Орхан Памук - Мои странные мысли Страница 47

На следующий день, по дороге назад в Стамбул, в автобусе, который скрипел и раскачивался в ночи, как старый корабль, Мевлют крепко заснул. Он проснулся, когда автобус снова остановился на заправке «Дагбаши», сел за тот же стол, за которым пил чай с Райихой на пути в деревню, и только теперь осознал, как сильно любит ее. Достаточно было провести один день наедине с самим собой, чтобы понять, что всего за пятьдесят дней его любовь к Райихе превзошла все, что он когда-либо видел в фильмах или слышал в сказках.

Самиха. Мы так рады, что Райиха нашла мужа, который любит ее и такой честный, такой милый, как маленький мальчик. Я поехала в Стамбул на свадьбу с отцом и Райихой. Это наша вторая поездка, и, конечно, мы опять живем у Ведихи. Мы с сестрами прекрасно провели время с другими женщинами на Ночи Хны накануне свадьбы и смеялись до слез: Райиха изображала, как отец ругается с кем-то, а Ведиха представляла Коркута, потерявшего терпение в пробке и орущего на всех вокруг. Я показала кавалеров, которые пришли свататься ко мне в дом, но не знают, как себя вести, куда положить коробку сластей и одеколон, которые они купили у торговца Аффана через улицу от мечети Эшрефоглу в Бейшехире. Теперь была моя очередь выходить замуж. Это усложняло мне жизнь. Мне не нравилось ни то, что отец охраняет меня, ни все эти любопытные глаза, разглядывающие нас, когда кто-нибудь открывал дверь в комнату, где мы проводили Ночь Хны. Мне нравились проникновенные взгляды кавалеров, бросаемые издалека, как будто они уже безнадежно влюблены (некоторые из парней при этом поглаживали усы). Но были и такие, кто считал, что проще произвести впечатление на моего отца, и это приводило меня в ярость.

Райиха. Я сидела на стуле посреди толпы шумных женщин. На мне было розовое платье, которое Мевлют купил мне в Аксарае и которое его сестры расшили цветами и кружевами; Ведиха надела мне фату, сквозь которую было не очень видно, однако перед глазами была полупрозрачная вуаль, и я могла следить за тем, как девушки вокруг танцуют и веселятся. Жгли растертую хну, над моей головой водили подносом со свечами, и все девушки и женщины, пытаясь заставить меня грустить, говорили: «Бедная наша Райиха, покидаешь ты отчий дом, отдают тебя чужим людям, кончились твои беззаботные денечки, ты стала взрослой женщиной, бедняжка», но я так и не смогла заставить себя плакать. Каждый раз, когда Ведиха и Самиха поднимали мою вуаль, чтобы проверить, плачу ли я уже, я думала, что вот-вот расхохочусь, и им приходилось поворачиваться и объявлять: «Нет, она еще не плачет», что только больше вдохновляло женщин вокруг меня на всякого рода провокационные намеки: «Машаллах, она даже не думает волноваться! Ей замуж невтерпеж!» Я беспокоилась, что более завистливые среди них могут заметить мой округлившийся живот, так что подумала о смерти мамы, постаравшись вспомнить тот день, когда мы ее похоронили, изо всех сил попыталась выжать из себя немного слез, но так и не заплакала.

Ферхат. Когда Мевлют пригласил меня на свадьбу, я отказался. «Забудь об этом!» – сказал я, но Мевлют расстроился. Должен признаться, мне хотелось снова побывать в свадебном зале «Шахика». Я столько раз бывал там на левацких сборищах! Социалистические политические партии и левацкие объединения обычно проводили в том зале свои конференции и общие собрания. Они начинали с пения народных песен-тюркю и «Интернационала», но заканчивалось все кулачными боями и летающими стульями, причем не из-за каких-нибудь националистов, пытающихся разогнать собрание с палками, а из-за того, что соперничавшие просоветские и прокитайские фракции не могли обойтись без драки до крови. После того как леваки Кюльтепе проиграли уличную войну 1977 года, зал достался поддерживаемым государством правым организациям, и больше наша нога туда не ступала.

Мевлют даже не сказал Ферхату, что свадебный зал «Шахика» принадлежал одному из Вуралов и что без этих людей бракосочетание могло не состояться. Но Ферхат все равно нашел повод уколоть его:

– А тебе хорошо удается быть и нашим и вашим. С таким умением станешь добрым лавочником.

– А я и хочу стать добрым лавочником, – сказал Мевлют, смешивая для Ферхата под столом водку с лимонадом, прежде чем перейти на чистую водку. – Однажды, – сказал он, обнимая товарища, – мы с тобой откроем лучший магазин в Турции!

В ту минуту, когда Мевлют произнес «да» в ответ на вопрос женившему их чиновнику, он почувствовал, что может с уверенностью вручить свою жизнь в руки рассудительной Райихи. Во время свадебного ужина он с удовольствием почувствовал, что отныне может не заботиться ни о чем, а лишь следовать за женой (он так и будет поступать на протяжении всей семейной жизни с ней), сознавая, что так жить легче и что именно так ребенок в его душе (не путать с ребенком в чреве Райихи) станет счастлив. Через полчаса, приняв поздравления от всех вокруг, он направился к Хаджи Хамиту Вуралу, который сидел за столом, как политик, окруженный своими телохранителями, чтобы поцеловать ему руку и затем руки всех, кого он привел с собой (всех восьмерых).

Сидя с Райихой на двух предназначенных для невесты и жениха позолоченных, обитых ярко-красным бархатом стульях посреди свадебного зала, Мевлют осматривал стол для мужчин (который занимал больше половины комнаты) и видел много знакомых лиц: большинство из приглашенных были бывшими торговцами йогуртом из поколения его отца, их спины давно сгорбились, а плечи давно ссутулились под тяжестью многолетней ноши. Так как торговля йогуртом была в упадке, самые бедные и неуспешные днем работали на обычных работах, а по вечерам разносили бузу, как и Мевлют. Некоторые ранее построили себе лачуги на окраинах города (эти строения иногда сносили, и их приходилось строить заново), а сейчас, когда стоимость этих земель возросла, могли наконец позволить себе отдохнуть или даже возвращались в деревню. У некоторых было по два дома: и в деревне, с видом на озеро Бейшехир, и в одном из беднейших районов Стамбула – районе лачуг гедже-конду. Эти люди сидели, пуская дым сигарет «Мальборо». Они доверяли газетам, рекламировавшим депозиты в «Рабочем банке», и складывали в банк каждый куруш своего заработка затем лишь, чтобы вскоре увидеть, как сбережения превращаются в пыль во время последнего витка инфляции. Были среди приглашенных бедолаги, которые, пытаясь избегнуть такой судьбы, доверяли деньги самозваным банкирам и тоже теряли все. Так что теперь сыновья этих людей тоже работали уличными торговцами, как и Мевлют, который хорошо понимал: человек, который состарился, четверть века проторговав на улице, может так ничего и не заработать. Мать сидела с женами торговцев, усталыми, немолодыми женщинами, которых обычно оставляли в деревне; Мевлюту не хватало сил смотреть в их сторону.

Заревела зурна, забили в барабан, и Мевлют присоединился к пустившимся в пляс мужчинам. Пока он выплясывал, его глаза следили за лиловым платком Райихи – она принимала поздравления от молодых и пожилых женщин на женской половине зала. Следя краем глаза за Райихой, он заметил и Мохини, который недавно вернулся с военной службы. Оставалось недолго до того момента, как гости начнут прикалывать деньги и золото к одежде невесты и жениха. Порыв энергии захлестнул разгоряченный свадебный зал, и толпа, пьяная от смешанного с водкой лимонада, шума и спертого воздуха, потеряла всякую видимость порядка. «Я не могу смотреть спокойно на этих фашистов Вуралов, если хорошенько не выпью», – сказал Ферхат, передавая незаметно под столом другу стакан водки с лимонадом. Мевлют на мгновение потерял Райиху из виду, но тут же увидел ее и бросился к ней. Она выходила из дамской комнаты в сопровождении двух девушек в платках того же цвета, что и у нее.

– Братец Мевлют, вижу, как счастлива Райиха, и так радуюсь за вас обоих! – воскликнула одна из девушек. – Простите, не успела поздравить вас в деревне.

– Ты узнал ее? Это моя младшая сестра Самиха, – сказала Райиха, когда они снова сели на свои красные бархатные стулья. – Самое красивое у нее – это ее глаза. Ей так нравится здесь, в Стамбуле. Так много поклонников, что отец и Ведиха не знают, что делать со всеми любовными письмами, которые наша Самиха получает.

Сулейман. Вначале я подумал, что Мевлют искусно сдерживает чувства. Но потом я понял – нет, он даже не узнал Самиху, прекрасную девушку, которой писал так много писем.

Мохини. Мевлют и Райиха попросили меня побыть в роли распорядителя на церемонии поднесения подарков. Каждый раз, когда я брал микрофон и объявлял новый подарок – «Почтенный господин Вурал, бизнесмен и строительный магнат из Ризы, щедрый благодетель и строитель мечети Дуттепе, дарит жениху швейцарские часы, сделанные в Китае!», – раздавалась слабая волна аплодисментов, сопровождавшаяся перешептыванием и смешками, и скряги, которые думали, что смогут уйти, отделавшись маленьким подношением, не желая опозориться перед всеми, быстро доставали банкноту покрупнее.