Сара Уотерс - Нить, сотканная из тьмы Страница 46

— Уж оно так, мисс, — ответила надзирательница.

Она повела меня в купальню и на склад тюремной одежды.

О них рассказывать особо нечего. Купальня представляет собой комнату, где стоит огромное корыто — в нем скопом моются вновь прибывшие; сегодня новеньких не было, и лохань оккупировала полудюжина жуков-«пиратов», исследовавших потеки грязи. На полках склада лежат бурые тюремные платья всех размеров, белые чепцы и коробки с башмаками, которые шнурками связаны в пары.

Мисс Крейвен вытащила пару уродцев примерно моего размера и, кажется, при этом ухмыльнулась. Тюремные башмаки, сказала она, тяжелее даже солдатских сапог. Затем поведала историю об узнице, которая избила надзирательницу и, забрав у нее накидку и ключи, добралась аж до тюремных ворот; она бы так и сбежала, но привратник по башмакам опознал в ней острожницу, после чего ее схватили и бросили в темную.

Надзирательница швырнула ботинки в коробку и рассмеялась. Затем повела меня в другую кладовку, прозываемую «Склад личных вещей». Раньше я как-то не задумывалась, что должно быть место, где хранятся платья, шляпки, обувь и всякое другое, в чем узницы поступили в Миллбанк.

Эта комната и ее содержимое производят странное, жутковатое впечатление. Благодаря страсти Миллбанка к причудливой планировке помещение имеет форму шестиугольника, где по стенам с пола до потолка сплошь выстроились полки, уставленные узкими продолговатыми коробками. Каждая коробка — желтый картон, натянутый на медный остов и скрепленный медными же уголками, — снабжена биркой с именем узницы и очень смахивает на гробик. Войдя в комнату, я даже вздрогнула, ибо все это походило на покойницкую или детский мавзолей.

Мисс Крейвен заметила, как меня передернуло, и, подбоченившись, огляделась.

— Чудно, правда, мисс? Знаете, как вхожу сюда, хочется зажужжать: з-з-з-з-з! Теперь я знаю, что чувствует пчела или оса, когда со взятком летит в гнездо.

Мы стояли и разглядывали полки. Неужто здесь коробки всех узниц, спросила я.

— Всех до единой, да еще запас, — кивнула надзирательница.

Она шагнула к полкам, наугад выдернула одну коробку и, плюхнув ее на стол, сняла крышку. Чуть запахло серой. Надзирательница пояснила, что всю одежду окуривают, ибо многие осужденные поступают запаршивевшими, но «некоторым шмоткам это хоть бы хны».

Она достала тонкое ситцевое платье, которому дезинфекция явно не пошла на пользу: воротник разлохматился, манжеты подпалились. В коробке остались пожелтевшее белье, пара обшарпанных ботинок из красной кожи, шляпка, украшенная булавкой с шелушившейся жемчужиной, и потемневшее обручальное кольцо. На бирке значилось имя Мэри Брин. Я ее знала — это была узница со следами собственных зубов на руке, утверждавшая, будто ее искусали крысы.

Мисс Крейвен закрыла и поставила коробку на место, а я подошла к стеллажам и пробежала взглядом по биркам; надзирательница хватала другие коробки, приподнимала крышки и заглядывала внутрь.

— Прямо диву даешься! — приговаривала она, вперяясь в их содержимое. — Рванье на рванье.

Я заглянула через ее плечо: порыжелое черное платье, парусиновые туфли и ключ на бечевке; интересно, от чего он? — подумала я. Надзирательница опустила крышку и прицокнула языком:

— Даже платочка нет, чтоб башку прикрыть.

Мы вместе двигались вдоль ряда полок, заглядывая во все коробки. В одной хранились очень красивое платье и бархатная шляпа с чучелом птички, которому дотошно сделали клюв и блестящий глаз; исподнее же было таким грязным и рваным, словно по нему проскакал табун лошадей. В другой я увидела нижнюю юбку в зловещих бурых пятнах и вздрогнула, поняв, что это кровь; от содержимого следующей коробки меня опять тряхнуло: кроме платья, нижних юбок, ботинок и чулок там лежали каштаново-рыжие волосы, перевязанные, точно конский хвост или чудной хлыстик. Волосы отрезали, когда их обладательницу принимали в тюрьму.

— Вот выйдет и сделает себе шиньон, — сказала мисс Крейвен. — Ей-то уж больно кстати! Это Чаплин, помните ее? Отравительница, что чудом избежала петли. Только пока дождется этой рыжей красоты, сама вся поседеет.

Надзирательница опустила крышку и привычным движением раздраженно пихнула коробку на место; ее собственные волосы, выбившиеся из-под шляпы, были невзрачного мышиного цвета. Я вспомнила приемщицу, которая щупала отрезанные пряди Черноглазки, и вдруг представила мерзкую картину: они с мисс Крейвен шушукаются, склонившись над локонами, платьем или шляпой с птичкой: «Давай примерь — чего ты, кто увидит-то? Вот уж твой хахаль обомлеет! Через четыре года поди узнай, кто последним в этом щеголял!»

Видение было столь ярким, что я отвернулась и потерла лицо, изгоняя противные рожи и шепоток; меж тем мисс Крейвен перешла к следующей коробке и насмешливо фыркнула. Я наблюдала за ней, и мне вдруг стало стыдно, что мы разглядываем скорбные останки почивших людских жизней. Мы будто и впрямь подсматривали за обитателями гробиков без ведома их горюющих матерей. Однако постыдное соглядатайство завораживало, и вся моя щепетильность не помешала мне проследовать за мисс Крейвен, когда та вразвалочку перешла к очередной полке. Там я увидела вещи фальшивомонетчицы Агнес Нэш и коробку бедняги Эллен Пауэр, где лежал портрет девочки — видимо, внучки. Наверное, узница надеялась, что его разрешат взять в камеру.

Разумеется, я не могла не вспомнить о Селине и взглядом обшарила полку в поисках ее коробки. Интересно, что там? Казалось, стоит в нее заглянуть, и я увижу... ну, не знаю... нечто такое... такое... что сделает ее понятнее и ближе... Мисс Крейвен одну за другой хватала коробки, ахала над убогим или красивым одеянием, а то смеялась над устаревшим фасоном. Мы стояли рядом, но ее находки меня не интересовали. Рыская взглядом по верхним полкам, я наконец спросила:

— Скажите, по какому принципу расставлены коробки?

Тыча пальцем, матрона принялась объяснять, но я уже отыскала нужную бирку. Коробка стояла высоко; к полкам прислонилась лесенка, однако наверх мисс Крейвен не собиралась. Наоборот, она уже вытирала руки, готовясь сопроводить меня к камерам. Потом вновь подбоченилась и, заведя глаза, тихонько зажужжала: з-з-з-з-з...

Нужно было от нее избавиться, и в голову пришел единственный способ. Я охнула и схватилась за голову. Что-то мне нехорошо, сказала я. От волнения у меня и впрямь кружилась голова, и я, наверное, побледнела, потому что мисс Крейвен ойкнула и шагнула ко мне. Я держалась за лоб. Ничего-ничего, я не упаду, мне бы только стакан воды...

Надзирательница усадила меня на стул.

— Как же я вас оставлю? — бормотала она. — Кажись, у лекаря есть нюхательная соль, да ведь он в лазарете, а еще нужно ключи взять у мисс Ридли... Вдруг вы тут грохнетесь...

Я обещала не грохнуться. Мисс Крейвен молитвенно стиснула руки — вот же напасть, господи пронеси! — и выбежала из кладовой. Звякнула связка ключей, протопали шаги, хлопнула дверь.

Я вскочила, перетащила лесенку куда нужно и, подхватив юбки, взобралась наверх; затем вытянула коробку Селины и столкнула крышку.

В нос ударил горький запах серы, заставивший отпрянуть и прищуриться. Сообразив, что защу свет и моя тень скрывает содержимое коробки, я неловко изогнулась вбок, прижавшись щекой к жесткому краю полки. Теперь я разглядела, что лежит в коробке: пальто, шляпа, черное бархатное платье, ботинки, нижние юбки, белые шелковые чулки...

Я перебирала их, словно чего-то искала, сама не зная чего. Одежда как одежда. Платье и пальто выглядели новыми, почти не надеванными. Вычищенные ботинки не разношены, подошвы чистые. Даже крючки простеньких гагатовых сережек, завязанных в уголок носового платка, не потускнели, да и сам платок с черной шелковой каймой был накрахмален и не смят. Ничего такого, ничего. Казалось, одежду подбирал приказчик из лавки траурных принадлежностей. В этих вещах не было никаких следов прежней жизни Селины, ни единого намека, что к ним прикасались ее тонкие руки. Совсем ничего.

Но когда напоследок я еще раз переворошила бархат и шелк, то в затененном углу коробки увидела нечто, свернувшееся, точно дремлющая змея...

Ее волосы. Они были туго сплетены в толстую косу, на одном конце перехваченную грубой тюремной бечевкой. Я их потрогала. Волосы были тяжелые и шероховатые, точно змеи, которые, говорят, несмотря на весь свой глянец, на ощупь сухие. На свету они тускло золотились, кое-где отливая в серебро, а местами почти в зелень.

Вспомнился портрет Селины в причудливых кудряшках и локонах. На нем она выглядела такой яркой и живой... А теперь ее волосы спрятали в коробку-гроб и заточили в душной мрачной комнате. Им бы чуть-чуть света, капельку воздуха, думала я... И снова представила шушукающихся матрон. Вдруг они устроят потеху, станут щупать и гладить пряди своими тупорылыми пальцами?