Ирина Мартыненко - Граничные хроники. В преддверии бури Страница 47

– Жри давай, – вместо пожелания вкусного обеда хрипуче рокочет та, грубо ставя поднос с его едой на стол для заказов.

– И тебе тоже приятного аппетита, Сокши, – отвечает ей Ласточка, подхватывая долгожданный обед.

– Иди жри уже, – беззлобно откликается троллиха и, обращаясь к другому голодному жителю Пути, говорит тем же загробным голосом: – Чего надо?

Ласточка проходит среди столов и по обыкновению садится за свой любимый. Спиной к публике, лицом к кухне. Одно из немногих развлечений в Гильдии Ветра – это наблюдение за тем, как повелительница разносов и черпака изо дня в день умудряется с особой любовью относиться к несчастным голодающим. Только ей одной подобное под силу. Правда, иной раз Сокши сдерживает свое клокотание, когда появляется Ванага, но кухарка в обеденное время по своему обыкновению предается сладкому сну, что не удивительно для ее образа жизни.

Путник, не торопясь, начал выкладывать свою посуду на столик. Ласточка ненавидел, когда все оставалось на подносе. Кое в чем он до сих пор оставался привередлив, хотя и понимал, что все это сплошные глупости.

Из внутреннего кармана он достает видавшую виды пачку. Тонкими загрубелыми пальцами он вынимает оттуда изрядно помятую сигарету. Глядя на нее, алеги внутренне сокрушается по поводу того, что предпоследняя порция никотина вот-вот подойдет к концу, а ему лень идти за еще одной. Тащиться в такую даль – нет уж увольте. Значит, придется стрелять. Экая досада.

Истинный чиркает зажигалкой и после небольших усилий со своей стороны наконец прикуривает. Только потом он, преисполненный духовного подъема, с чистой совестью расслабляется, чувствуя некую внутреннюю удовлетворенность. Наконец-то его оставили в покое, что не могло не радовать.

– Ласточка! – раздается до невозможности радостный голос за спиной алеги.

Если бы не внутреннее спокойствие, которое вечно держало Ласточку в кругу одних из немногих, кто мог похвастаться железными нервами, то он бы сейчас ругался хуже, чем его коллеги из летного крыла при виде озадаченной Соши. Но куда там. Путник всегда стойко принимал удары судьбы.

Вот за его стол садится долговязый великан джолу с невероятно довольным лицом. Он был без личины, отчего представлял сейчас собой не самое приятное зрелище. Худой до невозможности. Бледно-серо-зеленый. С маленькими узкими белесыми точечками-глазками, в которых жесткими линиями застыли вертикальные зрачки, с совершенно кукольным вздернутым точеным носиком-палочкой и невероятно огромным ртом от уха до уха, при виде которого первая мысль, которая посещает голову, – главное, чтоб он не улыбался. Его длинные, заплетенные в сотни тонюсеньких косичек волосы были прибраны в замысловатый хвост, а огромные, торчащие в разные стороны остроконечные уши, казалось, вообще жили своей собственной жизнью. Они то и дело подергивались, притом каждое на свой лад.

– Я тебя увидел! – беззаботно сообщил Ласточке Артала.

Он, по-видимому, испытывал прилив искренней радости, раз незамедлительно улыбнулся во весь рот, обнажив в оскале множество острых клиньев-зубов. Алеги едва сдержал себя, чтоб не отпрянуть при виде сего нелицеприятного зрелища.

– Молодец, – сдержанно ответил ему Ласточка в своей привычной манере.

– В каком смысле? – сразу же заинтересовался джолу. – Я разве настолько внушаю тебе собственную удаль, что ты это даже замечаешь? Или же, ты говоришь «молодец», исходя из смысла, что сие слово может являться как фигурой речи, так и его субъектом в определенной степени характеризуясь с необходимыми концентрированными качествами?

Его сотоварищ по столу не ответил. Прекрасно понимал на собственном опыте, что спорить с джолу абсолютно бесполезное занятие, а уж переговорить его вообще невозможно.

– А знаешь, – не дождавшись ответа, продолжил джолу, – у меня с этим словом стойкая ассоциация. Во времена смут в Третьем мире алмос Мукаш, владыка Околоземных островов из эолфов, решил открыто выступить против вашего народа. Он строил грандиозные планы на материк. В то время ваш народ вовсю бился с эрони. Мукаш решил воспользоваться междоусобицами, не дающими покоя никому из потомков гохритов. Грандиозный поход алмоса завершился огромной битвой под стенами Мраца – старого алегийского оплота. По свидетельству эолфских источников, ваш тогдашний глава дома Жтифы Алиас Нувар постарался создать у Мукаша впечатление, что его армия ослаблена, как никогда, из-за непрекращающихся в то время войн. Купившись на эту хитрость, алмос оставил большую часть своих войск на переправе у реки Мурацты, а сам, с незначительными силами, поспешил к Мрацу, который думал взять чуть ли не без боя. Там эолфы, занятые строительством временного лагеря, были внезапно атакованы полчищами тогдашней армией дома Жтифы. Алеги с легкостью прорвали недостроенные укрепления, и началась самая настоящая бойня, которая, как огонь, быстро перекинулась до самих шатров Мукаша. Алмос и его телохранители мужественно защищались, но их было слишком мало, чтобы сдержать натиск нападавших. Им грозила лютая смерть, когда на помощь подоспели рубаки из элитного отряда, как раз перешедшие на левый берег реки. Это подразделение именовалось по-лофнейски «нарим», что значит «молодцы». Да-да-да, именно «молодцы», ты не ослышался!

– Ага, – поддакнул Ласточка, выкуривая предпоследнюю сигарету и глядя затуманенными глазами в пустоту перед собой.

– Вот и я о чем, – раззадорился пуще прежнего джолу. – Их своевременный удар был полной неожиданностью для алегийского войска. Дело все в том, что они скучились на небольшом пространстве, за что в полной мере и поплатились. Между прочим, в той жаркой схватке полегла почти вся алегийская элита. Мукашу потом, правда, удалось вырваться из окружения. Наступившая ночь положила конец сражению, исход которого оставался двусмысленным: алеги отступили под стены Мраца, поле битвы осталось за Мукашем, но армия его понесла значительные потери. На рассвете алмос вновь атаковал Алиаса Нувара, но опять не смог добиться решительного перевеса. Когда сражение стало стихать, правитель дома Жтифы отправил к Мукашу посла с предложением заключить мир.

– Не он, а Мукаш. Все наоборот, – словно бы между прочим произнес Ласточка, лениво стряхивая пепел в пепельницу.

– Нет, – резко замотал головой джолу, – все было именно так, как я говорю. Я сам читал хроники островной империи, изучал переписку времен смут и трактаты ученых разных толков. Это аксиома!

– Верь больше всяким россказням, – пожал плечами Ласточка, все же решаясь притронуться к своей еде. – Ошибка пошла из хроник. Из их хроник. В наших все было верно.

– Ваших я никогда не читал…

– И не прочтешь… Их нет. Сгорели. Сгинули во время пожара. Канули в небытие, благодаря усилиям родственничков… – сказал алеги, задумчиво ковыряя в неприятной котлете. – Потому все осталось однобоким… Как всегда это бывает в истории.

Арталу слова алеги заставили призадуматься. Он, как никто другой, мог понять беловолосого. У джолу не было письменности в том виде, в котором она есть у людей, потомков гохритов, эолфов и многих других. Их хроники – устное наследие, а письменность – переплетение узелков в узоре. Но была еще и память – невероятная и огромная, как отчий мир, – то, что передавалось лишь кровью из поколения в поколение.

Джолу знал очень много об алеги, об их укладе и обычаях, хотя они были не менее закрыты, нежели их кровные враги эрони. Артала понимал, что есть вещи, о которых порой не стоит говорить, но он всегда пытался добиться правды и все же решил, что стоит воспользоваться шансом, который выпадает так редко.

– Ты ведь сам из дома Жтифы? Из потомков Алиаса Нувара? У алеги ведь никто, кроме прямых потомков, не имеет права читать хроники или даже просто передавать их устно.

Ласточка не ответил, пропустил сказанное мимо ушей. Его прошлое должно оставаться прошлым, и он не хотел ничего менять.

– Ласточка! Не может быть! Я как раз тебя повсюду искал!

Алеги перевел взгляд с джолу на пробирающегося к ним гнома. Тортрон был чем-то обеспокоен и искренне рад тому, что встретил мастера-пилота. Он замахал тому руками, пытаясь привлечь еще большее внимание, отчего сильнее расстроил самого Ласточку. На него внезапно нахлынула такая волна безысходности, что он с тоской еще раз глянул на пепельницу и все же решился прикурить последнюю сигарету, внутренне осознавая, что потом вряд ли сможет так спокойно отдаваться на поруки собственной привычке.

– Мое почтение, – обратился гном к путникам, подойдя поближе.

Он жестом попросил разрешение присесть к ним за стол и, получив оное, тяжело уселся рядом с джолу, как раз напротив алеги, загораживая тому прекрасный вид. Тот самый, который так радовал алеги своим разнообразием: раздаточный стол, Сокши, гремлин и прочая местная атрибутика.