказывают). И телефон, к примеру, звонит только тогда, когда нужно прервать разговор или повернуть сюжет. И в дверь никто не ломится, позволяя героям выговориться. История диктует. Но в реальности невыдуманной звонки и случайные взгляды диктуют историю. И даже Историю. Стук в дверь, обрывки новостей в телевизионной программе, колдобина, о которую спотыкаешься, ступенька, с которой летишь. Разумеется, вниз.

Телефон молчал все время разговора директора с Ваней. И некоторое время после Ваниного ухода. Словно бы давал возможность директору побыть одному. Постоять у окна, покурить у открытой вновь фрамуги.

Он уже собирался выйти из кабинета, ополоснуть чашки. Уже взялся за Ванину чашку, полную наполовину. И ему вдруг показалось, что Ваня смотрит на него из чашки, из черного подвижного зрачка. Зазвонил телефон, и директор чашки оставил.

— Костя? Здравствуйте. Это я, Андрей.

— Здравствуйте, Андрей.

— Вы меня узнали?

— Да, конечно. Что-то случилось? У вас голос растерянный.

— Вы извините, я не могу долго говорить, у меня нет возможности, я из телефона-автомата, пришлось идти на станцию, возле дома не работает, сорвали трубку, а здесь очередь. У вас какая погода?

— У нас? Снег.

— И у нас. Наверно, сейчас везде снег, даже в Африке. Я прошу прощения, Костя, я слышал, у вас человека вчера убили?

— Слышали?

— Это правда?

— Да. Я поражаюсь, как новости разлетаются. У вас и телефона нет.

— Ко мне студенты приезжали.

— А.

— Талантливые ребята, жалко их, я всегда талантливых жалею, а в наше время и совсем. Что с ними будет? Во что их жизнь превратит?

— Да, я понял, студенты вам рассказали.

У режиссера была способность отклоняться от темы, отвлекаться и забывать даже причину и цель затеянного самим же разговора. Директор направлял по возможности его речь.