Леонид Габышев - Одлян, или Воздух свободы: Сочинения Страница 46

И вот Глаз стоит перед варежками. Они новые, вязанные с цветной ниткой. Взять или не взять? «Возьму-ка я их, — решил он и, сунув в карман, пошел в станочный цех за заготовками. — На нашем отряде никто не знает, что в этих варежках покойника выносили. Их, наверно, никто и не видел. А что здесь поганого, ну вынесли в них парня, и почему их надо выбрасывать, если на улице такой холодище?»

Вернувшись в обойку. Глаз стал шканты строгать для деда. Деду больше семидесяти, он веселый и разговорчивый. Великолепный столяр!

— Как, Глаз, жмет на улице? — улыбнулся дед, положив киянку на верстак.

— Жмет!

— Лето жаркое будет, — дед помолчал. — К дочери летом поеду. На Севере она живет.

И дед о дочери стал рассказывать.

Глаз с дедом редко работал, но о дочери слыхал.

— Дед, расскажи, какая раньше жизнь на зоне была? А то разное говорят.

— Да лучше, чем сейчас. Я с самого основания работаю. В двадцатых годах здесь золото нашли, вот и разросся поселок. А потом и колонию построили. Одни воры были. И пацанам неплохо жилось. Я отсюда на фронт уходил. А когда пришел, актив уже был и забор поставили. А как они между собой раньше дрались! Ну дела. Когда забора не было, и побегов не было. А как актив появился, над пацанами издеваться стали. Две власти — и каждая командовать хочет. Сапунов-то, мастер у станочников, когда сидел — рогом был. Бил ребят сильно. «Ну, — сказали ему перед освобождением, — приедешь домой — вилы в бок». Он и не поехал. Здесь и остался. Который уж год мастером. И даже в отпуск домой не ездит. Да что говорить — власть-то от антихриста.

18

Шел третий месяц как Глаз послал письмо Бородину, а его на этап не забирали. Дуплили в последнее время часто. Не будь он хозяйкой, легче бы жилось. А то полотенце в спальне пропадет — доставай, а то и простынь на мыло сядет. Не достанешь — помогальник грудянку отшибет. «Одлян, проклятый Одлян! Вот когда освобожусь, возьму и целую посылку полотенец, наволочек и простынь в зону на седьмой отряд вышлю. Пусть хозяйкам раздадут. Хоть месяц горя знать не будут».

Раз на этап не забирали. Глаз решил простыть и попасть в колонийскую больничку. Стужа на улице лютая. Ночью он встал и пошел в толчок. А в толчок ночью только в одном нижнем белье выпускали. Возвращаясь обратно, он перед отрядом лег на обледенелую дорожку грудью. Минут пять пролежал; замерз. «Воспаление легких должен получить, — подумал он и пошел в отряд. Но не простыл. Даже кашля не было. На следующую ночь опять лег грудью на обледенелую дорожку, но простуда не брала.

Дня через два еще решил попробовать. Выйдя из отряда, на углу столкнулся с Пирамидой.

— Глаз, — спросил Пирамида, — не знаешь, как простыть?

— Ложись грудью на дорожку и лежи.

— Да я несколько ночей лежу, но не простываю.

Пирамида пошел в отрад, а Глаз, размышляя, в толчок.

«Как же попасть в больничку?».

Когда Глаз жил в третьем отраде, то горячей водой ошпарился парень-кочегар, и его забирали в больничку в Челябинск. Воспитатели и парни суетились, срочно собирая его в дорогу. Многим ребятам хотелось оказаться на его месте. И Глазу тоже.

Глаз шел по зоне. Здесь, напротив больнички, была разбита клумба. Летом, идя мимо клумбы под сенью деревьев, всегда замедлял шаг. Цветы пахли дурманяще и напоминали запах пряников. И он, голодный, вдыхал аромат.

Сейчас клумба была под снегом, и голые деревья гнулись от порывистого ветра. И голодному Глазу захотелось лета, аромата цветов и запаха пряников.

Обойка чуть раньше закончила работу, и парни грелись у труб отопления.

— С письмами у меня ничего не получается, — сказал Антон, приложив руки к горячей трубе. — Я штук пять послал первому секретарю, уж как я его ни материл, а толку нет. Не отдает в милицию. Значит, не привлекут и на этап не отправят.

Антон достал из кармана две длинные иглы, такими гобелен сшивают на диванах. Иглы связаны нитками, и острые концы торчали в разные стороны. Длина иглы чуть не с ладонь.

— Как думаешь. Глаз, смогу проглотить?

— Да нет, Антон, больно длинные. Сразу в горло воткнется.

— А если так? — Антон достал из кармана маленький шарик вара, нанизал на иглу и, широко раскрыв рот, затолкнул в глотку и проглотил.

— Ну вот, а ты говорил не проглотить.

Он сделал это так быстро, что Глаз и опомниться не успел.

— Теперь-то меня точно в больничку заберут. В Челябинск. Пусть делают операцию и достают.

Глаз молчал. На душе так муторно стало, и он отошел от Антона.

Скоро съем прокричали, и парни двинули на улицу. К Глазу подошел бугор букварей Томилец.

— У меня к тебе базар. — Томилец посмотрел по сторонам. — Манякин говорит, что он две иголки проглотил на твоих глазах. Правда это?

— Правда, Томилец.

— А не врешь?

— Зачем мне врать? Я даже моргнуть не успел, как он глотнул их.

Из-за дверей вышел начальник отряда.

— Петров, — сказал начальник отряда, — почему ты не помешал Манякину проглотить иголки?

— Виктор Кириллович, я не поверил ему, что он такие длинные глотанет. Все было так быстро, что я и помешать бы не смог.

Перед ужином начальник отряда вызвал Глаза в воспитательскую.

— Петров, объявляю тебе наряд вне очереди. Завтра на туалете отработаешь.

«Толчок, толчок»,— пронзило все внутренности Глаза.

— Виктор Кириллович, за что?

— Наряд вне очереди.

— Виктор Кириллович, он проглотил, а мне наряд!

— Должен был помешать…

— Да не думал я, что он проглотит.

— Иди.

Глаз вышел из воспитательской. Все, толчок.

Весь вечер он ходил сникший, а когда зона погрузилась в сон, не мог уснуть.

«Виктор Кириллович, Виктор Кириллович, — разговаривал мысленно с начальником отряда Глаз, — ну отмените мне наряд, не хочу идти на толчок. Что я сделал?»

Умри, зона! Умри, поселок Одлян! Провались в тартарары весь Миасс с его красивейшими окрестностями, но только не допусти избиения Глаза. «О нет, нет! — обливаясь кровью, кричала его душа. — Я не хочу этого! Я не хочу идти на толчок. Не хочу жрать застывшее говно. Я ничего не хочу. Как ты поступил, Антон? Да он мной подстраховался на случай, если ему не поверят. И ему не поверили. И призвали меня, чтоб я подтвердил. Но что я мог сделать. Господи, что? Теперь мне — толчок, ему — больничка. Меня — ушибать, а он будет балдеть на белых простынях и радоваться, что обхитрил начальство».

Спал Глаз плохо. Часто просыпался. Снился кровавый сон. Кровавые отблески кровавого бытия кровавыми сполохами кроваво высвечивали кровавую эпоху. Кровавый цвет везде. Он залил всю долину Одляна. Кровавыми стоят две вершины — Царские ворота, между которыми, как говорит предание, проезжал Емельян Пугачев. Течет кровавая вода в реке Миасс. Начальник колонии — кровавый майор, — мерно ступая по обледенелой бетонке, припорошенной снегом, подходит к толчку, где его ждет начальник седьмого отряда. Хозяин выпятил пузо, сунул папиросу в рот и ждет не дождется, когда Глаза поведут на толчок. Но вот его привели. Из толчка — крики, и вот она — кровь Глаза, кровь тысяч малолеток устремляется в двери, сносит их и вырывается на простор. Начальник колонии бросает папиросу, пригоршнями зачерпывает кровь, пьет и обмывает ею лицо, словно родниковой водой, и блаженствует. Криков из туалета не слышно. Майор и капитан медленно удаляются в сторону вахты. На обледенелой бетонке остаются их кровавые следы.

«Это хорошо, что ты попал в Одлян, это хорошо, что тебя поведут на толчок»,— услышал Глаз голос.

«Сильно изобьют?»

«Не скажу. Ждать осталось немного. Но я тебя помню».

«Неужели не заберут на этап?»

«Из Одляна ты вырвешься…»

Утром, заправляя кровать. Глаз вспомнил кровавый сон и разговор с невидимым. «Да это мне во сне приснилось»,— подумал он и услыхал окрик помогальника:

— Глаз, что ты копаешься, давай быстрей.

Помогальник — это с ним при Махе борзонул Глаз — торопил его на толчок.

Из отряда вышли вдвоем. Глаз нес ведро и старенький веник. Мозырь шел с крепкой палкой, «Это хорошо, что ведет один. Все-таки один бить будет, — думал Глаз. — Неужели, сука, сильно отдуплит? Вон какую палку взял. Не скоро сломается».

Был выходной. Около толчка — никого. Глаз шел впереди Мозыря по кровавому пятачку. Здесь всегда дубасили пацанов.

— Ну, Глаз, — сказал Мозырь и ударил его палкой по богонельке.

В этот момент со стороны третьего отряда раздался окрик;

— Мозырь!

К толчку спешили два вора; Голубь и Компот.

— За что Глаза на толчок? — спросил на ходу Компот.

— Да этот. Раб КПСС, иголки проглотил, а Глаз видел и не помешал.

Компот встал рядом с Мозырем и, глядя ему в глаза, произнес;

— Ну, Раб проглотил, а Глазу — толчок? Раба и ведите.