Мо Инья - Избранные произведения писателей Юго-Восточной Азии Страница 46

— Дедушка, скажите какую-нибудь фразу на языке фула, — попросил Нонг, и старый Тян Кху растерянно вскинул выцветшие глаза. — Как сказать «еда»? — выручил старика Нонг.

— Амаза… — пробормотал тот.

— Амаза… — повторил Нонг и обвел всех взглядом.

Люди вокруг, как и он, шептали непривычное слово с удивлением и интересом.

— А как будет «напиться воды»?

— Чатамуда…

— Ну, а это как? — Нонг показал на кальян.

Старый Тян Кху прищурился…

— Микхупо…

— Как сказать «спать»?

— Зута…

— А это? — Нонг подергал полу своей рубашки.

— Вика…

Нонг сидел сгорбившись и кропотливо записывал все в записной книжке. Потом поднял голову и показал на Шео Тинь:

— Как будет «ребенок»?

Старик озадаченно нахмурил брови, воздел глаза к небу. Но, так и не вспомнив — нужное слово отодвинулось куда-то совсем далеко, — покачал головой и сокрушенно вздохнул.

— Канбо, люди фула, те, кому меньше пятидесяти, своего языка не знают. В старину как было: нож у фула стачивался — становился мотыгой, стачивалась мотыга — делали скребок, чтоб тростник очищать, а уж потом только и оставалось что дырки им в земле буравить да сажать кукурузные зерна. Вот и с языком фула так же случилось…

Чуть погодя старик горько добавил:

— Беда, разбрелись наши люди кто куда, да всюду им одинаково плохо…

— Но ведь так только раньше было.

— Верно, раньше. Деревня Татяй, где живет наш волостной председатель, в прежние времена всякие поделки из тростника для тхоти[28] Воонг А Шионга плела. Наши в Тунгшенгшуй тоже на него спину гнули, мы ему делали сундуки да и прочие предметы из дерева. Даже в песне старой поется:

Тхоти едет впереди на коне,Следом фула толпой бегут,На плечах богатство его несут…

Нонг вскинул голову, попросил с жаром:

— Повторите, пожалуйста, еще раз!

Старик отмахнулся, покачал головой:

— Зачем тебе это? Если хочешь, есть другие песни, получше. Но я уже «гипа». — Старик, смеясь, показал выщербленные зубы. — Без зубов петь нельзя. Вот если б Тян Хо дома был…

— Какой Тян Хо? — удивился Нонг.

— Тян Хо, мой сын, а она его жена. — Старик показал на Тин. — Он в армию ушел. Из всей нашей молодежи только он да волостной председатель язык и песни фула знают. Вот портрет его, моего Тян Хо.

Нонг обернулся и увидел застекленную рамку — удлиненное лицо, напряженная улыбка и глубокий, сосредоточенный взгляд.

У входа послышались тяжелые шаги. Дверь со скрипом отворилась, и вошел высокий мужчина в блестящих резиновых сапогах.

— Председатель Ши, — раздались обрадованные голоса.

Председатель, с красным, точно опаленным лицом, приветливо поздоровался со всеми и устроился у очага, растирая крупные, тяжелые кисти рук.

— Вот чудеса, стоило о тебе только вспомнить, как ты тут как тут. — Старый Тян Кху уже наливал ему пиалу. — Почему так долго у нас не показывался? Даже на Атхатинд не пришел!

— Дел много. Целых семь дней на совещании был, да еще потом у себя дела обсуждали.

— Много дел, говоришь? — переспросил старик.

— Очень много… Стыдно мне на совещании стало, так стыдно!

Ши сокрушенно покачал опущенной головой и сказал в сердцах:

— Солнце всем одинаково светит, и дождь на всех поровну льет. Партия заботится о фула, как и о других наших братьях. Да только мы работаем совсем не так, как они. Весной оставили свои поля отдыхать, а другие вон пшеницу сумели посадить да сою. В армию один только Тян Хо от нас и пошел. Далеко нам до других братьев наших — киней, мео. Просто позор!

Нонг закрыл записную книжку.

Старый Тян Кху молчал. Потом тяжело вздохнул и неожиданно задал вопрос:

— В уезде был, что-нибудь о моем Тян Хо слышал?

Председатель отвернулся, но Тин успела заметить, что губы его чуть дрогнули.

— Слышал. Ведь уже больше двух лет, как Тян Хо ушел?

Уже больше двух лет, как Тян Хо ушел. А Тин все время вспоминает о нем… В тот год на праздник Атхатинд Тян Хо сбрасывал в ручей «бамбук болезней и бед». А после праздника, в марте, когда застрекотали цикады, он ушел.

— Тин, — сказал он, — на Атхатинд, по старому обычаю, изгоняют только злых духов. Чтобы врага прогнать, нужны солдаты.

Приход Нонга, записывающего старый язык фула, напомнил Тин о муже. Вспомнилось, как лунной ночью Тян Хо возле сторожки с хворостом у ее дома пел «Лунную песню». Она тогда удивилась: «На каком языке ты поешь?» — «На нашем родном языке!»

Старый Тян Кху, ревностно, как сокровище, хранивший родной язык, с малых лет научил Тян Хо говорить на нем, рассказывал про историю их народа, обряды и праздники. Тин же девочкой знала только, как согнувшись в три погибели таскать на спине вязанки хвороста или работать в поле. Самым дальним ее походом был уездный рынок Пакха…

— Страна наша большая, — говорил Тян Хо.

— За рынок Пакха или еще дальше? — спрашивала она.

— Ну, что ты, куда дальше! От нас до самого моря и потом далеко на юг. У птицы крылья устанут, и то всей не облетит.

Это Тян Хо вывел Тин в жизнь. Теперь она не только хворост умела носить — вместе со всеми работала в поле, вступила в Союз молодежи. Свадьбу сыграли хотя и по старым обычаям, но уже без лишних ненужных трат: три курицы, три бутылки вина и шестнадцать серебряных монет — это не так уж много. Каждый день, как только садилось солнце, молодая шла на горное поле встречать мужа. Тян Хо оставался в доме жены, пока не исполнилось родившейся Шео Тинь семь лет. Тогда перебрались они к старому Тян Кху. Это-то и беспокоило больше всего Тян Хо перед уходом.

— Отец, ничем я тебе не успел помочь, — он точно прощенья просил, — а теперь вот уходить надо…

— Иди, сын, иди, — глотая слезы, утешал старик. — Кем я был раньше? А сейчас ты у меня солдат! Вот я и счастлив.

Тян Хо ушел, теперь они с Тин были далеко друг от друга. Письма приходили нерегулярно, но все же несколько она получила. Первое письмо, она тогда еще букв не знала, пришлось нести учителю. Видя, что грамота в жизни необходима, что она — ключ ко всему, Тин решила учиться, хотя школы для взрослых у них еще не было. Второе письмо читала уже сама, медленно одолевая строку за строкой. Ничего, чем медленнее, тем вернее. Ну, а третье она читала уже совсем бегло. «Молодец, будешь учетчицей в бригаде», — похвалил председатель. Думала — шутит, а ее и впрямь выбрали. В следующий сбор урожая она была уже бригадиром. У бригадира забот немного: в год один урожай, в бригаде только восемь дворов, вся их деревня — десять трудоспособных. Времени свободного много. После праздника Атхатинд, пока еще холодно, грейся дома у очага, только подбрасывай хворост. Но тогда и подкрадывалась тоска и тревога за мужа…

— В прошлый раз председатель обмолвился, что о Тян Хо есть известия, вы узнавали? — после долгих колебаний решилась наконец спросить Тин старика.

Старый Тян Кху, как всегда, сидел на своем любимом сосновом бревне.

— Председатель сказал, что Тян Хо — герой.

— Герой!

— Много врагов уничтожил — значит, герой.

— А еще что-нибудь говорил?

Старик глянул в полные беспокойства глаза невестки, заволновался: «Почему председатель снова повторил это? Ведь Тян Хо сам об этом писал. А писем нет уже больше года».

Но мыслей своих он не выдал и, покачав головой, ответил:

— Ничего больше не сказал.

То, чего старый Тян Кху так страшился, случилось на самом деле. Как-то попросили его заглянуть в уездный комитет. В помещении, кроме их волостного председателя, находился еще кто-то, незнакомый. Было непривычно тихо, и с этой настороженной тишиной никак не вязалась суетливость Ши, бросившегося угощать старика сигаретами. Ши славился умением поговорить, но сейчас он растерянно моргал.

— Когда наши партизаны дрались с бандитами, Тян Хо ваш еще совсем маленьким был…

Старик не ответил, только бросил на него быстрый взгляд. Ши еще больше растерялся.

— Тогда у нас в партизанском отряде трое погибли. Один из моей деревни. Если б остался в живых, быть бы ему волостным председателем, он намного достойней меня. Война…

Хватит, хватит, теперь он все понял. Стулья, стол, земля под ногами — все вдруг закачалось, в голове и в глазах потемнело.

Старик больше не слушал, что еще ему говорили. Он сосредоточенно думал и вдруг порывисто встал:

— Жене его не говорите!

— Как же не сказать… Мы хотим, чтобы героя все село помянуло, — с трудом выдавил Ши.

— Я требую! Требую!

Глаза старика горели страданием и яростью. Он погрозил кулаком и, повернувшись, медленно вышел.

В горах лучи раннего солнца кажутся лунным светом. На деревьях са-ну, на концах их горизонтально торчащих веток, кое-где успели распуститься алые цветы. Старик спускался по склону, впереди показалась густо заросшая лощина. Сколько веков миновало с тех пор, как судьба занесла фула в эти края. Никто уже не помнит, откуда вели их пути-дороги. Зато такие, как он, Тян Кху, до сих пор помнят трудное время боев с бандитами тхоти Воонг А Шионга. В этой лощине был партизанский лагерь. А там в пещере прятался с матерью маленький Тян Хо. Малышу было только три года, а дом их уже в третий раз подожгли бандиты. Жги, выжигай! Только земля эта — моя земля, родная. Я на ней все равно останусь.