Макар Троичанин - И никаких ХУ! Страница 47

- А он согласится? – усомнился я, не веря, что смогу заполучить лучшего руководителя в Академии.

- Бульдозер-то? – коротко всхохотнул Гном. – Да его пивом не пои, а дай хорошенько поковыряться в залежалой академической пашне, поросшей глухими сорняками. Пойдём – надо покорять вершины, а не овраги.

Вершина нависала над столом, поддерживая массивную голову руками, и пополняла копилку знаний, отрешённо усваивая какой-то потрёпанный фолиант, явно не дотягивающий размерами до академического издания.

- Привет! – бодро поздоровался секретарь.

- Здравствуйте, - тихо промолвил и я, тщетно стараясь укрыться за тщедушной спиной гномика.

Учёная глыба, экономя драгоценное время, протянула над столом, не отрывая от книги глаз, огромную длань внешней стороной вверх, будто для поцелуя. Но нахальный секретаришка и не думал лобызать, а с силой хлопнул ладошкой снизу по длани так, что она дёрнулась вверх, а я не решился последовать его примеру и только подержался за великую руку, рождённую указывать на верные пути и направления.

- Данилка! – панибратски обратился Гном к великому. – Снимай личину. Мы к тебе по важнейшему делу, которое очень может и тебя заинтересовать. - Бульдозер недовольно поднял на нас тёмно-карие собачьи глаза, мрачно оглядел меня, соображая, чем я могу его заинтересовать, в сердцах захлопнул чтиво, вставив для памяти карандаш, и резко отодвинул в сторону, но я успел разглядеть автора – Бредбери! – Викентий Алексеевич принёс весьма прелюбопытные материалы, - продолжил Гном моё представление, - по-новому освещающие организацию трудоёмких коммунальных служб.

Научное светило поморщилось, как будто запахло из унитаза.

- Кто такой? – спросил небрежно, словно меня и не было. – Из наших мелкопоместных князьков? – точно угадал мою незначительную должность. – А-а, помню твою добротную защиту, - надо же: вспомнил! – Что? Опять неймётся? – угадал и то, зачем я припёрся.

- Ладно, ладно, - утихомиривал его Гном, - ты потише, повежливее – не пожалеешь, - и ко мне: - Когда сговоритесь, приходите – оформимся официально, - и выскользнул серой тенью за дверь, оставив меня один на один в клетке с тигром.

- Не будем терять самого драгоценного, что есть на свете – времени, - предложил хозяин, ещё дальше отодвигая фолиантик, - давай, излагай.

Ему я, памятуя о недавнем промахе у секретаря, отбарабанил за 10-15 минут, зато на вопросы отвечал верный час с хвостиком, пока не взмолился, чувствуя, что горло от натуги и волнения пересохло напрочь:

- Дани… - и разом покрылся холодным потом, вспомнив, что членкор не терпит, когда его обзывают по сермяжному Данилой, а не по-старославянски – Даниилом. – Дани-ил Романович, дайте стакан воды.

- А пива не хочешь? – наклонился, открывая дверцу тумбочки стола. – Баварское, прямо из Мытищ.

- Нет, - мужественно отказался я, вспомнив о зароке и спортрежиме, - я не пью пива.

- А я – воды, - с треском захлопнул дверцу раздосадованный Бульдозер, - потерпи мал-мала, ужо кончим, - и задал ещё с полдюжины вопросов, да всё по самым слабым местам, но не издеваясь, а, наоборот, стараясь одновременными советами укрепить слабину. – Всё! Баста! – закончил, наконец, наше дружное перелопачивание моих диссертационных материалов, которые показались мне такими сырыми и неинтересными, что стало стыдно невтерпёж. – Мой тебе совет: забрось диссертацию… - так я и знал! И чувствую: совсем запунцовел и обезвожил, - …и займись вплотную монографией. – Вот это финт! Опять диссертацию в ящик?

- Не могу, не получится, времени нет, работы много… - заблеял я жертвенным барашком.

- Помогу! – рыкнул тигр. – «И будешь вторым автором» - сразу сообразил я. – Все оргтехмероприятия по изданию беру на себя, - пообещал Бульдозер и сломил моё слабое барашье сопротивление. – Накропаешь – вернёмся к диссертации, и в два счёта оформим тебе звание. И времени не потеряем, и два больших дела сделаем. Лады? – Ничего не оставалось, как только согласиться. – Оставь мне, - положил хваткую лапу на наши материалы, - до конца недели. Позвонишь. Бывай! – и решительно засунул Бредбери под стопку папок.

Выскочил я из кабинета с пустыми руками и обалдевший от радости. А на душе всё же тревожно: пришёл-то просто зарегистрировать умеренные намерения, а ухожу с почти готовыми монографией и диссертацией, да ещё и с толкачём Бульдозером в паре. Ого-го! Спешу по длинным коридорам в свою академийку с чахлым прокуренным коридорчиком, спешу, чтобы не растерять по дороге неумеренной радости и поделиться с Машей. Да где там! То и дело тормозят знакомцы с незнакомыми скорбно-тревожными лицами, напуганные самоплодящимися коридорными слухами о скорой гильотинной реструктуризации, внимательно всматриваются в глаза, пытаясь разгадать, что я знаю, чем ещё испугаю, как переживаю грядущий раздрай, и почему необычно весёлый. Не иначе, как что-то разузнал, а сказать самым лучшим друзьям не хочу. Так вот и откусывают по кусочку от переполняющей радости, и нести скоро нечего будет. Надо было спросить у Данилы, что да почём, да не вспомнил, он-то наверняка знает, как нас раздолбают, но зачем? Я и без него не сомневаюсь, что наш маленький поезд идёт в тупик, а машинист уже встал на подножку и выставил ногу, чтобы соскочить вовремя. А ребята? А команда? Я даже остановился, обронив большую часть радости, но тут же успокоился: пока стою на подножке, пока делаются монография и диссертация, поезд успеет добраться до тупика без потерь, там и вытянем общий жребий. Обрадовавшись новой перспективе, пру дальше, а навстречу ещё одна радость – она, большая и красивая, и тоже радуется, аж светится, будто и не было недавних тёмных разговоров.

- Ба-а, кого я вижу! – красивые губы растянулись дальше некуда. – Не передумали?

- Не-а, - задорно хохотнул, ещё больше радуя хорошего человека. – Не хочу, чтобы вы обо мне плохо думали. – Она так и залилась, стоим и радуемся, двое ненормальных во всей Академии.

- И правильно делаете, - похвалила, - а то бы я на самом деле стала о вас плохо думать, - и пошла дальше, прямая и гордая… и сзади очень даже ничего. Окликнуть? А зачем? Мы – на разных поездах.

В институте меня встретил маскарад: все мужики работали в новенькой футбольной форме, голубея футболками с белыми воротничками и крупной надписью «Рибок», синея трусами с белой узкой полоской по низу и темнея кроссовками с белой крупно рифлёной подошвой. Особенно импозантно выглядел Макс. Поскольку трусы сползали с выпяченного живота, ему приделали из бинтов помочи, и он стал выглядеть как французский колониальный полицейский. Не хватало только пробкового шлема. Не успел я как следует насладиться зрелищем, Старче скомандовал:

- И никаких… - и все рявкнули:

- ХУ!

У меня даже слёзы на глазах выступили от умиления, а я ещё, идиот, вздумал соскакивать с поезда. От таких разве соскочишь! Машу рукой, не в силах выговорить ни слова от слабости, и ухожу к себе, а там на столе и моя выглаженная и аккуратно разложенная форма. Быстренько переодеваюсь и выхожу к команде, сияя синью с оттенками. Собрались вокруг, и Старче спрашивает нетерпеливо, разрушая спорт-идиллию:

- Ну, что там слышно новенького?

- Да ничего особенного, - отвечаю равнодушно. – Никто толком ничего не знает, - и успокаиваю: - Нам-то, чернорабочим науки, чего вибрировать? Без каторги не оставят! Разве вы не знаете, как происходят эти пресловутые реорганизации? Уже проходили! Сменят вывески, сделают из нас какое-нибудь АО, НПО или Лабораторию, и делу конец. Ни холодно, ни жарко, лишь бы зарплату не урезали, - и чуть сбавляю тон: - Чтобы нас разворошить, академикам придётся у себя пошурудить, а кто из них на это согласится? – И совсем спокойно: - Вот увидите: поговорят, поговорят да и спустят всё на длинных тормозах, - и резко меняю неинтересную тему: - Давайте-ка лучше по случаю оформления оформимся, - и командую: - Маша, готовь свежий чай, Царевич, дуй за пирожками и одним пирожным. Получит тот, кто придумает лучшую эмблему клуба на майки, - даю, не считая, деньги посыльному. – А вечером я иду на стадион, хватит терпеть. Не могу без вечерних тренировок ни есть, ни спать – всё тело разламывает.

- Я – тоже, - присоединился Василий. И тут посыпалось со всех сторон:

- И я, и я, а я что – лысый? – Так и закончились наши не догулянные спорт-отгулы.

Первым открыл эмблемный диспут, аккуратно жуя масляный пирожок с потрохами, Доу-Джонс:

- Можно, - предлагает, - сделать простую надпись «Викеша» через всю грудь английскими буквами.

- Почему английскими? – поперхнулся от негодования и непрожёванного яства славянофил Старче.

- А потому, - объяснил англофил, проглотив сначала кусок, - что там уже есть надпись на английском «Рибок».

- Ну, и будут читать твои янки, когда мы поедем к ним за бугор, «Деблюкеша», - неосторожно засмеялся, закашлявшись от торчавшего в зубах пирожка, смешливый Федя.