Ник Хорнби - Смешная девчонка Страница 48

– Ну, как тебе? – спросила она.

– Это… ну… чтоб мне сдохнуть… не знаю.

– Говоря банальным языком, тебе не удается сформулировать свои впечатления.

– Вот-вот, но он мой лучший друг.

– Я прочла массу сценариев, написанных лучшими друзьями. И многие раскритиковала. Но у сценариев небольшой объем.

– Ладно, понял. Написано здорово. Но черт меня раздери…

– А подробнее?

– Это… Не знаю. Зараза.

– Если ты к старости надумаешь подыскать для себя другую работу, постарайся, чтобы она не была связана со словом.

– Книга… Я ничего подобного не читал.

– Хорошая проза?

– Не знаю. Но… в каждой строчке… он.

– Просто у него есть собственный голос.

– Нет, не скажи, голос есть у каждого.

– Далеко не у каждого. Не каждый способен перенести его на бумагу. Я однажды попробовала: вышло натужное школьное сочинение по Джейн Остин. А он, значит, лучше справился. Но хотелось бы все-таки понять, к чему относятся «черт» и «зараза».

– Понимаешь… ко всему. Тут такие откровения. Я тебе так скажу: чтобы и нашим, и вашим – это все-таки не про меня.

– Значит, это еще и практическое пособие.

– Насчет практического – не знаю. Я для себя ничего не почерпнул.

Джун закатила глаза.

– Прости, – сказал Тони. – Но если он найдет способ напечататься, будет бомба.

– Эта книга… честная?

– Не такая, как «Леди Чаттерлей» или «Фанни Хилл». Но здесь мужчины целуются с мужчинами.

– И что ты собираешься ему сказать?

– Скажу то, что собирался и что пообещал ему с самого начала: это гениально.

– Да пошел ты, – сказал Билл.

– Я серьезно.

– Что значит «гениально»? Как Диккенс? Как Толстой?

– Нет, в другом ключе.

– Можно подумать, ты Толстого читал.

– Не читал, но представление имею: он не углублялся в однополую страсть. Не знаю, Билл. Я сейчас романов мало читаю. Одно могу сказать: скучно не было ни минуты, у тебя есть собственный голос и, насколько я понимаю, ничего подобного никто еще не издавал.

Они вкратце обсудили главных героев – Билл объяснил, что задумывал свою книгу как пикареску{73} (этот термин пришлось растолковать особо), населенную запоминающимися, смешными негодяями, авантюристами из Сохо, незадачливыми художниками и прочей публикой, списанной, как он сказал, с завсегдатаев «Колони Рум»{74}. Потом разговор зашел об одном отрывке из середины, повествующем о детстве рассказчика; по мнению Тони, это был единственный фрагмент, напоминающий книгу.

– Черт возьми, это и есть книга, разве нет?

– Но ощущения такого не было. Ну не было у меня ощущения, что я читаю книгу. А в этом месте возникло: «О! сейчас я осваиваю Эпохальное Произведение».

– Терпеть не могу этот кусок, – помолчав, признался Билл. – Корпел над ним до посинения, а естественности так и не добился. И выбросил бы, да жалко – столько трудов положил.

– Что теперь думаешь делать?

– Отдам Хейзел.

Хейзел теперь была у них не только секретаршей, но и агентом. Каждый год, когда Деннис звонил Тони и Биллу с очередным предложением, все финансовые переговоры вела Хейзел – в денежных вопросах она была неумолима, и Деннис ее побаивался; сценаристы уже платили ей не голый оклад, а десять процентов от прибыли. С Деннисом она обращалась мягко, как того требовали Тони и Билл. Но с новыми клиентами, такими как представители Ай‑ти‑ви, заказавшие «Красных под кроватью», а также кинопродюсер, поручивший им написать сценарий специально под Энтони Ньюли, Хейзел превращалась в тигрицу. Билл и Тони стремглав вылетали из приемной, чтобы только не слышать, как она разговаривает.

– И она будет это читать?

– Видимо, да. Хочу получить рекомендации. У нее сестра крутится в издательском бизнесе.

– Это хорошо, – неуверенно сказал Тони.

– Хейзел – железная дама, – отметил Билл. – Да я и не собираюсь темнить.

– Правильно, – поддержал Тони. – Но на всех перекрестках трубить тоже не надо.

– Она будет мне полезна, – сказал Билл. – По крайней мере, посоветует, что дальше делать.

– Обратись к Майклу Брауну в издательство «Браун энд Браун», – сказала на другое утро Хейзел.

Передавая Биллу сумку с рукописью, она отводила глаза.

– Отлично, – сказал Билл. – Пойду к Майклу Брауну.

Хейзел села за свой рабочий стол и уже сняла телефонную трубку, чтобы заняться текущими делами.

– И это… все? – спросил Билл.

– Все, – ответила Хейзел.

– Спасибо, – сказал Билл и направился в кабинет, но тут же остановился. – А у тебя-то какое мнение?

– В «Браун энд Браун», – повторила Хейзел.

– Если там выгорит, ты согласишься представлять мои интересы?

– Нет, – отрезала Хейзел.

– Ладно, спасибо, что прочла.

– Я не читала. То есть прочла, но не целиком. А ровно столько, чтобы направить тебя к Майклу Брауну.

Билл отнес рукопись Майклу Брауну и никогда больше не заговаривал о ней с Хейзел.

На самом деле Браун был только один. Майкл Браун в свое время счел, что просто «Браун» – несолидное название для издательства, и с легкостью придумал себе двойника. «А кто этот второй Браун?» – рано или поздно спрашивали окружающие. «Мы оба – это я», – небрежно отвечал он.

На десять лет старше Билла, представительный, громогласный, почти наверняка алкоголик и определенно гей, Майкл больше всего интересовался и гордился теми книгами, которые шокировали читателей – таких как Хейзел и ей подобных. Он издавал французские романы про инцест и американские – про наркоманов; теперь ему хотелось опубликовать английский роман об однополой любви. Масса времени уходила у него на борьбу с властями, таможней, полицией и Управлением лорда-гофмейстера, которые порывались изъять из обращения его книги, но Майкл и в ус не дул. Более того, он, похоже, считал юридические баталии квинтэссенцией издательской деятельности. С его точки зрения, публикация книг, которые никого не шокируют, была бы пустой тратой времени и сил. «Пусть этим другие занимаются», – приговаривал он.

Майкл Браун повел Билла на Пелл-Мелл, в эксклюзивный клуб с традиционной кухней (пудинг с мясом и почками, пирожные на патоке); похоже, такая ирония была ему по душе.

– В этом клубе половина членов – юристы, которые носом землю роют, чтобы прихлопнуть мое издательство, – сказал он. – Только им невдомек, что я – это я.

Последнее высказывание внушало Биллу некоторые сомнения. Фактически не зная Брауна, он заметил, что тот не страдает излишней осмотрительностью. Говорил он громче всех, да еще вворачивал оскорбительные для слуха словечки, так что, скажем, анекдоты про содомитов и молодого католического священника разносились в отрывках по всему ресторанному залу.

– Книга у тебя получилась бесподобная, – сказал Браун, продегустировав и одобрив кларет. – Откуда ты такой взялся? Почему я о тебе не слышал? Чем ты занимаешься?

– Пишу сценарии, – ответил Билл.

– Милое дело. Известные?

– В основном для телевидения. Вы смотрели «Барбару (и Джима)»?

– Боже упаси, – ответил Браун. – Делать мне больше нечего. А ты почему интересуешься?

Билл занервничал. Ему казалось, что своей предыдущей репликой он как раз и ответил на вопрос издателя, но тот, очевидно, не понял.

– Ну, я как бы этим и занимаюсь.

– Чем?

– Сочиняю «Барбару (и Джима)».

– Полагаю, тебе доверяют только Джима, – пророкотал Браун и захохотал над своей шуткой.

Билл изобразил улыбку. Его покоробило, что тема сексуальных предпочтений возникла в профессиональной беседе. Во всех ситуациях, связанных с работой, он привык избегать подобных вопросов и привык считать, что так и надо.

– И как – справляешься?

– Справляюсь, – ответил Билл. – Это очень популярный ситком.

– Его смотрят?

– Да.

– Большая аудитория?

– Большая.

– Сколько человек?

– В последнее время рейтинги немного снизились.

Хотя пресса не скупилась на лестные анонсы нынешнего сезона, число зрителей уменьшалось от раза к разу. Британская публика, очевидно, не сумела оценить комический потенциал семейных раздоров, а некоторые респонденты, опрошенные специалистами Отдела социологических исследований аудитории, высказали серьезную озабоченность судьбой малыша Тимми.

– Я просто хочу понять, что для тебя значит «популярный», – объяснил Браун.

– Как сказать. На пике славы у нас было восемнадцать миллионов зрителей. Сейчас – тринадцать.

Браун уставился на Билла и опять хохотнул.

– А тебе известно, что у нас в стране народу всего пятьдесят миллионов?

– Известно.

– И что… Ты серьезно говоришь?

– Вполне.

– Боже правый. Тебе что-нибудь говорит такое имя: Жан-Франсуа Дюран?

– Конечно. «Усы питона».