Светлана Шипунова - Генеральша и её куклы Страница 47

Другие умозаключения Инны понравились В. В. ещё меньше.

Если верить ей, Мируся до сих пор вспоминает своего первого мужа. Нет, это тоже не новость для него, он прекрасно знает, что она бывает на кладбище, он и сам не раз с ней ездил, более того, она до сих пор (20 лет прошло!) общается с его родителями, и сам В. В. – добровольно или вынужденно – теперь и не скажешь, числит стариков в кругу их общей с Мирусей родни. И, наконец, самое главное – он вырастил и воспитал её сына, которого уж без всяких оговорок считает и своим тоже, столько он вложил в него душевных сил. Чего же ещё? Он полагал, что все это – не больше, чем необходимая дань памяти. Неужели она тоскует о нём именно как о муже? Неужели сравнивает их, представляет, как сложилась бы её жизнь, останься он жив? Эта мысль была невыносима для В. В. А другие мужчины? Ведь были же они в её жизни. Вспоминает ли она их тоже? Или у женщин её возраста это бывает – перебирать в памяти всех, кого они любили когда‑то, кто их любил… И самое главное, его‑то самого она ещё любит? И даже: любила ли вообще?

Инна догадалась, о чём он подумал.

— Несомненно, вас она любит, и вы – главный человек в её жизни. И знаете, что я вам ещё скажу? Она очень боится вас потерять.

— Да? – встрепенулся В. В. – Но я, кажется, умирать не собираюсь.

— Никто не собирается. Но однажды это случилось с ней, и страх, который она пережила тогда, никуда не делся. Притом учтите: на тот момент она была вполне самостоятельной женщиной, и вопрос о том, как ей дальше жить, не стоял. Сейчас всё изменилось для неё. Теперь она целиком и полностью зависит от вас…

— Значит, она, вы говорите, очень боится меня потерять, и поэтому исчезает вдруг сама. Так получается?

Инна развела руками.

В том возрасте, в который уже вступила Мируся, депрессия и тоска становятся почти нормальным, типичным состоянием для женщины. Она уже выполнила своё предназначение – родила и вырастила ребёнка, создала порядок и уют в доме, помогла сделать карьеру мужу, а любовь, бывшая когда‑то страстной, давно остыла и переросла в привычку. Ей начинает казаться, что больше она никому не нужна в этом качестве – жены, любовницы, матери… Казалось бы, теперь‑то и наступает для неё желанная свобода, время неограниченной духовной, душевной жизни, к чему она всю свою жизнь так стремилась, но чего не могла себе позволить в силу именно природных своих обязанностей – рожать, воспитывать, обихаживать, удовлетворять разнообразные потребности своей семьи. Но освободившись, она не может легко вернуться к себе прежней, к себе двадцатилетней, со всеми своими недораскрытыми талантами и недоосуществленными творческими амбициями, она перегорела, потеряла темп и ориентацию, отстала. Она говорит себе: наконец‑то я могу пожить для себя, но при этом не знает, как это сделать, она почти утратила своё Я, отдельное от мужа, детей, родственников, как будто без них, вне их контекста это Я ничего не значит и не стоит, перестало существовать. В таких случаях психологи советуют на время, хотя бы ненадолго оставить суету повседневной жизни и побыть в состоянии полного одиночества. Одиночество – это и есть свобода для женщины, средство вытащить на свет божий почти погребённое Я и спросить у него: чего же ты хочешь?

В. В. слушал Инну со все возрастающей неприязнью.

— Значит, это вы надоумили её куда‑то бежать из дома, искать уединения, чтобы как следует покопаться там в собственном Я?

— Нет, это все говорится не в прямом, а в переносном смысле. И лучший способ обрести одиночество – это просто отключиться от своих повседневных дел, уйти в себя…

— В себя она уже уходила однажды, но, видимо, показалось недостаточно одиноко, решила в прямом смысле… – и вдруг спросил строго и даже грозно: — Вы знаете, где она может быть сейчас?

— Нет, — отвечала Инна, впервые по–настоящему испугавшись. – Честное слово, нет!

Она была не меньше его озадачена и все хотела что‑то важное понять, но присутствие этого большого, враждебно настроенного и одновременно растерянного мужчины мешало ей сосредоточиться.

— Мне надо немного подумать. Я должна ещё раз все проанализировать – наши разговоры с ней и все такое. Я позвоню вам вечером, хорошо?

— Так вы записывали ваши разговоры?

— Кое‑что записывала.

— Я бы хотел сам прослушать.

— Это невозможно.

— Да бросьте вы! Речь идёт о моей жене, о её, возможно, жизни и смерти, а вы тут со своими церемониями, никому не нужными. Псевдонимы, куклы… Детский сад! Вы – частное лицо, с вас никто не спросит. И я вам как частному лицу говорю: отдайте записи, касающиеся моей жены, и вообще забудьте о ней, я сам во всём разберусь.

— Но я не могу их отдать!

Лицо В. В. стало совсем жёстким и он произнёс, разделяя слова:

— Немедленно. Дайте. Сюда. Ваши записи. Если не хотите, чтобы у вас их изъяли официально, а эту вашу лавочку вообще прикрыли.

(Позже её и в самом деле прикрыли, отобрав у Инны Янковской лицензию, но был ли причастен к этому В. В. – неизвестно).

Он достал бумажник и выложил на стол стодолларовую бумажку.

— Этого достаточно? Если мало, я добавлю.

Прозвучало, как угроза.

Инна поджала губы и вышла в другую комнату.

— Вот, возьмите, — она протянула ему кассету, на крышке которой было написано от руки «Маргарита».

— Что вы мне подсовываете?

— Это она.

Значит, все‑таки был псевдоним. Ну, бабы!..

— А деньги заберите, мне ваша жена достаточно заплатила.

В. В. не отреагировал на последние слова, сунул плёнку в нагрудный карман и вышел, сильно хлопнув дверью.

12

Итак, она завела себе психоаналитика! Полгода, а может, и больше туда ходит непонятно зачем, а он, муж, ничего про это не знает. Как это может быть? Они ведь никогда ничего друг от друга не скрывали, никаких тайн не было у них (хотя тайна – на то и тайна, чтобы о ней не знать и даже не догадываться). Теперь оказывается, что она скрывала от него такую важную вещь, как эти свои визиты к психоаналитику. Рассказывала там о себе, об их семейной жизни, о своих, должно быть, обидах на него. Какого чёрта! Но возможно (теперь он уже ничему не удивится), было что‑то ещё, скрытое от его глаз, что они могли там обсуждать.

Вернувшись в дом, он заперся в кабинете и стал слушать кассету.

— Представьте себе лес. Представили? Можете глаза закрыть. Опишите, что вы видите.

— Как я должна описать?

— Расскажите, какое там время года, время дня.

— Ранняя осень, листья уже наполовину жёлтые, под ногами хрустят, но ещё не все облетели, светло, вторая половина дня…

— А какой лес – хвойный, лиственный, или какой? Что там за деревья?

— Нет, не хвойный, он такой… смешанный… берёзки есть, клёны, в общем, такой среднерусский, когда‑то на обложке букваря такой лес был нарисован.

— Хорошо. А что ещё там есть, в лесу? Грибы, ягоды?

— Там всего полно – и грибов, и ягод, ещё птиц много, они поют, перелетают с места на место где‑то в кронах, высоко…

— А вы? Вот представьте себя в этом лесу. Вот вы идёте, и что делаете?

— Я иду… по тропинке… любуюсь лесом, слушаю птиц, вдыхаю запахи, знаете, как земля в лесу пахнет, сыростью такой, мхом, мне нравится…

— А если грибы заметите, наклонитесь, возьмёте?

— Я вообще‑то в грибах не разбираюсь, мне только, если кто‑то подскажет, а так – нет, не рискну.

— А ягода если?

— Диких я тоже не знаю, а если что‑то точно знаю, то в принципе могу сорвать, попробовать, но собирать в лукошко – нет, я не любительница, мне просто нравится гулять, гулять в лесу и все. Только я одна бы, конечно, не пошла, я боюсь.

— А чего именно вы боитесь? Волков, что ли?

— Волков, конечно, хотя откуда у нас волки… Я сама ни разу в лесу никакого зверя не видела, даже зайца. Нет, вру, зайца видела. На машине ехали однажды ночью, а он дорогу перебежал прямо перед нами, мы его фарами осветили. А вообще, я мало и бывала в настоящем лесу, так, недалеко от полянки, от дороги… Я всего боюсь – звуков, шорохов, самого своего страха боюсь, я трусиха вообще.

— А вот если вам страшно, но – надо зачем‑то обязательно пойти в лес, вы как, пойдёте?

— Смотря зачем.

— Например, ваш ребёнок заблудился, и надо его найти.

— Тьфу, тьфу, тьфу, не надо таких вещей говорить, а то я не буду играть в эту игру.

— Это не игра, это тест.

— Всё равно.

— Так как все‑таки?

— Ради ребёнка я куда угодно пойду – и в лес, и в гору, и к чёрту в пасть.

— И не страшно?

— Нет, в этом случае не страшно.

— Хорошо. Пойдём дальше. Вот идёте вы по лесу… Закройте глаза.

— Не надо, я и так все прекрасно представляю.

— Хорошо. Вот идёте вы по лесу, идёте, идете… И выходите на полянку, а на ней стоит… ну, некое такое строение. Может, избушка, может, домик маленький, а может, наоборот, большой, а может, землянка… Я вообще‑то не должна варианты подсказывать, вы сами должны сказать.