Дэймон Гэлгут - Арктическое лето Страница 48

Но, в конце концов, Кавафис был местным уроженцем. Что же столь мощно притягивало к Египту Моргана? Ведь, когда он только приехал в страну, его реакция несколько отличалась от нынешней. Поразмышляв над этим, Морган пришел к выводу, что Александрия была совершенно автономным образованием, почти самостоятельной страной, отделенной от окружающего пространства. Более же всего волновало то, что город являл собой пеструю и почти беззаконную смесь рас и влияний, народов и традиций. Морган научился не доверять ничему чистому и лишенному примесей или скорее идее чистого – существовала только идея, но не реальная вещь под названием чистота. В действительности все представляло собой смесь; в истории царила полная путаница; люди были гибридами.

Сам же гибрид по имени Морган страшно скучал по Мохаммеду. Вся его вновь обретенная активность была лишь средством убежать от одиночества. Прошедшие несколько месяцев чудесного единения казались безвозвратно ушедшими в прошлое. Зачем же он приложил столько усилий для того, чтобы они ушли?

Свои страдания он держал в тайне. Разлука с Мохаммедом представлялась чем-то вроде перманентного состояния, состояния хронической болезни. Каждые несколько дней от Мохаммеда приходило письмо, но его послания были вежливыми и мало что говорили. Он служил не шпионом, скорее клерком, и все это выглядело довольно скучным и унылым. Место его службы находилось далеко, а перспективы возвращения были крайне неопределенными.

Перед отъездом из Александрии Мохаммед по просьбе Моргана сфотографировался. Морган всегда держал фотографию при себе, часто доставал ее и рассматривал. Мохаммед был одет в европейский костюм – смокинг, белую рубашку с галстуком-бабочкой, но на голову надел свою обычную красную феску. Закинув ногу на ногу и держа в руках отделанную слоновой костью мухобойку, египетский друг Моргана, ужасно серьезный, смотрел с фотографии, словно из прошлого, в самую сердцевину души Моргана, никак не желавшую успокоиться.

Пролетали месяцы, а они все не могли встретиться. И только в мае, через полгода после того, как они с Морганом расстались, Мохаммеду удалось вернуться на пару дней в Александрию. Он остановился в Бакосе у приятеля, и Морган его там навестил. Все еще опасаясь попасться на глаза кому-нибудь из знакомых Моргана, они провели день в Мексе, к западу от города, где купались среди скал и загорали на вершине холма. Все это напомнило Моргану сцену из его «Мориса», где, прогуливая занятия в Кембридже, Морис и Клайв предавались таким же незаконным утехам.

Морган часто думал о «Морисе». Почему он поторопился написать его? Если бы он работал над романом сейчас, то совершенно иначе изобразил бы отношения, составляющие его суть! Тогда его воображение только робкими шагами подбиралось к действительности. С другой стороны, без того, что с ним случилось в Египте, его жизнь была бы жалкой и ничтожной, как плохой роман.

– Бросай работу, – сказал Морган другу. – Возвращайся в Александрию.

– А где мне работать?

– Не имеет значения. Я все тебе дам.

Улыбнувшись, Мохаммед покачал головой. Когда они прощались в парке Эль-Нузха, где им никто не мешал, Мохаммед сказал Моргану:

– Два дня пролетели как две минуты, и все-таки, я думаю, лучше уж так, а не иначе.

– Но почему?

– Если я каждый день встречаюсь с одним другом, – объяснил Мохаммед, – то я могу захотеть встретиться с другим. А мы с тобой будем мечтать о встрече еще шесть месяцев, а потом у нас будет счастье.

Морган боялся, что еще шести месяцев он не выдержит. Будь проклята эта зона ведения военных действий! Мохаммед не мог ее оставить, а Морган не мог туда приехать.

Но когда Мохаммед вскоре оставил работу на армию, то не вернулся в Александрию. Вместо этого он поселился на родине, в Мансурахе. Его посетило сразу двойное горе – вначале умер отец, а потом, двумя днями позже, купаясь в канале, утонул брат.

Мохаммед любил брата. И хотя факт его гибели явно окутывала тайна, Мохаммед отказался от проведения расследования.

– Что толку? – вопрошал он. – Мой брат был всем, что у меня оставалось от моей семьи.

Эта катастрофа заставила Моргана приехать в Мансурах. Мохаммед унаследовал дом, а точнее, как понял Морган, три соединенных вместе маленьких дома. Два дома сдавались; Мохаммед же жил в третьем, который, в общем-то, включал в себя лишь одну обветшавшую комнату, заставленную разнокалиберной мебелью, и стоял на запруженной грязью пристанционной улице, где между лужами сновала домашняя птица.

Когда на вторую ночь они лежали в постели, Мохаммед сказал:

– Я, наверное, женюсь на жене своего брата.

– И это возможно? – спросил Морган.

– Многие так делают, – объяснил Мохаммед. – Не нужно платить выкуп, поэтому так дешевле. Еще там есть ребенок, которому нужен отец.

И через минуту он добавил другим, уже более спокойным голосом:

– Хочу быть счастливым человеком, живущим в родительском доме.

– Я понимаю, – сказал Морган.

Он знал: то, что Морган высказал в виде утверждения, являлось, по сути, просьбой, и в качестве ответа он ждал позволения сделать то, что задумал.

Чуть раньше, тем же вечером, Мохаммед рассказал ему, как в Кантаре, в зоне Суэцкого канала, его соблазнил английский солдат. Этот человек выпросил у Мохаммеда сигарету, а потом привел в свою палатку. То же самое повторилось и на следующий день. Но рассказ не вызвал в душе Моргана ревности – как и известие о том, что Мохаммед собирается жениться. Тела могут соединяться, подчиняясь неверно истолкованным желаниям; но то, что имело реальное значение, было совсем иным, и Морган мучился с поиском слова, которым смог бы это обозначить.

Во время своей поездки Морган гулял с Мохаммедом по эспланаде вдоль Нила. Они вместе навестили друзей Мохаммеда и проехались по реке на лодке. Они сходили к портному и заказали один костюм на двоих; Мохаммеду он будет чуть великоват, а Моргану – немного маловат. По вечерам они мылись на дорожке под лестницей, поливая друг другу водой из таза. Когда же они забрались в постель, то принялись щекотать друг друга и бороться как дети, при этом Мохаммед в шутку кричал, что сейчас убьет своего друга.

Такого рода отношения казались Моргану гораздо более ценными, чем их немногочисленные поспешные физические контакты. Секс в конечном счете можно оставить в стороне или свести к минимуму; чувство же похоронить значительно труднее. Еще в Александрии у них случались минуты, когда они просто сидели и, покуривая, беседовали, как братья, отделенные и отдаленные от остального мира. Пара. И Моргану пришло в голову предположение, что в этом мире, в его прошлом и настоящем, было и есть множество людей, что так же сидели или сидят друг возле друга, окруженные аурой единого невидимого чувства.

Невидимого, но мощного. Любовь – это как цвет, будто аромат, разлитый в воздухе; в руку его не возьмешь, но он существует, он длится. Когда они с Мохаммедом покинут сей мир, думал Морган, следы их близости останутся – словно призрак, навещающий пустую комнату.

К тому же их расставание с каждым днем становилось все реальнее. Наблюдались все признаки того, что война близится к концу. Когда точно наступит мир, было неизвестно, и об этом даже не говорили, но Морган ощущал приближение момента, когда ему придется уехать. Каждый из них пойдет своей особой дорогой, и жизни их разойдутся. Морган надеялся, что, когда это произойдет, жизнь его друга будет полностью устроенной.

В конце концов Мохаммед действительно женился, хотя и не на вдове своего брата, а на ее сестре. Незначительное на первый взгляд изменение в планах на самом деле означало что-то более глубокое – Мохаммед сообщил Моргану, что читал о любви, но не понял, что это такое. Женитьба имела исключительно практический смысл, не становясь из-за этого менее существенной.

– До сих пор, – сказал Мохаммед, – мне казалось, что я не принадлежу этому миру. Теперь каждый день я счастлив.

С Хомом и Масудом Морган научился принимать неизбежное. Все мужчины, которых он любил, в конечном итоге женились. Это нисколько не отменяло того, что было раньше, или того, что, как в случае с Мохаммедом, продолжалось. Поэтому Морган примирился с мыслью о неизбежности их нового положения, пока не произошло нечто, перед чем все его беспокойства оказались ничтожными.

Когда Мохаммед в очередной раз приехал в Александрию, Морган заметил, что его спина выглядит неестественно вогнутой. Но когда он спросил об этом своего друга, тот не смог скрыть раздражения.

– Со мной все нормально, – сказал он. – Просто у меня были проблемы с деньгами. И ничего больше.

Но Морган помнил, как Мохаммед последнее время жаловался на усталость и апатию. Время от времени его лихорадило, потом лихорадка сделалась постоянной, и Морган нисколько не удивился, когда – вскоре после того, как Мохаммед женился, – получил письмо, в котором его друг жаловался, что при кашле у него горлом идет кровь.