Сол Беллоу - Дар Гумбольдта Страница 48

Казалось, что Полли все это ни капельки не волнует. Я решил, что она слишком хороша для Кантабиле. Впрочем, в каждой паре кто-то играет на своем отличии от другого. Я видел, как Кантабиле любуется Полли, ее белой кожей, рыжими волосами и длинными стройными ногами. Именно поэтому она оказалась рядом с ним. Он действительно любовался ею. Тем самым требуя восхищения и от меня. Точно так же он похвалялся своей образованной женой и ее достижениями, а знакомством со мной выставлялся перед Полли.

— Посмотри на губы Чарли, — обратился он ней, — и ты заметишь, что они все время в движении, даже когда он молчит. Так вот, я объясню тебе, в чем тут дело. — Он схватил со стола книгу, самую большую, какая нашлась. — Возьмем это чудище — «Энциклопедия религии и этики Хастингса». Боже Всемогущий, что за черт! А теперь, Чарли, расскажи нам, о чем ты в ней прочел?

— Я проверял кое-что про Оригена[234] Александрийского. По мнению Оригена, Библия — не просто собрание историй. Можно ли понимать буквально, что Адам и Ева прятались в холодке под деревом, пока Господь прогуливался по Саду? Что ангелы подымаются и спускаются на Землю по лестницам? Действительно ли Сатана привел Иисуса на вершину высокой горы и искушал его? Очевидно, у этих рассказов есть и более глубокий смысл. Что хотят сказать, когда говорят: «Господь прогуливался»? Разве у Него есть ноги? И вот когда мыслители задумались на этим, они…

— Достаточно, этого достаточно. А теперь другая, скажем… «Триумф терапии».

Я не слишком люблю, когда меня тестируют таким образом. Я действительно очень много читаю. Понимаю ли я, что читаю? Сейчас увидим. Я закрыл глаза и начал:

— В ней говорится, что психотерапевты могут стать новыми духовными поводырями человечества. А это катастрофа. Еще Гете боялся, что мир сделается сплошной лечебницей, где болен каждый житель. Эту же точку зрения высказал в «Стуке» Жюль Ромен[235]. Не является ли ипохондрия творением медицины? Автор утверждает, что если культура не справляется с чувством смятения и страха, к которым человек предрасположен (в тексте употреблено именно слово «предрасположен»), в ход идут другие факторы, способные привести нас в чувство: терапия, клей, лозунги, или штыки, или, как говорит искусствовед Гумбейн, бедняг приходится укладывать на кушетки психоаналитиков. Даже у Великого инквизитора Достоевского, утверждавшего, что человечество состоит из сплошных слабаков, которые не переносят свободы, ибо жаждут только хлеба и зрелищ, чудес и твердой власти, — даже у него не такая пессимистичная точка зрения. Естественная предрасположенность к чувству смятения и страха хуже. Гораздо хуже. В действительности это означает, что мы, люди, сумасшедшие. Единственное учреждение, способное контролировать это безумие (утверждает эта книга), — Церковь…

Он снова перебил меня.

— Ну что, Полли, понимаешь, что я имею в виду? А это что? «Между смертью и воплощением».

— Штейнер? Замечательная книга о путешествии души через врата смерти. Вопреки платоновскому мифу…

— Мой Бог! Забери ее, — воскликнул Кантабиле и повернулся к Полли. — Просто задаешь ему вопрос, и он включается. Представляешь, как бы он выступал в ночном клубе? Может, запишем его к мистеру Келли[236]?

Полли скользнула по нашим лицам внимательным взглядом карих глаз с красноватым отливом.

— Он не станет этим заниматься.

— Ну, все зависит от того, насколько сильно его сегодня обдерут в суде. Чарли, у меня есть еще одна идея. Ты начитаешь свои эссе на пленку, и мы будем продавать ее в колледжах и университетах. У тебя появится чудный, скромненький такой доходец. Возьмем что-нибудь вроде твоей статьи про Бобби Кеннеди. Я читал ее в «Эсквайре», когда сидел в Форт-Ливенуорте[237]. А еще «Преклоняюсь перед Гарри Гудини». Но только не «Великих зануд современного мира». Это я совершенно не мог читать.

— Ну, выше головы не прыгнешь, Кантабиле, — вставил я.

Я прекрасно понимал, что в Чикаго желание впихнуть тебя в прибыльную аферу можно считать несомненным знаком любви. Но в своем нынешнем настроении я не мог связываться с Кантабиле, не мог даже уследить за хаотичными метаниями его духа. Кантабиле, конечно, человек деятельный, но в той гетевской лечебнице он такой же, как и другие, — больной горожанин. Да и я сам, вероятно, не вполне здоров. Мне вдруг пришло в голову, что вчера Кантабиле затащил меня наверх вовсе не для того, чтобы искушать, он просто хотел отправить в плавание мои пятидесятидолларовые банкноты. Интересно, а сейчас он понимал вызов, брошенный его изобретательности, — я имею в виду, какими он видел следствия своего вчерашнего поведения? Впрочем, казалось, он считает, что вчерашние события связали нас почти мистическими узами. Теми, что по-гречески называют филия или агапи , в общем, как-то так (однажды мне довелось слушать знаменитого теолога Тиллиха[238] Труженика; он настолько подробно разъяснял различие в значениях этих слов, что теперь я их постоянно путаю). То, о чем я говорю, было, скорее, филией , правда, филией данного конкретного момента развития человечества, выражавшей себя через американские рекламные идеи и коммерческие сделки. А по краю я украсил ее собственным орнаментом. Впрочем, я чересчур усложняю чужие мотивы.

Я посмотрел на часы. До приезда Ренаты оставалось еще минут сорок. Она прибудет свежая благоухающая накрашенная и даже величественная в одной из своих огромных мягких шляп. Мне не хотелось знакомить ее с Кантабиле. Я считал это не слишком хорошей идеей. Почему? Если мужчина хоть чем-то ей интересен, Рената отводит от него взгляд медленно, можно сказать, особенно. Это не кокетство. Просто ее так воспитали. Очарованию она научилась у матери, Сеньоры. Хотя подозреваю, что тот, кто родился с такими восхитительными глазами, вырабатывает собственные методы. Женственность Ренаты привносила в общение добродетельность и страстность. Но самое главное, что Кантабиле, скорее всего, увидел бы перед собой старикашку с молодой цыпочкой, и он мог, как теперь говорят, попытаться отхватить свой куш.

Мне бы хотелось, чтобы вы ясно понимали: я говорю как человек, который совсем недавно понял, что есть свет. Я имею в виду не свет солнца и не общество. Я говорю о чем-то вроде света бытия, не знаю, как объяснить точнее, тем более в таком контексте, где столько вздорного ложного глупого иллюзорного, а объекты чувственного восприятия так и лезут на передний план. И этот свет, как бы его ни объяснять, сделался частью меня, необходимой, как воздух, частью. Я ощущал его урывками, но ощущение сохранялось достаточно долго, чтобы удостовериться и совершенно беспричинно радоваться. Более того, истерии и свойственной мне гротесковости, оскорбительности, несправедливости, тому безумию, добровольным и активным участником которого я частенько оказывался, всему моему недовольству теперь нашелся противовес. Я говорю «теперь», но я давным-давно знал, что этот свет существует. Видимо, в какой-то момент я забыл, что в первые годы жизни знал его и даже знал, как дышать им. Но этот ранний талант или дар или воодушевление, ушедшее ради взросления или реализма (практицизма, самосохранения, борьбы за выживание), теперь медленно возвращался. Вероятно, наконец-то отрицание тщеславной природы банального самосохранения сделалось невозможным. Только вот сохранения для чего?

Кантабиле и Полли почти не обращали на меня внимания. Он объяснял ей, как защитить мой доход, грамотно учредив небольшую корпорацию. Состроив гримасу одной половиной лица, он разглагольствовал о «планировании доходов». В Испании простые женщины тремя пальцами тычут себя в щеку и кривятся, чтобы показать высшую степень иронии. Кантабиле гримасничал именно так. Видимо, таким образом он намекал, что спасение имущества от врагов — от Дениз, от ее адвоката каннибала Пинскера и, возможно, даже от судьи Урбановича — остается под вопросом.

— Мои источники говорят, что судья на стороне леди. Кто знает, может, он берет на лапу? В переломные моменты все средства хороши. В округе Кук[239] разве не так? Чарли, ты не думал махнуть на Кайманы? Это же новая Швейцария, ты знаешь. Я не собираюсь отдавать свои денежки швейцарским банкам. Теперь, когда русские добились от нас всего, ради чего затевали эту разрядку, они ломанутся в Европу. Так что сам понимаешь, что будет с деньгами вьетнамцев, иранцев, греческих полковников и арабских нефтяных шейхов, слитыми в Швейцарию. Нет уж, лучше махнуть на Кайманы в кондоминиум с кондиционером. Запастись средствами от пота и жить счастливо.

— А где бабки? — поинтересовалась Полли. — Разве у него они есть?

— Вот уж не знаю. Но если у него нет бабок, почему в окружном суде так хотят его освежевать? Да еще без анестезии… Чарли, давай я тебя пропихну в обалденное дельце. Будешь покупать кое-какие товарные фьючерсы. Я загреб огромные деньги.