Григорий Ряжский - Наркокурьер Лариосик Страница 46

— Я сроду живых писателей не видала, — не отрывая глаз от голого Левы, прошептала она. — А что вы написали? Ну, какую книжку?

— А зачем тебе? — таинственно спросил Лева. — Что ты будешь делать, если узнаешь?

— Я ее читать буду… — прошептала Анжелка. — И на потом еще оставлю… на всю жизнь. — Она подняла глаза к потолку: — Я недавно одну читала… Она мне ужасно понравилась… Я не помню, кто написал, но название у ней было «Избранное».

Лева хлопнул глазами, не веря еще, что такое бывает, и неожиданно заревел таким смехом, каким не смеялся еще никогда за все свои сорок семь оборотов. Его рев перешел в хрип, хрип, отфильтровавшись через бронхи, прорезался визгом, который, в свою очередь, трансформировался в пульсирующий с равными промежутками стон… В дверь осторожно постучали… Лева, не в силах остановить истерику, указал глазами на дверь — успокой, мол, девок, все в порядке… Анжелка вскочила, приоткрыла дверь и что-то им сказала…

Постепенно он успокоился… Анжелка сидела рядом, голая, с квадратными глазами, ни жива ни мертва…

Лева перевернулся на спину, ничуть уже не стесняясь, — по принципу поглощения меньшего преступления большим.

— Не обращай внимания, девочка, — наконец сумел выдавить он… — это у меня нервное… С фронта…

Девичьи глаза вновь приняли округлую форму. При таком объяснении поведение клиента становилось абсолютно понятным и вполне вписывалось в допустимые рамки нехитрого сказочного сервиса. Читательский интерес вновь возобладал над опасностью непредвиденной реакции писателя.

— А как ваше фамилие? — с робкой надеждой спросила она Леву. — Ну, чтобы достать…

— Не скажу, — строго посмотрев на нее, отреагировал голый писатель. — Сама понимаешь, наверное…

Про секс договаривающиеся стороны забыли окончательно.

— Ну, тогда, а какое, там, сочинение вы написали самое первое? — Анжелка избрала наихитрейшую тактику дознания. — Совсем самое…

— Совсем самое… — Лева задумался… — Совсем самое — еще до войны… Это был… «Господин из Сан-Франциско…» Точно… Он и был…

Анжелка подняла зрачки вверх и моментально заполнила соответствующий файл. Наверняка там оставалась еще уйма свободного места, поэтому она продолжила допрос:

— Это он, из Франции, значит?.. А читать-то по-русски?

— По-русски, по-русски, — успокоил ее Лева. — Или, в крайнем случае, по-молдавски…

— Да я, честно скажу, его забыла уже, да и тогда не очень по нему соображала. У нас в Тирасполе больше русских было… — Она снова подкралась к опросу потерпевшего… — Ну, а какое сочинение самое последнее?.. Совсем самое…

— «Каштанка!» — не задумываясь ответил Лева. — Осталось чуть-чуть дописать — и вперед…

Бедное животное тут же последовало вслед за Господином из Сан-Франциско… В соседний с ним файл…

— Все! — обрадованно вскрикнула Анжелка. — Теперь я вас точно вычислю!

В дверь опять постучали…

— Ой! — растерялась она. — У вас время вышло… Как же мы так? — искренне огорчилась Анжелка. — Совсем забыли про это-то… Ну, хочете, я с девчонками поговорю, чтобы они на дальше задержали немного?

Лева притянул ее к себе и поцеловал в лоб:

— Не хочу, лапушка, — улыбнулся он. — И за это тебе спасибо… И за это… — он кивнул в сторону магнитофона… И за все остальное тоже… За весь этот… адреналин…

— За кого? — удивилась проститутка. — За чего?..

Лева отмахнулся:

— Да не обращай внимания, это я так… Просто…

— Ну, тогда идем, я вас помою, да? — успокоилась девушка. — В тазике…

Она снова зажгла свет в туалете и пропустила Леву в ванную. Он был босиком, забыв сунуть ноги в шлепанцы. Кафель на полу был холодный и мокрый. Лева машинально поджал ногу и увидел внизу, под ванной, торчащий край свернутого в рулон резинового коврика.

— Ну-ка… — он нагнулся и вытянул рулон из-под ванны. Рулон упруго развернулся и развалился на два одинаковых зеленых коврика. На каждом из них было приклеено по десятку маленьких каучуковых подошв с шершавым неровным верхом, так, будто бы их отодрали от чего-то насмерть с ними слипшегося. Лева внимательно посмотрел на вновь развернутые перед ним каучуковые обстоятельства и смело шагнул в ванну.

— Ой! — крикнула Анжелка. — Зачем вы туда?

— Все, малыш, — загадочно улыбнулся Лева, набирая воду в тазик. — Тайна Востока распечатана… — И уже не в силах сдержаться, расхохотался… — Смотри сюда, — он указал ей на коврики: — Они были приклеены здесь много лет, чтобы ноги не скользили, а потом их кто-то отодрал и сунул под ванну… А следы прикипели…

Анжелка, в полуобморочном состоянии между исчезающим ужасом и надвигающимся счастьем, обхватила руками горло и, не отводя от ковриков глаз, заорала:

— Де-е-евки-и-и!!! Идите сюда-а-а! Бего-о-ом!

Дверь в ванную распахнулась, и Снежана с Машухой испуганно заглянули внутрь. Убедившись, что Анжелка жива, а голый дядя спокойно поливает себя из тазика, спросили:

— Чего звала-то?

Анжелка объяснила и указала на Льва Георгиевича:

— Это он понял… Он писатель…

Девки благодарно осмотрели обнаженную писательскую плоть:

— Ой, спасибочко вам большое за это… А то мы тут чуть не поумирали все со страху… А вы правда писатель?..

«Так… — подумал Лева, — пошли по второму кругу… Пора уносить ноги, а то сейчас автографы брать начнут…»

На улице была благодать… Снег поскрипывал под ногами, пока он шел к своей красавице-шиншилле. Настроение было прекрасным. Он посмотрел на часы.

«И все про все — полтора часа, — подумал Лева. — А как будто на другой планете побывал… Или в восточной сказке… Не обманула реклама…»

«Тойоту» немного завалило снежком, поэтому он не сразу заметил выбитое водительское стекло и незапертую дверь. Он сунул голову в салон. Даже автомагнитола была на месте, пропали только кожаные перчатки из бардачка. Лева тяжело вздохнул, но, к собственному удивлению, не слишком расстроился. Это его обрадовало.

«Все правильно, — с удовольствием подумал он, — писатель должен быть еще и философом… Если настоящий… Господин из Сан-Франциско… — Вдруг он поймал себя на том, что подумал об этом совершенно серьезно, без тени иронии или привычного ерничества. — Ну, дела-а-а! Жалко, нельзя Юльке рассказать… Она бы оценила… — Он сунул руку в карман, за ключами. Там хрустнуло… Это были сложенные пополам его собственные банкноты, Анжелкин гонорар за „Сказку“… — Ах ты, лапушка моя, — с нежностью подумал он о всех о них сразу. — Ладно, раз так… Частичная компенсация за стекло будет…»

Настроение оставалось прекрасным, но стало еще и как-то особенно легко на душе… Как-то по-другому, не так, как это бывало раньше…

Когда Лева вернулся домой, Гошка все еще мучился над «Каштанкой».

— Па-а-а-ап! — крикнул он из своей комнаты. — Ну ты же обещал…

Лева зашел к сыну и нежно потрепал его по голове:

— Раз обещал, значит, помогу… Сейчас переоденусь, и начнем. Ты пока сосредоточься на главном — почему он ее утопил… Ведь все равно потом ушел от барыни…

Гошка приоткрыл рот и поднял голову…

Лева стянул с себя свитер и подошел к окну. За окном было так же классно, как и утром. Он приложил ладонь к ледяному стеклу, отдернул руку и, закрыв глаза, подул на подтаявший отпечаток. Перед глазами возник розовый махровый пояс с вышитой буквой «Ю». На нем висели насаженные по кругу листья папоротника. Листья раздвинулись и… Он открыл глаза. Отпечаток на стекле уже начал затягиваться затейливой морозной вязью, и в какой-то момент ему показалось, что сквозь него проступают маленькие овальные пятна, отдаленно напоминающие следы детских ножек… Лев Георгиевич помотал головой, стряхивая оцепенение, и подумал:

«Полная херня… Муму какое-то…»

Он сжал пальцы вместе и, словно скребком, стер со стекла морозный узор. Все сошло, не оставив ни малейшего следа. Тогда он развернулся и бодрым шагом пошел к сыну — писать сочинение…

Загадка логарифма

Одиночество есть человек в квадрате…

Логарифм есть показатель степени, в которую необходимо возвести число, чтобы получить искомое число.

Человек есть корень квадратный из одиночества, логарифм которого равен двум.

Папа мой был учителем математики, так же как и дедушка. Но он до последнего дня продолжал преподавать не в нашей школе, ближайшей к дому, а в той самой, на Селезневской улице, где родился и вырос и в которой в свое время учился сам. Кстати, там он познакомился с моей мамой и, когда она впервые появилась у них в седьмом «А», испуганная, смешная, с двумя торчащими тугими косичками, он сразу пересел к ней за парту. Тогда еще были парты, такие тяжеленные деревянные чудовища с откидными досками, на которых обязательно было что-нибудь вырезано острым предметом. Мама тоже часто вспоминала те детские годы, рассматривая старые черно-белые фотографии их с папой класса, и рассказывала мне, как первый раз, преодолев щенячью робость, папа сунул ей под партой «Мишку на Севере». И конфета эта была не просто обычным «Мишкой», а раза в четыре больше, но с тем же рисунком и такая же по вкусу. А очки у мамы на фотографии тогда были совсем круглые, как велосипедные колеса, такие теперь не носит почти никто. А еще папа когда-то рассказал мне по секрету, что первый раз он поцеловал маму в девятом классе, после уроков, в раздевалке, когда они там случайно остались совсем одни. Поцеловал и сказал о своей любви, там же, в раздевалке. Мама никогда не признавалась в этом, а только смеялась и говорила: «Ну, правда же, не помню ничего подобного. В девятом классе я не могла еще с папой целоваться, по-моему, это произошло на выпускном вечере, и то, потому что нам разрешили яблочный сидр, по одной бутылке на двенадцать выпускников…»