Павел Кочурин - Затылоглазие демиургынизма Страница 47

Глеба Федосеича и дочь его Ольгу Глебовну с детьми — Леной, Костей и малолетним Сашей приняли в колхоз.

Позже собрания и как заявили языкастые бабы, такого "отлупа" Авдюха-Активист заболел. От должности заведования фермой отказался. К Старику Соколову Якову Филипповичу, парторгу колхоза пришел с покаянием. Так и сказал: "Каюсь вот, Филиппыч, перед тобой. Тебя, знать сила оберегает праведная, а я вот в темноте застрял, лукавый меня одолел". Коммунист во Христе ему ответил: "Мне известно было, что ты покаешься. Выглянешь и потянешься из тьмы своей к свету небесному. У каждого человека своя доля и ее нельзя его лишать".

И потом сказал как в обычном разговоре уже о сегодняшнем дне:

— Мы по-своему жизнь ладили, Авдей Федорович. — И посочувствовал старому коммунисту с Гражданской воины: — Все ведь хотели переделать к лучшему. А жизнь вот, не переделывается, а идет уложенным ей путем. Этого-то и трудно нам, скорым на слове все совершать, и не понять было самих себя. И теперь еще не понять тем, кто вожжи в руках держит, как это им кажется управляет. А на самом-то деле перечит ей, жизни-то праведной.

Большесельскую ферму Павел Семенович возложил на Агашу Лестенькову. Они с Верой переехали в отремонтированные колхозом новые дома в Больќшом селе. Глеб Фелосеич со Стариком Соколовым Яковом Филипповичем с колхозными плотниками возвели стены и дома Деда Галибихина. Он стал чем-то похож на прежний дом кузнецов Галибихиных. Кровельщиков Глеб сам нанял. Дочка с детьми переехала из Хибин. Двухлетнего внука Сашу Глеб Федосеевич усыновил. Хотел, чтобы в родном селе возродилась фамиќлия кузнецов Галибихиных. Лена и Костя — дети погибшего на фронте солдата Кринова и должны оставаться Криновыми. От них и пойдет новый род ветќви Галибихиных.

Но разговоры все же выползали из каких-то потайных нор: председатеќль с парторгом пригрели-таки буржуя. И не случайно: сами из таких. Секретарь райкома — "Первый", вроде бы как в шутку сказал дедушке:

— Собираете потерянную рать, Данило Игнатьич!?

— Бывшее убыло, товарищ секретарь, — давая понять, что и "Первый" клюет на такие разговорчики. — А в мастеровом и трудолюбивом крестьянском люде ныне деревня пуще всего нуждается. Без них и зимогорью непоќвадно: холодно и голодно.

Как в весеннее половодье при заторе в узкой месте реки — стоит шевеќльнуться одной льдине, как тут же, дрогнув, порушится и весь затор… Пришла и Старику Соколову Якову Филипповичу, как он сказал, блажь в голову, перебраться в Большое село. Место приглядел по соседству с Глебом Федосеичем на освободившемся пустыре.

Дом Якова Филипповича, говорили Старовера, оставался единственным, можно сказать уже в бывшей Сухерке. И жена, Марфенька, упрашивала переќехать: в магазин за версты ходи, а там все под боком. И сын писал из Москвы, советуя переехать, перебраться к людям поближе.

Уполномоченные уже давно подсмеивались над Стариком Соколовым Яковом Филипповичем, называя его парторгом на отшибе"… изредка появлявшееся большое на-чальство тоже с усмешкой спрашивало: "Что это за торчок среди поля?" Эмтеэсовские трактористы "староверский скит" распахали. Даже промежуќток между палисадником и колодцем плугами разодрали. Каждую весну приходилось заново протаптывать тропку от дома к большаку. Подќ вести что — дожидайся осени, когда поля уберут. Проехать по живому полю — грех незамолимый.

Старику Соколову Якову Филипповичу, не изжившему вконец "староверские замашки", не больно хотелось расставаться со своей волей и обжитым уютом. Все прилажено, под рукой, просторно, не на глазах у завистливого люда. И овчину выделать в сарайчике, и с иглой за шубой спокойно посиќдеть на досуге на широком столе. Чего греха таить — и заграницу молча послушать. Правды-то иной раз и больше оттуда, чем от своих сладких посулов… Но понимал — подошла пора покинуть "староверскую крепость". Противиться больше нельзя — парторг… Будто о беде вселенской, стихии небесной, высказал дедушке, принимая рассудком словно "кару Божию":

— Староверу-то каково свой скит покидать без велю и желания. Тут все руками праотцов перетерто. Будто изгнание тебе от силы неправедной нашло. Что же это мы в уменьшение свое на волю свою петлю накидываем. Ох-хо-хо, в рот те уши! И сам не поймешь, и другим не объяснишь, что делаем. И не делать нельзя. Петля-то на твоей шее, охотников затянуть ее хоть отбавляй.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

К дедушке зачастили за справками на паспорта. Уезжали не только из Большого села и других деревенек, но и из Мохова. И не одна молодежь, а и семейные. Велика Русь, много места в ней и много больших дел. И каждое дело наперед другого должно свершиться… Дедушка-председатель увещевал: "В своем доме самим надо жизнь ладить, а не бежать очертя голову незнамо куда. У себя ладно и в миру порядок. От худа уходить, к худу и придешь, и в то же время дедушка-крестьянин негодоќвал и сердился на себя, не по воле попавшего в начальство — в эти самые демиургыны… Чего пустыми посулали людям голову морочить, нет у тебя божьего права кого-то возле себя удерживать. И странное дело, получив паспорта, уезжающие винились перед дедушкой-крестьянином: "И хотелось бы, Данило Игнатьич, остаться дома, но что поделаешь. С коровой мочи нет вожжаться, а без коровы мужику не прожить!" Молодые — те уезжали молча, будто из-под стражи уходили, радуясь свободе. Знали — работа найдется. В городах все мужицкими руками испокон веку вершилось, а теперь особенно. Это даже начинало уже и сердить деревенский люд. Все летит как в прорву — деревни оголяются. Даже для Николаевсой и Сибирских дорог меньше мужиков требовалось, а строились они не дольше нынешних. Там не скопом людей на разные сооружения бросали, а надзор знающих люќдей был.

Леонид Смирнов призвался в Армию. И мать довольна была, что отслужит так может и нет вернуться в колхоз. Колька, брат Леньки, после десятилетки пришел к дедушке за справкой на паспорт.

— Куда, Коля метишь? — спросил дедушка.

— Учиться бы дальше, — ответил Николай, — да как прожить?.. Мать и так намаялась, самой бы промаяться. На стройку пойду, не выбрал еще. Много вербовщиков ходит.

— Может, пойдешь в училище комбайнеров- трактористов, — сказал дедушка. — Новое открывается с широким профилем. Работа в эмтеэс не хуже, чем в городе или в лесу. Потянет и тебя, Коля к крестьянству. С дедом Галибихиным ферму механизировали. Он имеет опыт заводской работы, а в деревню свою и дочь с ребятами вернул. Жила у него крестьянская. На таких Русь вот и воскресится.

Колька колебался, сказал, что и мать советует трактористом.

Дедушка велел ему зайти через денек-два. Справку и выдаст.

— Да в общем, Коля, чего тянуть, — сказал дедушка будто по чьей подќ сказке, — получай и сейчас. И тут же написал: — Вот и бери, со справќ кой в кармане и думай…

Колька пошел в училище комбайнеров-трактористов, открывшееся в небольшом городке неподалеку, верстах в тридцати от Мохова.

Некоторых парней и девчат, да и пожилых, дедушка отговаривать не пытался. Надумал, так что же и поезжай, куда надумал. Он жил верой в то, что время выправит ухабистые зигзаги деревни. Сначала люд из деревень отсеется. Но потом будет возвращаться, но тот, кто по складу души хлебопашец-сеятель, а не на дуде игрец. Считал, что уход крестьян из деревень худо и для города, и для всей державы. Даже это и опасно. Корни природные народа рвутся. Человек вроде бы уже без своей роќдовой основы. Слепая погоня за количеством рабочего класса, вроде как державной силы. А на чем этой силе держаться, если теряется род, корни которого только и могут накрепко укрепиться в отчем пределе. А так бы на местах деревенские таланты толкало к овладению по своему техникой и рождало новые отечеству таланты. А когда мастер или пахарь без своей головы и без опоры под ногами — худа и жди.

Дедушку ругали за выдачу справок. Спрашивали с укором: "В колхозе с кем останешься, председатель?" Дедушка отвечал: "Со своей совестью и останусь. Это и не мало". Вроде бы давно отпало право к месту привязыќвать бумагою мужика. Тут был уже вызов властям, и такое не забывалось. Но время все же брало свое… В милиции справки нередко отбирали, но дедушка новые выдавал. У "строгих" председателей справки "доставали " в самой же милиции. Дедушка это знал. Может за молчание ему многое и прощалось. Молчание в таких случаях тоже стало мужеством. Протестовать безумно. Это все равно что противиться неразложению мертвеца… Все должно само по себе истлеть по природе своей. Нетленно только то, что от Начала. Так они думали оба со Стариком Соколовым Яковом Филипповичем и перетерпливали все то, что приходило к ним бедой. Яков Филипќпович в этих думах с дедушкой был не как парторг, а как коммунист во Христе. Так его стали называть даже и уполномоченные, правда внешне как бы иронизируя над этим прозванием.