Владимир Топорков - Наследство Страница 46

– Тебе надоел, а мне не надоел? Кончал бы ты эти застолья устраивать, богом прошу! Нехорошим они кончатся…

Не угадала Лариса, не кончились они бедой для Дунаева. А вот для неё в другую беду переросли. Женским чутьём она угадала ещё в то время, когда Егор на юг летал – что-то сдвинулось в его жизни, какой-то новый крен судьба дала. А может, и не на юге он был? Исчезла у Ларисы вера Дунаеву, как порушенное дерево повалилось с грохотом.

А потом врачиха эта, племянница Кузьмина, появилась в колхозе. Лариса видела её однажды в кабине у Егора – красивая, ничего не скажешь, глаза с поволокой на мир самодовольно смотрят. Егор тогда смутился, начал пальцами по стеклу стучать в волнении, а врачиха с каким-то внутренним вызовом поглядывала.

Лариса пришла к Егору по школьным делам – надо было заключить договор для ученической производственной бригады на летнее время. Но при постороннем человеке разговор не начинала, ждала, когда врачиха покинет кабинет. Но, кажется, у той не входило это в планы, она сидела на диване, небрежно откинувшись, развязно поглядывала на Ларису, и той стало не по себе. Она поднялась, пошла к выходу, как можно беспечнее сказала:

– Ну, в другой раз зайду!

Егор вскочил со стула, пошёл за ней, и Лариса уже за дверью уловила его доверительный шёпот:

– Жена!

После услышанного её точно охватило огнём. Вот так, вспыхнуло пламя и накрыло с головой, прошило со всех сторон, как картошку в костре, и она внутренне сжалась. Захотелось клубком скатиться с крыльца правления, но Егор её окликнул, подбежал запыхавшись:

– Лариса, почему не подождала?

– Так ведь у тебя посетители, – с трудом растягивая слова, сказала Лариса.

– А-а, – нарочно небрежно сказал Егор. – Это наш новый врач профилактория.

Сказал и уставился на Ларису, словно ждал её реакции на сказанное. Но она молчала, и Егор заговорил торопливо, точно пытался заглушить её мысли:

– Будем сейчас на правлении рассматривать штаты нового профилактория. Мороки с ним – дай Бог терпения! То мебели не хватает, то аппаратуры разной медицинской. На будущей неделе придётся к Безукладову ехать – просить помощи. Он вроде крёстного отца этого профилактория, мне всяческую поддержку обещал.

– Ладно, – сказала Лариса, – я завтра утром с договором зайду.

– Хорошо, хорошо, – опять заторопился Егор, – завтра как раз на наряде его обсудим.

Говоря эти слова, Егор будто в спину её подталкивал, и она пошла в школу. Зной вытопил запахи, только пыль стояла на улице, и от неё першило в горле. А может быть, от сомнений, прятавшихся в сердце, горько стало во рту и на душе?

Недели через три о связи Егора с врачихой заговорили в открытую. Соседка, учительница Наталья Владимировна, встретив Ларису на улице, заговорщически подмигнула и, подбирая слова, сказала:

– Ты, Лариса Фёдоровна, поглядывала бы за Егором Васильевичем. Нехорошее про него люди рассказывают.

Лариса насторожилась. Может, о застольях разговор пошёл? А Наталья Владимировна продолжала, как пришивала к земле острыми гвоздями…

– Нелестное… Будто бы роман у него с врачом новым из колхозного профилактория. Говорят, зачастил Дунаев на Струительный, чуть ли не каждый вечер там ошивается…

…На улице гроза разыгралась по-летнему оглушительная, с пушечными раскатами и ослепительными, всё небо раскраивающими, острыми вспышками молний, дождь сначала слабо зашелестел, а потом шквалом обрушился на землю, слился в сплошной гул, будто неведомые грозные колесницы покатились по земле.

Вот такая гроза бушевала в голове у Ларисы, когда слушала Наталью Владимировну. У неё хватило сил вытерпеть разговор до конца, но, уже когда возвращалась домой, почувствовала: что-то лопнуло в ней, надломилось с хрустом, как сухая ветка под ногой. Конечно, может, и неправду говорят люди, но разве собственное чутьё не подсказывает то же самое? Кинуться сейчас к Егору, вцепиться руками в волосы, разодрать одежду – пусть кается?

Но внутренний голос, трезвый и рассудительный, остановил мысли, как путами сковал: «А что это даст? Хочешь любовь руками удержать? Зубами, стиснутыми до боли? Только любовь кулаками не отвоюешь, её душой, сердцем удерживают. А у Егора остыло, видно, сердце, стало, как мартовская сосулька, холодным».

Так и не сказала она Егору в тот вечер о горьком разговоре, перетёрла в себе в мучную пыль тяжкую весть. Но ноша эта давила и давила на плечи. К вечеру, когда Егор должен был появиться с работы, она внутренне сжималась, спутанными шагами уходила в спальню и погружалась в какую-то полудрёму, когда не поймёшь, то ли сон, то ли мысли наяву плывут в серой мгле.

Но три дня назад, когда утром Егор заскочил после ночёвки на базе, она не выдержала:

– Может быть, совсем туда переберёшься? Ночным сторожем.

– Ты что, Лариса? – Егор был не готов к этим словам, и глаза его испуганно округлились. – Каким сторожем?

– А врачиху новую охранять… Вдруг воры там заведутся, украдут красавицу…

– Ты о чём? – багряным осенним листом вспыхнуло лицо Егора, пятна, как малиновые всполохи, выступили на шее. – О какой красавице, – не понимаю… Ты вроде ревновать меня решила?

И, справившись с собой, погасив румянец, хохотнул привычно:

– Когда ревнуют – значит любят. Верная примета. А я-то думал, что ты меня давно разлюбила. Всё помалкиваешь, грустными глазами на меня глядишь, сожалеючи как-то… – неприкрыто издевался Егор, и Лариса сказала твёрдо, как о давно решённом:

– Я в отпуск уезжаю.

– На машине?

– …Так что у тебя время будет подумать о нашей совместной жизни.

– Видать, ты сегодня с левой ноги встала, – и Егор пытался схватить её за руку, но Лариса, отступив на шаг, сухо произнесла:

– А я сегодня вообще не ложилась! Ждала, когда ты с гулянки возвратишься…

И такая сонная тишь, как в зимнем лесу, установилась в доме, что в висках захолодело. Егор долго беззвучно шевелил губами, хотел что-то произнести, может быть, признаться. Сейчас Ларисе это было бы легче перенести, видно, перекипела душа. Но Егор никогда мужеством не отличался, в этом Лариса убедилась. Видимо, думает сейчас Егор, что Лариса встрепенётся от его слов, побежит в райком жаловаться на мужа. А Егор страшно боится, что ляжет пятно на его репутацию.

Стишки едкие недавно прочитала где-то Лариса, и две «строчки запомнились про то, чем привлекают мужей: «Итальянка – грацией, а русская – судом и парторганизацией». Зря боится Егор, потерянное не вернёшь…

Тогда, в пылу спора, слова об отпуске сорвались сами по себе, а потом, уже после ухода Егора, она спокойно всё обдумала и пришла к выводу – в её положении именно так и надо поступить. Она бы и раньше это сделала, но умерла тётя Стеша, и Лариса, представив, как трудно сейчас Жене, осталась. И правильно поступила. Благодарен ей Бобров, у него даже глаза теплотой наполнились, когда она в дом к нему с девчонками из своего класса пришла.

Гудит за окном дождь, только громовые раскаты стали глуше, да молнии реже взрывают темноту комнаты. И кажется, глуше стала тоска на душе. Вспомнила Боброва, и померкла злость и обида на Егора, словно темнотой этой проглотило. Хорошо, что на свете есть Женя.

И мысль, радостная, успокаивающая, пришла, как спасенье. Наверное, сохранилась где-то в глубине души любовь к Боброву.

Бобров шёл на работу и размышлял о том, что сегодня, после такого дождя, лучше всего перебросить технику на вывозку навоза, всё равно в поле ничего делать не придётся. Не заходя в контору, отправился в бригаду к Мишке Приставкину, и тот его распоряжение на этот раз принял без лишних разговоров:

– Правильно, Евгений Иванович. А то будут трактористы слоняться без дела по стану.

Заглянул и в бригаду к Ивану, радостно для себя отметил: разумный человек бригадир! Оказывается, он уже распорядился навесить погрузчик, подцепить к тракторам тележки.

У трактора заметил Степана, посоветовал:

– Благодать какая… Самое время окучивать…

– Конечно, – сказал Степан и спросил участливо: – Как ты, Женя?

Бобров неопределённо махнул рукой, и Степан тихо проговорил:

– Понимаю… Эх, подвела тётя Стеша. Ведь оно как в жизни получается? Живёт человек в напряжении, и все болячки от него отскакивают. А чуть расслабится – тут его, как из засады, хворь косит. Она, тётя Стеша, впервые за долгие годы, может быть, у тебя по-человечески жить стала, а смерть её тут и подстерегла. Ты крепись, Женя…

Возвращаясь в село, думал Бобров, что, наверное, в чём-то прав Степан. В последнее время тётя Стеша отошла душой, посвежела, налилась румянцем, как спелый помидор. Только сердце, надломленное горькой судьбой, сохранило в себе тяжкие отметины. Они и свели в могилу старую.

На сельской улице Евгений Иванович столкнулся с Ларисой. Она торопливо шагала, разбрызгивая грязь, с большим чемоданом в руке.