Александр Проханов - Надпись Страница 47

Хоровод становился тесней. Огромное легкое в кассетнике свистело, шумело.

Но мы опять наточим топоры,

Опять уйдем в зеленый шум дубрав.

И веселиться будем до зари.

Ах, старый Карла, ты совсем не прав…

Коробейников начинал подпевать. Его затягивало в топочущий хоровод, влекло вокруг горячего костра, озарявшего вершины ночных деревьев. Он был, как и все, партизан, беглец, скрытник. Не лег под тяжкую пяту государства. Не устрашился жестоких законов, черных воронков, опутанных проволокой зон. Отверг парады и демонстрации, помпезные песни и лозунги. Не искусился на угрозы и лукавые уговоры, а ушел в леса, облекся в льняные одежды, волчьи меха. Водит колдовской хоровод, выдыхает жаркую безумную песню, от которой сотрясается воздух, гул идет по окрестным лесам и долам, и от этого трясенья начинают трескаться кремлевские стены и башни и от рубиновых звезд откалываются заостренные наконечники.

Мы запалим горючие костры,

У бочки выбьем золотое дно,

И встретим песней алый свет зари,

И с нами Бог наш светлый заодно.

И пусть над Русью грай веселых птиц,

И на крестах могильных свежий снег.

Мы оседлаем белых кобылиц

И на зарю направим резвый бег…

Кто он такой, Коробейников? Восторженный певец гигантских строек, целинных жатв, атомных реакторов и циклотронов, воспевающий державную красоту и величие государства? Или «повстанец», беглец, лесной язычник? Он художник, свободный в своем одиночестве, жадно внимающий звукам земли и неба, ненасытный в погоне за впечатлениями, свой со всеми, зорко и радостно взирающий на картины и образы, которые, данным ему от Бога талантом, перенесет в свою новую книгу.

Товарищ Ленин, ты не виноват.

Тебя надул товарищ Карла Маркс.

Он жил давно, почти сто лет назад,

А на Руси тогда варили квас.

Песня кончилась. Все, кто пел, горячие, жарко дышащие, не хотели прерывать пляс. Играли бицепсами, словно сжимали в кулаках топоры. Двигали плечами, похожие на косцов. Топотали, будто обминали огромное, в снегах, костровище. Кассетник продолжал грохотать, завывал, извергал безумную музыку, в которой дышали сделанные из овечьих шкур волынки, свистели берестяные дудки, звенели бубны, верещали трещотки, и кто-то неистово, по-разбойничьи, посвистывал.

- Ряженые, выходи! -тонко, с клекотом, прокукарекал Кок. Метнулся к верстаку, где пялились размалеванные жуткие маски. Схватил ту, что изображала деревенскую дуру Глафиру, сунул в картонный короб свою длинную, с золотым хохолком и острой бородкой голову. И по комнате поплыла набеленная, с бурачным румянцем девка, озирала всех огромными, словно синие блюдца, глазами, норовила лобызаться толстенными, малиновыми, размазанными в поцелуях губами, похабно подставлялась гостям, и те ее лапали.

Художник Вас ухватил скуластый костяной череп с пустыми глазницами, весь изрисованный нежными лазоревыми цветами. Опрокинул себе на голову. И улыбчивая беззубая Смерть, ласковая и нарядная, заглядывала всем в лица, приговаривала:

- А ты мне люб. Я твоя невеста. Айда венчаться.

И тот, к кому она приникала, в страхе отскакивал и крестился.

И уже танцевало, кружилось яростное, желто-оранжевое, как подсолнух, Ярило, обжигая всех пышными лепестками. Скакал и блеял уродливый страшный козел с заостренным клочком бороды Рыцарь Родригес, мотал длиннющей, в шляпе чуть ли не до потолка бровастой башкой, выкрикивая испанские слова. Красноносый солдат-пропойца бражно шатался, отдавал честь, подносил к усам граненый стакан.

Маски взлетали с верстака, накрывали человеческие лица, и с теми, кто их напяливал, случалась мгновенная перемена. Маска сразу впивалась в лицо. Выедала человеческий лик, становилась личиной. Человек утрачивал свое «я», принимался реветь, хохотать, говорил на непонятном языке, двигал животом и бедрами, подчиняясь личине, которая обретала над ним безграничную власть.

Коробейников схватил с верстака тонконосую, с подведенными глазами и напомаженными губками маску француженки Жизель, в кокетливой шляпке с сетчатой вуалью. Всунул голову в просторную глубину, пахнущую сырыми газетами, клеем и красками. Выглянул сквозь прорези в блудливых зеленых глазах куртизанки. Обнаружил себя внутри тесной, скачущей, беснующейся толпы, в которой орали, визжали, сталкивались коробами, больно били и щипали друг друга. И вдруг почувствовал, что личность его рассасывается, тает, улетучивается. Его спрятанное в маску «я» освобождается от имени, пола, памяти, от правил приличия, от манеры говорить и одеваться. Освобожденная, осчастливленная своей внезапной свободой, его личность возликовала. Ощутила себя невидимой для остальных глаз, неуловимой для соглядатаев, неподвластной законам и правилам. Эта свобода позволяла подскочить к молодой полногрудой женщине и сунуть руку в вырез ее платья. Или больно пнуть пританцовывающего лысоватого парня. Или, если того возжелает его раскрепощенное «я», подойти убить ту печальную, с немытыми волосами девицу, похожую на серую мышь. Восхитительная, лихая, небывалая свобода опьянила его, словно он выпил стакан спирта. Руки его взлетели, тело обрело летучесть и легкость. Он вскочил на верстак и стал танцевать канкан, подбрасывая ноги, видя с высоты крутящиеся, ярко размалеванные рожи.

Внезапно в дальнем конце комнаты раздался женский крик, истошный, визжащий, ненавидящий. Музыка смолкла. Визг продолжался, обрастая другими гневными криками, клекотом, звериным хрипом. Коробейников сбросил душную маску. С высоты верстака увидел Саблина, улыбающегося, с бледным лицом, перед которым извивалась визжащая женщина, тощая, как ободранная кошка. К ней присоединились другие. Обступили Саблина, указывали на него пальцами, грозили, плевали.

- Это психиатр!… - вопила женщина. - Кто его привел?… Он вызвал санитаров!…

Это известие ошеломило присутствующих. Все придвинулись к Саблину, воззрились ненавидяще, боялись подступиться, оставляли вокруг него свободное пространство. Так ведет себя нечистая сила, если ее вдруг осеняют крестным знамением. Начинает истошно вопить, страдать, стремится истребить источник страдания. Но невидимая святая защита очерчивает неприступный круг, через который не в силах перескочить бесы.

- Что случилось? - Коробейников, вслед за Коком, протолкался к Саблину.

- Ничего особенного, Мишель. Здесь все шутят, и мне пришло в голову пошутить. В беседе с этой эксцентричной дамой я назвал себя психиатром. Рассматривая публику, стал давать диагнозы бредов, маний, психозов, параноидальных синдромов. Видимо, я угадал. Это и вызвало бурную реакцию.

Общество шизофреников было потрясено известием, что к ним проник психиатр. Саблин своей жестокой шуткой угодил в больное, сокровенное место. И за это мог поплатиться. Его могли расклевать, разорвать на клочки. Улыбаясь, он побледнел, не ожидая такой концентрированной ненависти. Напоминал растерянного ястреба, оказавшегося вдруг в стае несметных пичуг, атакующих врага своим верещащим множеством.

- Друзья, это шутка! - успокаивал всех Коробейников. - Это мой приятель, никакого отношения к психиатрии не имеет. Он просто любитель забав, как и все мы.

- Он правильно указал мой диагноз! - не унималась женщина, по лицу которой пробегали больные гримаски, и круглые злые глаза люто смотрели на Саблина. - Откуда он мог знать мой диагноз?

- Твой диагноз у тебя на лице, Антонина, - примирительно сказал Кок. - Ведь ты тростниковая кошка. И все это видят. И всем это нравится, мать твою так-то.

- Да, всем это нравится, - согласилась женщина, быстро успокаиваясь, гибко, по-кошачьи, выгибая худую спину. Изображала хищную, чуткую тростниковую кошку, как это делала каждый год на приеме у психиатра, продлевая свою инвалидность, дающую право нигде не работать, праздно слоняться по московским богемным квартирам, толковать о знаках зодиака, экстрасенсорных полях, вступать в краткосрочные любовные связи с такими же, как и она, шизофрениками.

- Нам пора. - Коробейников увлекал за собою Саблина. - Сюда, как в ад, легко войти, но трудно выйти.

Кок провожал их до дверей:

- Через несколько недель у нас состоится выставка-продажа наших картин. Будут иностранцы, представители посольств. Хотим провести эту выставку где-нибудь в укромном месте, подальше от глаз гебистов. Может, в парке, в лесу. Если у тебя есть знакомые иностранцы и прочие богатенькие, зови их. Я тебя извещу о времени.