Джон Ирвинг - Мир глазами Гарпа Страница 48

К счастью, в этот момент домой вернулась Хелен.

Впоследствии Гарп еще не раз встречался с джеймсианками. Несмотря на то что трагическая история Эллен Джеймс действительно его взволновала, к ее мрачным великовозрастным подражательницам он всегда испытывал отвращение, смешанное с презрением. Обычно эти «молчальницы» представлялись людям с помощью карточки, на которой заранее было написано что-нибудь вроде:

«Привет, я — Марта. Я из общества джеймсианок. Вы знаете, кто такие джеймсианки?»

И если вы не знали, вам вручалась другая карточка, с объяснениями.

С точки зрения Гарпа, джеймсианки представляли собой крайне неприятный тип женщин, которые носились с его матерью как со знаменитостью, стремясь использовать ее помощь в своих нелепых начинаниях.

— Знаешь, что я тебе скажу об этих безъязыких женщинах, мам, — как-то раз заметил Гарп. — Возможно, им было просто нечего сказать; возможно, они за всю свою жизнь ни одной сколько-нибудь стоящей фразы вслух не произнесли — так что на самом деле их жертва не так уж велика; возможно даже, отсутствие языка спасает этих женщин от многих осложнений.

— По-моему, тебе просто не хватает сострадания, — ответила ему Дженни.

— Неправда! Я, например, испытываю безмерное сострадание к самой Эллен Джеймс! — возразил Гарп.

— Эти женщины наверняка тоже много страдали в жизни, только иначе, — сказала Дженни. — Оттого они и тянутся друг к другу.

— И причиняют себе еще больше страданий, да, мам?

— Насилие — угроза для каждой женщины! — строго заметила Дженни.

Гарп не выносил, когда мать начинала говорить о «каждой женщине». Тот самый случай, думал он, когда демократию доводят до полного идиотизма.

— Такая угроза существует и для каждого мужчины, мам. Что, если, когда в следующий раз кого-нибудь изнасилуют, я возьму и в знак протеста отрежу себе член, а потом стану носить собственный сушеный пенис на шее. Неужели ты и такой поступок одобришь?

— Я говорила об искренних движениях души, — сердито сказала Дженни.

— Ты говорила о глупых движениях души, — отрубил Гарп.

Однако он навсегда запомнил свою первую джеймсианку — великаншу, которая явилась к нему домой вместе с Дженни. Перед уходом она украдкой сунула Гарпу в руку записку, словно чаевые.

— Мама заполучила нового телохранителя, — шепнул Гарп Хелен, когда они на прощанье махали уходящим рукой. Затем они вместе прочитали записку джеймсианки.

«Твоя мать стоит двух таких, как mы» — говорилось в ней.

Но Гарп понимал, что ему грех жаловаться на мать: первые пять лет их брака с Хелен именно Дженни оплачивала все счета их семьи.

Гарп в шутку говорил, что назвал свой первый роман «Бесконечные проволочки», поскольку потратил на него безумно много времени, однако работал он над ним постоянно и очень тщательно. Кстати сказать, Гарп вообще редко что-нибудь откладывал и терпеть не мог, как он выражался, «тянуть кота за хвост».

Роман он назвал «историческим», поскольку действие его разворачивалось в Вене в годы войны (1938–1945), а также в период советской оккупации. Главный герой — молодой анархист — был вынужден после аншлюса «залечь на дно» и выжидать, когда наконец сможет нанести нацистам достойный удар. Ждал он, правда, слишком долго. Суть, собственно, и заключалась в том, что этот удар ему следовало нанести, пока нацисты еще не взяли власть, но, к сожалению, он тогда был слишком юн и ни в чем еще не мог как следует разобраться. Со своей матерью, вдовой, он тоже посоветоваться не мог: ее интересовала только собственная личная жизнь, а не политика — в основном она транжирила деньги покойного мужа.

В годы войны молодой анархист работал в Шёнбруннском зоопарке. Когда население Вены стало по-настоящему голодать и особенно участились полуночные налеты на зоопарк с целью добыть хоть какую-то пищу, юноша решил освободить уцелевших животных — ведь они-то совершенно не виноваты в нерасторопности правительства Австрии и ее молчаливой покорности нацистской Германии. Но к тому времени уже и сами звери буквально умирали от голода, так что, когда анархист выпустил их из клеток, они его попросту съели. «И это было вполне естественно», — писал Гарп. Животные же, в свою очередь, стали легкой добычей голодающих венцев, толпами бродивших по городу в поисках пищи, и все это происходило как раз перед взятием Вены русскими. Что, с точки зрения Гарпа, тоже было «вполне естественно».

Матери юного анархиста удалось пережить войну, и она оказалась как раз в советской оккупационной зоне (Гарп поместил ее в ту самую квартиру на Швиндгассе, где они с матерью когда-то жили). Однако терпению вдовы приходит конец, когда она изо дня в день видит жестокости, которые творят советские солдаты, — в основном это изнасилования. А город между тем возвращается к прежней, умеренно-самодовольной жизни, и несчастная вдова с большим сожалением вспоминает, сколь пассивно вела себя в тот период, когда нацисты рвались к власти. Наконец русские уходят; наступает 1956 год, Вена уже вновь заползла в свою привычную раковину. Однако старая женщина продолжает оплакивать погибшего сына и погубленную родину; она каждое воскресенье бродит по отчасти уже восстановленному зоопарку, который опять полон животных и посетителей, вспоминая, как тайком посещала здесь сына во время войны. И тут Вену облетает новость: в Венгрии мятеж. И старая дама выходит на свой последний бой, видя, как сотни тысяч новых беженцев наводняют Вену.

В попытке пробудить благодушный, самодовольный город — ведь нельзя во второй раз спокойно сидеть и смотреть, как этот кошмар повторяется вновь, — мать погибшего анархиста решает сделать то же, что некогда сделал ее сын: она выпускает зверей из клеток. Однако теперь в Шёнбруннском зоопарке зверей хорошо кормят, они всем вполне довольны, и лишь некоторых ей удается выгнать из клеток, но и те слоняются поблизости, по тропинкам и лужайкам Шёнбрунна, поймать их ничего не стоит, так что вскоре все они опять сидят в своих клетках. Только старый медведь после пережитого потрясения страдает от яростных приступов «медвежьей болезни». Таким образом, благие намерения старой женщины оказываются совершенно бессмысленными и абсолютно нереализованными. Ее сажают в тюрьму, где тюремный врач обнаруживает у нее рак в последней стадии.

Однако, по иронии судьбы, огромные денежные средства вдовы все-таки приносят ей кое-какую пользу. Она умирает в роскоши — в единственной частной клинике Вены, в «Рудольфинерхаусе». Перед смертью ей снится, что некоторые животные все же сумели сбежать из зоопарка: это пара молодых азиатских черных медведей, которые не только выжили, но и стали так успешно размножаться, что вскоре прославились как новый вид фауны в долине Дуная.

Но все это лишь плоды ее больного воображения. Вскоре она умирает. А кончается роман еще одной смертью — того самого больного медведя из Шёнбруннского зоопарка. «Вот так и кончаются в наши дни все революции», — написал один рецензент, назвавший роман Гарпа «антимарксистским».

Роман хвалили за историческую точность — хотя этой цели Гарп как раз перед собой и не ставил. Его также превозносили за оригинальность и необычное видение мира, редкие для первой книги столь молодого автора. Издателем был, разумеется, Джон Вулф, и он хотя и пообещал Гарпу ни в коем случае не упоминать на обложке, что это первый роман сына «героической феминистки Дженни Филдз», сделать ничего не смог — мало кто из рецензентов отказал себе в удовольствии «озвучить» столь лакомый материал.

«Просто удивительно, что ныне весьма популярный писатель, сын знаменитой Дженни Филдз, — было написано в одной из рецензий, — действительно стал тем, кем он, по его словам, всегда хотел быть, когда вырастет». Этот и прочие неудобоваримые «шедевры» и «шутки» насчет родства Гарпа и Дженни Филдз страшно злили Гарпа, прежде всего потому, что его книгу как бы не могли ни читать, ни вообще воспринимать в соответствии с ее, этой книги, недостатками или достоинствами, однако Джон Вулф объяснил ему естественный, но жестокий для автора факт, что большинство читателей куда больше интересует, кто он такой, а не что он написал.

«Молодой мистер Гарп все еще пишет о медведях, — изощрялся в своей статье один „умник“, у которого хватило энергии раскопать рассказ „Пансион „Грильпарцер““, давно затерявшийся в анналах. — Возможно, — продолжал этот „умник“, — когда мистер Гарп подрастет, он напишет что-нибудь и о людях».

Тем не менее литературный дебют Гарпа оказался более ярким, чем большая часть подобных дебютов, и был замечен и критиками, и читателями. Роман Гарпа, разумеется, так никогда и не стал «популярным», и имя Т.С. Гарпа не прославил, как не сделался и «продуктом повседневного спроса», каким, по выражению Гарпа, стала книга его матери. Нет, его книга была совсем иного рода, да и сам он был писателем совсем иного рода, чем Дженни Филдз, и никогда не будет таким, как она, заверил его Джон Вулф.