Ксения Велембовская - Дама с биографией Страница 46

А с Костей вдруг взяла и изменила прежним установкам… Но он же совсем другой! Не похожий на остальных. Искренний…. Да ладно тебе, признайся уж, что влюбилась на старости лет, вот твоя теория и не работает! — мысленно посмеялась над собой Люся. Оглянулась и махнула рукой: догоняй!

Мгновенный ответный взмах руки из недр морских говорил о многом: Костя, оказывается, не сводил с нее глаз. Ну, раз так, тогда другое дело. В принципе, если разобраться, может, и правильно, что она рассказала ему про Марка. По крайней мере теперь он убедился, что его жгучая ревность к продюсеру совершенно безосновательна. Ведь после того, как Марк обошелся с ней, испытывать к нему нежные чувства могла только сумасшедшая, страдающая провалами памяти.

Кроме того, откровение за откровение. Костя же посвятил ее в перипетии своей личной жизни, причем в первый же флорентийский вечер. И был настолько искренен, что наводить тень на плетень и дальше с ее стороны было бы просто непорядочно. В отличие от большинства самодовольных, как правило, мужиков, он не корчил из себя героя, рыцаря без страха и упрека — наоборот, чтобы устранить недосказанность в их отношениях, не пожалел себя, не побоялся показаться слабым, бесхарактерным — хуже, чем он есть на самом деле.

Тот ее первый заграничный день (не считая недельной поездки в турецкую резервацию: отель, пляж и полоумная жара, с места не сдвинешься) прошел «будто в сладком сне», в состоянии легкого обалдения — и от невиданных красот, и от Костиного постоянного радостного внимания, очень похожего на влюбленность. Поздним вечером, когда «программа на сегодня» была выполнена и перевыполнена, они сидели на подоконнике своего номера на втором этаже. Большой любитель всяческой живности, Костя зачарованно следил за полетом летучих мышей в теплом до густоты, недвижном воздухе, а она тщетно пыталась справиться со стойким ощущением нереальности происходящего. До сих пор не верилось, что у нее хватило духу наплевать на домашние дела и тайком отправиться в далекие дивные края с мужчиной, приятным во всех отношениях.

«Сладкий сон» тем временем продолжался, дурманил. Виной тому были две бутылки белого вина, выпитые за ужином в ресторане под забавным названием «Что найдешь, то твое», где всего нашлось чересчур много, и совсем свежие воспоминания о минутах, проведенных после ужина на старинной, прямо-таки королевской кровати с балдахином и резными столбиками, увенчанными деревянными шарами — «клубками шерсти», символом преуспеяния флорентийских купцов. Впечатление полного сюра создавали и причудливые тени, наполнявшие номер, и стаи загадочных существ, порхающих в темноте, будто неведомые птицы, и освещенный фонарем прямоугольник дворика внизу с кипарисами и античными фигурами из гипса, казавшийся картиной на мифологический сюжет.

— Я в шоке, — шутливо резюмировала она свое молчание. — Все так прекрасно, что даже страшно спугнуть словами.

— Угу, — кивнул Костя. Вышел из задумчивости и, взяв ее за руку, притянул к себе. — Правда, хорошо! Я, признаться, уже отчаялся встретить женщину, с которой можно вот так, с обоюдным удовольствием, помолчать. Я знал лишь одну такую особу. Своим умением молчать она и приворожила меня. Загипнотизировала… и держит на коротком поводке бог знает сколько лет… хе-хе-хе…

Несмотря на его подчеркнуто ироничное отношение к той «особе», Люся испытала острый укол ревности, и это не ускользнуло от Кости. Он посмотрел испытующе: продолжать или тебе неприятно упоминание о другой женщине? — и она, ухватившись за неожиданную возможность наконец-то выяснить, отчего он никогда не был женат, спросила легко и непринужденно:

— А бог знает сколько — это сколько?

Мать родная! Оказалось — чуть ли не всю жизнь. Его первая и единственная любовь длилась неправдоподобно, немыслимо долго. Будто в девятнадцатом веке. Впрочем, столь романтическая преданность имела довольно простое, как выяснилось, объяснение.

Поначалу Костина история любви показалась донельзя банальной. Учились парень с девушкой в одном институте, на одном курсе, жили неподалеку и, неизбежно столкнувшись однажды у входа в ближайшее метро, поехали на занятия вместе. На эскалаторе познакомились…

А вот с этого места, как говорится, поподробнее.

Восемнадцатилетняя девчонка, что характерно, отрекомендовалась полным именем — Виктория, таким манером сразу же возвысив себя, поставив на некий пьедестал. Видать, та еще выпендрежница! — решила Люся, уже со сцены знакомства проникнувшись неприязнью к этой самовлюбленной девице, которая, между прочим, не имела никаких оснований на высокое о себе мнение. Как следовало из контекста, девушка не блистала ни особым умом, ни талантами, ни даже красотой. Интересно, что выдрессированный ею Костя ни разу не сбился на уменьшительное Вика — только Виктория, что в отдельных приватных ситуациях звучало нелепо, чтобы не сказать смешно, но при этом ни разу не упомянул о ее незаурядной внешности. Все упирал на загадочное молчание, загадочные глаза и прочие загадки, которыми постоянно грузила неопытного парнишку, вне всякого сомнения, прилично себе на уме Виктория.

Юный, неиспорченный Костенька, естественно, и не догадывался, что перед ним всего-навсего дешевая позерша и притворщица. Потому-то ему так и нравилось, что Виктория держится особняком, в стороне от других девчонок, которые шумной гурьбой носятся по институтским коридорам и громко шушукаются на лекциях. Что она существует словно бы сама по себе. Что слова ей заменяют излом брови или в согласии опущенные ресницы.

Говорит, он и сам в юности не отличался разговорчивостью, был необычайно стеснительным, но — смеется — стеснительность не помешала ему на следующее же утро после знакомства примчаться к «Новослободской» на двадцать минут раньше обычного. Там, спрятавшись за колонну, он стал ждать, когда со стороны Лесной появится его пассия.

С этого дня и начались его бесконечные ожидания.

Сначала он сгорал от нетерпения на старом месте, у боковой прямоугольной колонны, а после того как, разминувшись с предметом своей страсти, несколько раз опоздал на лекцию, Костик-Хвостик (так прозвала его вредная, язвительная девчонка) с милостивого разрешения Виктории переместился к ее дому. Старая двухэтажная халупа, построенная для заводских рабочих еще в царские времена, казалась ему волшебным замком, несмотря на горшки с геранью и банки с кислой капустой, красовавшиеся на подоконниках. Окно любимой выходило на звонкую трамвайную остановку. Здесь под треньканье подъезжающих и отъезжающих трамваев он мок под дождем и мерз на морозе — только ради того, чтобы, втиснувшись в вагон метро вдвоем с Викторией, на мгновение замереть, ощутив тепло ее тела под зимним пальтишком с лисичкой, распахнутым в толчее и духоте… Упомянув о такой интимной подробности, Костя даже смутился. А зря. Вполне нормальное для молодого парня желание!

Между тем Виктория еще долго не допускала его к телу. На третьем курсе побаловала Хвостика лишь походами на каток вдвоем, на последний сеанс в кино и, наконец, поцелуями при расставании в пахнувшем кошками подъезде. «Выходи, пожалуйста, за меня замуж», — прошептал однажды вконец измученный ее ласками парень, но Виктория закрыла ему рот ладошкой: «Молчи». А через неделю эта зараза — иначе не назовешь — пригласила несчастного Костика на свою свадьбу с другим парнем. Причем как! Нацеловалась, наобжималась и, уже уходя, с лестницы, огорошила: «Знаешь, Костик, а я в субботу выхожу замуж. За Андрея Куркина. С пятого курса. — Спустилась на ступеньку и добавила тоном повелительницы: — Я решила, что моим свидетелем на свадьбе будешь ты». Костик сглотнул комок, подступивший к горлу, и бросился из подъезда вон. Дома он, бедненький, всю ночь плакал в подушку, рвал подушку зубами, но отказать Виктории так и не смог. Притащился в загс с огромным букетом нарциссов и тюльпанов, оборвав все цветы на теткиной даче, чтобы осыпать ими невесту с головы до ног. Увы, нежные цветочки в его горячих, потных от волнения руках завяли, грустно склонили головы. Впору было швырнуть этот «миллион алых роз» молодым под ноги, но и на такой жест он не отважился.

Свадьба, судя по описанию, была самой что ни на есть пролетарской, где-то в кафе-стекляшке возле Бутырского рынка, со всеми подобающими столь торжественному случаю атрибутами: ящиками водки, самогонкой, гармошкой, магнитофоном: мани, мани, мани… — и кучей пьяной родни с обеих сторон. Вот тут-то бы мальчику из приличной интеллигентной семьи и призадуматься: на черта мне вся эта шайка-лейка? — и быстро сделать ноги, но мальчик был влюблен, очарован и воспринимал происходящее неадекватно. Украдкой посматривая на счастливую невесту, он вдруг обнаружил, что ее загадочные глаза сделались словно бы невидящими, безразличными. К тому времени он уже порядочно напился, впервые в жизни. Под влиянием винных паров ему стало невыносимо жаль себя, никому здесь не нужного, он прослезился и, чтобы спрятать слезы, кинулся на улицу. И тут появилась Она. Прекрасная невеста в белой фате вышла перекурить. «Мне тоже хочется плакать, — затянувшись сигаретой, сообщила новобрачная. — По-моему, Костик, я не люблю Андрея. Мне кажется, я люблю тебя». Они неистово целовались в ближайшей к кафе подворотне, клялись друг другу в вечной любви и так далее. Но, скорее всего, поцелуями и пьяными клятвами дело не ограничилось. Похоже, именно в этой темной подворотне экзальтированная Виктория, любительница острых ощущений, задрав подол подвенечного платья, впервые и отдалась Костику. Вернее, наоборот, лишила невинности мальчишку. Недаром же, упомянув об эпизоде в подворотне, Костя неожиданно густо порозовел и закашлялся. Фиг их знает, чем они там занимались, дело молодое, но только Виктория внезапно вырвалась из его объятий и — фьють! — исчезла.