Николай Кузьмин - В футбольном зазеркалье Страница 46

К Скачкову, к самому уху, наклонился Матвей Матвеич.

– Видал? – шепнул он. – Все в шляпах.

Иван Степанович сидел безучастно, не принимая участия в разговоре. Завидная активность Гущина явилась для него спасением. Он целиком ушел в себя, в свои расчеты, не замечая ни заграницы за окном, ни корректных отутюженных мужчин, занявших вместе с Гущиным все передние сиденья. Для него, тренера, матч уже начался.

Автобус летел по отличной автостраде, но сигналил не по-нашему – какими-то музыкальными мурлыкающими переливами.

Заграница мелькала за окнами автобуса одинокими зданиями, темными купами деревьев, яркими пятнами бензозаправочных станций. Наступил вечер, чужая ночь в чужом городе, вспыхивали и текли пунктиры бледных огней, намечая неизвестные чужие улицы…

Команду поместили в чистеньком, но скромном отеле, как уверял переводчик – в центральной части города.

Пока выгружались, Гущин суетился и требовал, чтобы все держались кучно. Копился подфонарный сумрак, город разгорался праздничными разливами разноцветных огней, все больше вертикальных. И только в перспективе площади, не загороженной домами с вакханалией огней, просматривался край горизонта и там, в продольной узенькой щели, застыла пара острых плоских тучек и рдел по-полевому спокойный отходящий свет… Потом по площади поползла туша двухэтажного троллейбуса, он искристо светился изнутри. Громкий голос Гущина пригласил команду заходить.

– Быстро, ребятки, дружно, – приговаривал он, поштучно пропуская футболистов мимо себя в распахнутые двери.

Комнаты в отеле оказались на двоих, и футболисты разместились привычными парами, как у себя на базе.

Осматриваясь, маленький Мухин заметил, что отельчик, надо полагать, еще штраусовских времен, – из всех удобств в номере была лишь чугунная раковина для умывания. Запихав сумку в шкаф, Мухин переоделся в тренировочный костюм, пригладил вихры и взял приготовленное на кровати махровое полотенце.

– Пойду погляжу, где у них тут что… Может, хоть душ есть.

Поздно вечером, возвращаясь из ванной комнаты, Скачков встретил в затихшем коридоре Матвея Матвеича, Шагая по истертой ковровой дорожке, массажист нес грелку.

– Кипятку не допросишься! – пожаловался он. – Опять что-то с печенью у старика.

Вместе с ним Скачков вошел в комнату тренера. Иван Степанович лежал под одеялом, возле него на стульях сидели Дворкин и Арефьич. Поверх одеяла валялась раскрытая толстая книга, по красно-белой суперобложке Скачков узнал воспоминания маршала Жукова.

– Геш, ты что не спишь? – удивился Арефьич. Приняв грелку и пристраивая ее под одеялом, Иван Степанович успокоил Скачкова:

– Ерунда все. Не первый раз… Ты спи давай. Как там ребята – все легли?

Ответил Дворкин:

– Все. Я проверял.

Уходя из номера и закрывая за собою дверь, Скачков, расслышал фразу, нервно сказанную Иваном Степановичем, как видно, в продолжение прерванного разговора:

– Команду, которая не атакует, уважать нельзя. Нельзя! Поймите вы это, наконец!

Утром команду отвезли на тренировку. Стадион принадлежал клубу. Трибуны низенькие, бедноватые, но поле отличное. Переводчик, объясняясь с Гущиным, жаловался на финансовые затруднения клуба. Арефьич, волоча на поле сетку с мячами, шепнул Скачкову:

– Пой, птичка, пой! За Фохта, небось, наскребли миллиончик.

У барьера в самом низу трибуны, где завтра встанет полицейское оцепление, толпились молодые щеголеватые люди чересчур спортивного вида, чтобы быть настоящими спортсменами. От них так и шибало спортом. Скачков по опыту знал, что пижоны всегда больше похожи на спортсменов, чем сами спортсмены.

Выше, возле центральной, не слишком вместительной ложи, виднелись какие-то молчаливые мужчины, наблюдали за разминкой советских футболистов, сходились группами. Скачкову хотелось посмотреть на Фохта, своего завтрашнего подопечного, но не станешь же спрашивать! А Фохт мог быть сейчас на трибуне. Он, Скачков, в прошлом году специально приезжал на разминку австрийцев, чтобы присмотреться к соперникам.

С удовольствием разминая ноги, ребята разбежались по всему зеленому газону поля. В утреннем, еще не прогретом воздухе аппетитно зазвучали хлесткие удары по мячу. Мелькала деятельная фигура Гущина в необыкновенно ярком тренировочном костюме, такие костюмы Скачков видел на бразильцах. Иван Степанович, прижав локоть, сидел на скамеечке у ворот и время от времени подзывал к себе Арефьича.

Вялый невыспавшийся Сухов, задрав на одной ноге штанину, играл мячом в одиночестве. Подбивал, принимал на грудь, делал короткую пробежку и останавливался, наблюдая за полем. Из всего прежнего состава ему одному завтра не будет места в игре, разве случится что-нибудь с Мухиным или Владиком Серебряковым.

– Федор, Федор… – окликнул его Иван Степанович. – Давай-ка, знаешь, кончай дремать. Побегай, побегай. Поживей! Ну что это, слушай… Смотреть тошно.

Он что-то сказал Арефьичу, и тот до конца тренировки уже не спускал с Федора внимательных придирчивых глаз.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Крутя на пальце ключ от номера, Скачков вприпрыжку спускался по частым извивам лестничных маршей. В отельчике работал лифт, но с лифтером, немолодым предупредительным мужчиной в серой униформе, у Скачкова получился конфуз. Сегодня после тренировки он поднимался наверх и заметил, что вежливый лифтер приглядывается к нему с приветливым, но неназойливым вниманием. Скачков устало привалился к гудящей стенке кабины и подмигнул: что, друг? Тогда лифтер ткнул себя пальцем в грудь:

– Россия… Днепр… Пиф-паф! Плен…

– А-а… – Скачков сочувственно покивал. Поговорить с бывшим солдатом, неудачно воевавшим на Днепре, не оставалось времени – лифт остановился на этаже. Покидая кабину, Скачков протянул лифтеру руку для пожатия, но тот понял его жест по-своему: вдруг уронил в поклоне голову и заученным профессиональным движением снизу вверх цапнул за кончики пальцев. Кровь ударила Скачкову в щеки – лифтер вместо рукопожатия рассчитывал на монету, на чаевые… Теперь, пока не сменится «знакомый» лифтер, Скачков предпочитал подниматься и спускаться по лестнице.

Сдав ключ, он пересек вестибюль и вышел через стеклянные махающие двери. Вчера вечером, выгружаясь из автобуса, кто-то из ребят обратил внимание на огромный щит высотою в стену дома, воз-двигнутый рядом с отелем. Сейчас у щита стояли группой футболисты и весело разглядывали, что там намалевано. Приличный господин держал перед лицом целую пригоршню золотых монет, а на груде золота, в пригоршнях же господина, развязно восседала, закинув ногу на ногу, весьма легко одетая девица со спущенной с плеча бретелькой.

Владик Серебряков прищелкнул языком:

– Кадруха, а? Класс! Глаза можно сломать.

Он был свеж после купания, расчесан на пробор, длинноногий, улыбающийся. Стоял, щурился от солнышка, поглядывая на черепичные, сильно вытянутые вверх крыши средневековых основательных домов. Двери и окна в потемневших стенах были узкие, как бойницы.

Из дверей отеля показался Иван Степанович с газетой. Глянул на щит, не нашел ничего интересного.

– Хватит смеяться! – сказал он скалившимся футболистам. – Обыкновенная реклама банка.

– Что в газетах? – спросил Скачков. – О нас что-нибудь есть?

– Немного. – С усмешкой Иван Степанович взвесил газету на руке. – Фохт обещает четыре – один.

– Ух ты! – Серебряков присвистнул. – Многовато захотел. Стороженко заметил:

– Все-таки один-то планирует схватить.

– Ну, один… На дурика.

Иван Степанович свернул газету, сунул в карман.

– Пройдемся, что ли?

– Дождя бы не было, – с крестьянской озабоченностью молвил Стороженко, поглядев на небо. – Парит.

– По дождю, – усмехнулся Иван Степанович, – они нам и за месяц четыре штуки не заколотят!

Большой нарядный город разморило сухим послеобеденным зноем. Брели мужчины, держа в руках шляпы; головы и плечи женщин прикрывали разноцветные зонтики. Обвисла зелень на деревьях, обморочно опадала вода в фонтанах. Воробьи, прекратив возню в листве, расселись, обессиленно разинув клювы.

По тротуару, по самому солнцепеку, через силу тащилась старуха с крашеными волосами, в тугих коротеньких шортах и в сандалиях на синеватых склеротических ногах. Впереди старухи на поводке семенил мохнатыми ногами вялый обрюзгший мопс. Завидев фонтан, мопс остановился и, натягивая поводок, стал очарованно смотреть на серебристую, устало пульсирующую струю. Остановилась и старуха. Сонное журчание фонтана, блеск солнца на воде, зной от асфальта, как от сковородки, – жарко…

Оглядывая пустеющую улицу, Владик Серебряков совсем не к месту продекламировал:

«Ночь. Улица. Фонарь. Аптека…Аптека. Улица. Фонарь…»

Но нет, аптека была – на той стороне над узкой дверью с угла Скачков разглядел вывеску с чашей, обвитой змеей.