Дойвбер Левин - Вольные штаты Славичи: Избранная проза Страница 46

— Либе, брось! — сказал он, склоняясь над больной. — Что ты?

Женщина чуть слышно прошептала:

— Пить.

Степа принес полную кружку холодной воды.

— На, — сказал он, — пей.

Либе попробовала поднять голову, но голова бессильно упала на подушку.

— Не могу, — жалко улыбаясь, прошептала она. — Не могу…

Степа вместе с подушкой приподнял голову Либе, поднес кружку к ее губам и влил ей в рот немного воды, полглотка.

— Спасибо. — Она говорила с трудом. Задыхалась. — Спасибо, милый…

— Поспала б, — посоветывал Степа. — Это, говорят, помогает.

Больная закрыла глаза.

— Нет, — прошептала она. — Нет. Не поможет. — И громче повторила: — ничего не поможет. Умираю я.

— Еще что! — Степа сделал вид, что сердится. — Еще что выдумала? Не дури. Спи.

— Не поможет. Нет. Не поможет, — твердила женщина, снова впадая в беспамятство, — ничто не поможет. Ничто не поможет.

Где-то далеко в поле глухо ухнуло — бух! Потом еще раз и ближе — бух! И в ответ со всех сторон затакали пулеметы. Так-так.

Степа даже подпрыгнул от восторга: Уре! Наконец-то! Га! Живем!

Глава пятнадцатая

Бой

Как и предполагал Губарев, Каданер подступил к Славянам с юга. Тут шлях кончался отлогой горой, под горой протекала река, за рекой, на холмах раскинулось местечко. Бандиты выставили за мостом сторожевое охранение, но, когда начался погром, охранение само снялось с места и поспешило в город, заботясь только об одном, чтобы поспеть вовремя, а то может случиться, что придешь, а грабить-то уж нечего, чисто. Каданер, незамеченный никем, среди бела дня подкрался с отрядом, — отряд был в триста сорок штыков при восьми пулеметах и одном трехдюймовом орудии, — к мосту и взорвал его. Затем он взорвал второй мост, ведущий на слободу. Бандитов надо было окружить и уничтожить — задача ясная. Отряд в сто бойцов зашел со стороны больницы, там соединился с небольшим отрядом Мейлеха. Другой отряд в семьдесят бойцов занял слободу. Бандиты оказались в мешке. А они ничего — пели и буйствовали. Только тогда, когда мосты один за другим взорвались и запылали, когда со всех сторон затакали пулеметы и несколько раз ухнула трехдюймовка, только тогда пьяная орда всполошилась и забегала.

В эту именно минуту Степа выскочил на улицу. Он видел, как мимо промчалась двуколка: остервенелый возница стоял на тележке во весь рост и, завывая и гикая, вожжами нахлестывал коней. Потом проехало человек десять верховых. Те из бандитов, кто еще держался на ногах, пинками и прикладами подымали спящих. Откуда-то появился щеголеватый ординарец батько. Размахивая браунингом, ручаясь на чем свет, ординарец пытался построить бандитов в правильные ряды и отразить нападение или даже перейти в контрнаступление. Но ничего не выходило: одуревшие от водки, от сна, бандиты никого и ничего знать не хотели. Они метались по улицам без надобности и цели: вдруг почему-то ринутся вправо и так же внезапно хлынут влево. Стреляли мало, то ли потому, что не знали, куда стрелять, где враг, то ли потому, что большая часть патронов давно была израсходована на нелепую пальбу в небо.

На церковном дворе, в траве Степа нашел почти всех ребят. Тут же был и Губарев. Двор был обширнейший — в полкилометра. В одном его конце за поленницами дров собрались почти все ребята, а в другом, у церкви стояли бандиты. Их было тут немного — шесть человек. Четверо дежурили у входа, двое засели с пулеметом на колокольне. Их надо было снять во что бы то ни стало.

— По одному… перебегай… раз, — шепотом скомандовал Губарев.

Леша, крайний с левого фланга, пробежал шагов пять, упал, приник к земле и застыл. За ним Федор. За Федором Меер, Мотэ, Степа, все.

— По одному… раз! — командовал Губарев.

Пробегали положенные шага так осторожно и бесшумно, что бандиты у церкви увидели ребят лишь тогда, когда перед самыми их глазами вдруг замаячили наганы.

— Без крика! Без крика! — угрожающе шептал Губарев, поводя револьвером и оттесняя бандитов вглубь. В темном коридоре церкви бандиты как-то безразлично и даже охотно отдали оружие и подняли руки. Троих Губарев оставил внизу, поручив их Леше, а четвертого погнал вверх по лестнице.

— Если «кто?», то «свои!» — понял? — шептал Губарев, подталкивая бандита, щуплого парня в казачьих штанах, наганом в спину: — Свои! Свои! Понял?

Поднимались все выше и выше. На последнем переходе услыхали окрик одного из пулеметчиков:

— Кто?

Бандит ответил неверным, ломким голосом, но громко, стараясь перекричать пулемет:

— Свои!

— Ты, Никифор?

— Я!

— Чего прешься?

— Так. Ничего, — шепотом подсказал Губарев.

— Так. Ничего, — громко повторил бандит.

На площадке колокольни, площадка была тесная и неудобная, колокола висели низко и при неосторожном движении начинали раскачиваться и перезванивать, — стоял пулемет системы «Максим». Больших, должно быть, трудов стоило поднять его на такую высоту. У пулемета, сидя на корточках, возились двое. Один стрелял, другой — подавал из ящика пулеметные ленты.

Второй пулеметчик, тот, что подавал ленты, почуяв за спиной людей, сказал, не оборачиваясь:

— Катись, Никифор, к едренной… — Чего приперся?

Губарев, вместо ответа, приложил к затылку бандита наган.

— Ну-кось, — сказал он, — вставай!

Бандит, правой рукой судорожно царапая карман, быстро повернул голову.

— Цыц! — грозно прицыкнул на него Губарев. — Цыц! Не балуй!

Бандит увидел Губарева, ребят и тяжело шлепнулся на пол.

— Омманули, сволочи! — прохрипел он. — «Свои!..» Ах ты!..

Первого пулеметчика держал на прицеле Мотэ. Пулеметчик, здоровенный дядя с бугристым лицом, оставил пулемет и очень уж поспешно вскинул руки. Степа обыскал его, вынул из кармана револьвер и снял пояс с прицепленными к нему рунными гранатами. Бандит испуганно поводил глазами и молчал. И пулемет молчал.

— Гони их вниз, молодцов, — сказал Губарев Федору. — Из церкви не выпускать. Ежели что, стрелять в лоб. Понял?

Бандиты покорно спускались вниз. Только второй пулеметчик мрачно ворчал и плевался:

— Омманом, а! — ворчал он. — Ах, вы!..

— Засохни, — посоветовал без злобы Федор.

— Церковь запереть! Понял? — вдогонку крикнул Губарев.

— Есть! — ответил Федор.

Степа в первый раз был на колокольне. Он посмотрел и удивился: здорово! Все Славичи как на ладони, и поле видно и далекий лес виден. Мосты горят, и у мостов в дыму копошатся люди, не то красные, не то эти «анархисты». Прямо напротив — дом, в котором жил батько. С улицы дом казался высоким, с колокольни он казался маленьким, пришибленным к земле. Вокруг дома суетилось много народу, и Степа не понимал, чего это Губарев, приготовив пулеметную ленту, все же не стреляет. Чего он ждет?

— Шарнуть бы, а? — сказал Степа.

— Погоди, не лезь, — буркнул Губарев. Он зорко следил за домом, вобрав голову, приподняв плечи. Степа не испугался бы, если бы Губарев вдруг взвыл по-волчьи и по-волчьи рывком вдруг прыгнул бы вниз, на дом.

«Крепкий парень», — с уважением думал Степа.

Он стал тоже следить за домом и понял, чего Губарев медлит. Бандитов на площади было много, но не было ни штабных, ни батько. Они еще не вышли. Лошадь батько, гнедую, рослую кобылу, оседланную, готовую, держал ординарец. Лошадь нетерпеливо подскакивала на месте и рвала повод.

— Скорей там! Чего? — кричал ординарец.

— Сейчас! Сейчас! — отвечало ему сразу несколько голосов.

Наконец, батько вышел. Он был одет в парадную форму атамана вольно-партизанской дивизии: малиновая черкеска с газырями, кинжал, папаха. В руке плетка.

Батько тронул шпорами бока кобылы и неторопливо, важно выехал на середину площади. Рядом ехал очкастый. Он как-то криво сидел в седле и все поправлял очки. Кавалерист он был плохой да и трусил к тому же. Штабисты чинно следовали за батько.

И тогда Губарев открыл огонь. Лошадь батько рванулась, вздыбилась и на задних ногах, как в цирке, прошлась крутом. Батько хлестнул ее по морде и погнал к церковной ограде. Он что-то кричал и грозился плеткой.

— Ленту! Ленту! — говорил Губарев. Он работал спокойно, как дома, как за станком. — Ленту! — поворачивая пулемет, коротко приказывал он ребятам. А пулемет то и дело приходилось поворачивать, приподымать, опускать, цель была почти неуловимая, движущаяся и надо было приноравливаться.

— Ленту! Ленту! — командовал Губарев.

Он ловил батько, — ловил упорно и настойчиво — и поймал. Батько вдрут выпустил поводья и стал медленно сползать с седла. К нему кинулись очкастый и штабные. Но пули веером рассыпались вокруг батько. Одного из штабных убило, остальные отхлынули. Площадь опустела. Остались только батько да убитый штабист, да еще очкастый. Он не был ранен, очкастый, он просто свалился с коня. Лошадь испугалась и понесла, а кавалерист он, очкастый, был плохой.