Олег Лукошин - Капитализм (сборник) Страница 47

Выходило совсем неплохо. Правда, в последнем слове ударение падало не на тот слог, но это ладно. Прокатит и так. Я уже хотел было продолжать описание дальнейшей судьбы отважной рок-команды и опечаленных разлукой герлушек, как меня позвала старуха. С досадой высунулся я через окно, раздвинул ветви орешника и вежливо спросил, что ей надо. Она приказала мне спуститься, а едва я сделал это, проколола мне вену длиннющей иглой и слила добрые сто граммов моей алой крови в колбу. Вернувшись, я попробовал было продолжать свои стихи, но, увы, вероятно, от того, что кровопотеря была слишком существенной, вдохновение исчезло, и ничего у меня дальше не получалось. Только что успел я сосредоточиться заново, как опять меня позвала старуха. Я высунулся через окошко и теперь уже довольно грубо спросил, что ей от меня надо. Она приказала мне лезть в погреб и достать засушенную летучую мышь, потому что она была необходима для приготовления магического зелья. Я плюнул. Выскочил. Полез. Долго возился, отыскивая впотьмах веревку с развешенными на ней тушками мышей, и, вернувшись, твердо решил больше на старухин зов не откликаться. Сел за стол. Что такое? Вордовская страница с моими стихами в лэптопе исчезла. Зато появилось изображение какой-то причудливой пустынной местности, освещенной зеленоватым светом. Тут же – от неожиданности я вздрогнул! – на дисплее возникла морда (я все же полагаю, что морда, хотя полной идентификации это бесформенное наслоение морщин и мяса не поддавалось) некоего внеземного существа. Существо как будто увидело меня, потому что разразилось шипяще-рычащей звуковой тирадой, явно наполненной не приветствиями и не пожеланиями доброго здравия.

Крепкая рука бесшумно и неожиданно опустилась мне на плечо, и, едва не слетев со стула, я увидел незаметно подкравшегося ко мне дядю.

– Ты что же это, негодяй, делаешь? – тихо и злобно спросил он. – Это что такое?

Я вскочил, растерянный и обозленный, потому что никак не мог понять, почему мое желание воспользоваться дядиным лэптопом могло привести его в такую ярость.

– Ты зачем взял ноутбук?

– Стихи писать, – пробормотал я.

– «Стихи, стихи»! А кто тебе, дряни такой, туда позволил лазить?

Тут он схватил лэптоп, прорычал в дисплей что-то такое же шипяще-рычащее (или это было просто застрявшее в гортани ругательство?), захлопнул его и положил на кровать под подушку.

Но тогда, взбешенный его непонятной руганью и необъяснимой жадностью, я плюнул на пол и отскочил к порогу.

– Что вам от меня надо? – крикнул я. – Что вы меня мучаете? Я и так с вами живу, а зачем – ничего не знаю! Вам жалко, что батарея разрядится! Что я вас ограбил, обокрал? Ну за что вы на меня сейчас набросились?

Я выскочил в сад, забежал на глухую полянку и уткнулся головой в траву…

Очевидно, дяде и самому вскоре стало неловко.

– Послушай, друг мой, – услышал я над собой его голос. – Конечно, я погорячился и ноутбука мне не жалко. Но скажи, пожалуйста… – тут голос его опять стал раздраженным, – что означают все эти твои фокусы?

Я недоуменно обернулся и увидел, что дядя тычет себе пальцем куда-то в живот.

– Но, дядя, – пробормотал я, – честное слово… я больше ничего…

– Хорошо «ничего»! Я пошел утром переменить брюки, смотрю – и на подтяжках, да и внизу, – ни одной пуговицы! Что это все значит?

– Но, дядя, – пожал я плечами, – для чего мне ваши брючные пуговицы? Ведь это же не деньги, не лэптоп и даже не презервативы. А так… дрянь! Мне и слушать-то вас прямо-таки непонятно.

– Гм, непонятно?! А мне, думаешь, понятно? Что же, по-твоему, они сами отсохли? Да кабы одна, две, а то все начисто!

– Это старуха срезала, – подумав немного, сказал я. – Это ее рук дело. Она, дядя, всегда придет к вам в комнату, меня выгонит, а сама все что-то роется, роется… Волосы с одежды собирает, пыль с обуви. Недавно я сам видел, как она какую-то вашу коробочку себе в карман сунула. Я даже хотел было сказать вам, да забыл.

– Какую еще коробочку? – встревожился дядя. – У меня, кажется, никакой коробочки… Ах, цветок бездумный и безмозглый! – спохватился дядя. – Это она у меня… одну важную вещь вытянула! А я-то искал, искал, перерыл всю комнату! Хитра, хитра! Себе на уме. Своя игра, свои замыслы. Дальние прицелы. Я, конечно, понимаю: повороты судьбы, преклонные годы… Но ты когда увидишь ее у нас в комнате, то гони в шею.

– Нет, дядя, – отказался я. – Я ее не буду гнать в шею. Я ее и сам-то боюсь. То она меня зовет Сигизмундом, то Ромуальдом, а чуть что – замахивается палкой. Вы лучше ей сами скажите. Да вон она возле клумбы цветы нюхает! Хотите, я вам ее сейчас кликну?

– Постой! Постой! – остановил меня дядя. – Я лучше потом… Она на всякое способна… Ты теперь расскажи, что ты у Славки делал.

Я рассказал дяде, как провел время у Славки, как он подарил мне барабанщика-сигналиста, и пожалел, что через три дня Славку отец увезет к матери.

Дядя вдруг разволновался. Он встал, обнял меня и погладил по голове.

– Ты хороший мальчик, – похвалил меня дядя. – С первой же минуты, как только я тебя увидел, я сразу понял: «Вот хороший умный мальчик. Талантливый барабанщик. И я постараюсь сделать из него настоящего музыканта». Ге! Теперь я вижу, что я в тебе не ошибся. Да, не ошибся. Скоро уже мы поедем в Одессу. Начальник хард-роковой школы – мой друг. Заведующий барабанного отделения – тоже. Там тебе будет хорошо. Да, хорошо. Конечно, многое… то есть, гм… кое-что тебе кажется сейчас не совсем понятным, но все, что я делаю, это только во имя… и вообще для блага… Помнишь, как у Некрасова: «Вырастешь, Саша, узнаешь…»

– Дядя, – задумчиво спросил я, – а вы не алхимик?

– Тсс… – приложив палец к губам и хитро подмигнув мне, тихо ответил дядя. – Об этом пока не будем… ни слова!

Дядя стал ласков и добр. Он дал мне пятнадцать рублей, чтобы я их, на что хочу, истратил. Похлопал по правому плечу, потом по левому, легонько ткнул кулаком в бок и, сославшись на неотложные дела, тотчас же ушел, бормоча на ходу:

– Подожди, Яков! Подожди, могучий старик! Силы уже изрядно покинули тебя, но молодежь еще походит по твоей скрипучей пояснице своими горячими стопами. Молодежь нас не покинет. Она у нас замечательная.

Никакого старика Якова поблизости не наблюдалось.

Прошло три дня. Со Славкой повидаться мне так и не удалось – в парк он больше не приходил.

Окончательная запись финальной композиции «Я знаю, однажды Он придет» была запланирована на послезавтра. «Тогда все и решится», – сказал дядя.

Бегая днем по городу, я остановился у витрины писчебумажного магазина и долго стоял перед большой географической картой.

Вот она и Одесса! Рядом города Херсон, Николаев, Тирасполь, слева – захваченная румынами страна Бессарабия, справа – цветущий и знойный Крым, а внизу, далеко – до Кавказа, до Турции, до Болгарии – раскинулось Черное море…

…И волны бушуют вдали…Товарищ, мы едем далеко,Далеко от здешней земли.

Нетерпение жгло меня и мучило.

Я заскочил в лавку и купил компас.

Кто его знает, когда еще он мне пригодится. Но когда в руках компас, тогда все моря, океаны, бухты, проливы, заливы, гавани получают свою форму-очертания.

Я вышел наружу и вновь уставился на карту в витрине.

А вот он и север! Кольский полуостров. Белое море. Угрюмое море, холодное, ледяное. Где-то там приковали отца цепью к скале, что одиноко торчит посреди моря, и запускают к нему стаю обученных стервятников, чтобы те клевали его печень. Вот он снова глядит на меня и улыбается. «Свидимся!» – слышу я его слова. «Обязательно, Прометей!» – бормочу я в ответ.

Задумавшись и улыбаясь, стоял я у блестящей витрины и вдруг услышал, что кто-то меня зовет:

– Мальчик, пойди-ка сюда!

Я обернулся. Почти рядом, на углу, возле рычага, который управляет огнями светофора, стоял милиционер и рукой в белой перчатке подзывал меня к себе.

«8-900-555-48-64!» – подумал я. И вздрогнул болезненно резко, как будто кто-то из прохожих приложил горячий окурок к моей открытой шее.

Первой мыслью было – бежать. Но подошвы как бы влипли в горячий асфальт, и, зашатавшись, я ухватился за блестящие поручни перед витриной магазина.

«Нет, – с ужасом подумал я, – бежать поздно! Вот она и расплата!»

– Мальчик! – повторил милиционер. – Что же ты стал? Подходи быстрее.

Тогда медленно и прямо, глядя ему в глаза, я подошел.

– Да, – сказал я голосом, в котором звучало глубокое человеческое горе. – Да! Я вас слушаю!..

– Мальчик, – сказал милиционер, – будь добр, перейди улицу и нажми у ворот кнопку звонка к дворнику. Мне надо на минутку отлучиться, а я не могу.

Он повторил это еще раз, и только тогда я его понял.

Я не помню, как перешел улицу, надавил кнопку и тихо пошел было своей дорогой, но почувствовал, что идти не могу, и круто свернул в первую попавшуюся подворотню.

Крупные слезы катились по моим горячим щекам, горло вздрагивало, и я крепко держался за водосточную трубу.