Иосип Новакович - День дурака Страница 48

– Это было облачко-девочка?

– Да, красивое облачко-девочка. Но однажды я оставил коробок открытым, нагла кошка накинулась на него и проглотила облачко.

– Какой ужас!

– Мы погнались за кошкой и попробовали раскрыть ей пасть, чтобы облачко выбралось наружу, но это не помогло. Мы очень опечалились, но тут с нашей кошкой стало происходить что-то странное. Она вдруг стала раздуваться и постепенно превращаться в шарик, который поднялся в воздух. Мы пытались поймать ее, но не смогли. Шарик рос-рос, пока не стал облачком, похожим на серую полосатую кошку. Это был призрак нашей кошки. Когда из этого облачка пошел дождь, то все стало зеленым. Капли высоко подпрыгивали над землей. И вот что удивительно – это были не настоящие капли, а крошечные лягушата. Город и холмы по соседству были покрыты малюсенькими лягушками.

– А что стало с облачком?

– Ой, облака живут вечно, из одного рождается другое, и они продолжают плыть по небу.

– Ас кошкой?

– Она стала призраком.

– А что такое призрак?

– Это душа, которой не нужно тело.

– А какая разница между призраком и душой?

– Не знаю.

– Ну, папа, ты должен знать.

– Ладно, душа – это настоящая ты в твоем теле, благодаря ей ты живешь, и она остается после твоей смерти, летит в рай… или спускается в ад… А призрак – это то, что остается после твоей смерти, когда ты не можешь покинуть землю или просто твой город. И тогда призрак остается жить здесь, обычно на чердаке, и любит двигать мебель.

Внезапно Иван вспомнил об Алдо и его страсти передвигать мебель по комнате всякий раз, как он оставался один. А что двигало им?

– А призраки страшные?

– Вовсе нет. Большинство из них прекрасные нежные создания, которые бродят в клубах дыма. А если помахать рукой перед глазами, то они уйдут, но чаще всего ты и сама не захочешь, чтобы они уходили.

– А есть призраки-балерины?

– Есть.

– Хорошо бы увидеть хоть одного. Можешь сделать мне такого?

– О нет, я не могу их контролировать, могу только придумать историю о призраке-балерине, которая приходит и танцует для нас.

– Нет, историю не хочу, хочу настоящего.

Таня сидела у Ивана на коленях, и он качал ее вверх-вниз. Она положила головку ему на плечо. Иван почувствовал себя счастливым, он расслабился. Это было чудесное ощущение. Теперь его жизнь была полной. Он получил все земные блага, всю радость, которую родитель может получить в общении со своим ребенком, в соприкосновении с его тельцем, и теперь его жизнь продолжится, только он станет моложе и счастливее. Ему даже не нужно быть призраком, он сможет стать свободной душой.

– Папа, хочешь посмотреть на мои рисунки?

– Конечно.

Таня показала ему рисунки полосатых кошек, черепах, балерин – удивительная вселенная ребенка, полная любви и музыки.

– Хорошо, нарисуй еще, а я пойду схожу на чердак.

– Зачем, проверить, нет ли там призраков?

– Да, и сказать им, чтобы улетали.

– Но если увидишь, то и мне скажи, я тоже хочу посмотреть.

Иван пошел на чердак и задумался, не поселиться ли там. Предположим, что Сельма никогда не примет тот факт, что Иван жив, он все равно мог бы жить там тихонько, если не особо шуметь. Скорее всего, все будет в порядке. На чердаке стояло старенькое кресло, и он передвинул его поближе к окну, чтобы смотреть на улицу. А потом Иван заметил веер Ганди на ветхой шаткой книжной полке. Он принес его вниз.

– Таня, смотри, это особенный подарок, который мне подарила женщина, ставшая теперь призраком в Индии. Храни его, и если будет жарко, помаши им перед лицом, вот так. И почувствуешь прохладу. А если появятся какие-то призраки, то махни несколько раз, и они рассеются как дым, и этот дым улетит в окно, на небо, и пойдет дождь.

– Лягушками?

– Нет, только слезами. Когда пойдет дождь, высуни язычок и почувствуешь, что капельки соленые. Ты ведь знаешь, слезы соленые.

– Знаю. Поэтому я так люблю плакать, мне нравится слизывать соль с верхней губы.

– Да ты у меня как маленький козленочек!

Иван обнял дочку, и несколько слез упали из его глаз и скатились по ее щеке. Таня слизнула их:

– Так мило, папа. Раньше ты не был таким милым.

– Знаю. Вот поэтому мы и взрослеем, стареем – чтобы учиться, становиться лучше, чтобы делать добро хотя бы несколько часов перед концом.

– А почему призраки плачут на небе?

– Не знаю. Может, оттого, что они больше не могут кататься на велосипеде?

– Глупости. Но если я увижу кого-то из них, то спрошу, почему он плачет.

– Я еще вернусь как-нибудь вечером, и мы еще поболтаем. А теперь давай я посмотрю, что там у нас на чердаке. – Иван начал подниматься по скрипучей лестнице.

Сельма вернулась, открыла дверь и внесла покупки. За ней вошел доктор Рожич.

– Мама, угадай, что случилось! Папочка приходил!

– Да что ты? Я в это не верю. Он ушел далеко-далеко и не скоро вернется.

– А тебе и не надо верить.

– И где же он сейчас?

– На чердаке. Ищет карты Древнего Египта. И если посидишь тихонько, то услышишь его.

Сверху донесся грохот передвигаемой мебели.

– Как странно, – сказал Рожич.

– Только не говори мне, что ты веришь в призраков! – сказала Сельма.

Все стихло.

– А я верю, – встряла Таня. – Это души, которые не могут покинуть землю. Я бы хотела увидеть их.

– А сейчас пора спать. Почитать тебе перед сном?

– Да.

– Дорогая, подождешь чуть-чуть, посмотри телевизор или что-нибудь поделай, я сейчас, – сказала Сельма.

Доктор сел в кресло и налил себя джина. Иван спустился по скрипучей лестнице и хотел вылезти через заднее окно, но потом подумал: «Ладно, рассуждаем логически. Эти люди не могут быть такими же суеверными, как все остальные. По крайней мере, доктор и моя жена должны меня принять». И он смело вошел в комнату и попросил бокал джина.

Когда Рожич увидел его, то задохнулся от страха. Бокал и бутылка выскользнули из его рук и упали на ковер. За ними свалился и сам доктор, держась за грудь. Из горла вырывался какой-то странный хрипящий звук. Кровь тонкой струйкой потекла из уголка его рта. Он умирал от тяжелого сердечного приступа.

Иван не знал, что делать. Он пощупал пульс доктора. Пульса не было. Делать ему искусственное дыхание? Нет, спасибо. Эта часть медицины никогда не привлекала Ивана. Более того, что бедняга подумает, когда придет в себя, если придет, конечно, – призрак целует его взасос и вдувает воздух в его легкие? Может, призраки так и поступили бы, возможно, это их самое любимое занятие. Но если приступ у доктора случился от страха, то подобное зрелище вообще его прикончит. А что касается искусственного накачивания сердца, то Иван читал исследование, которое доказывало, что это бесполезно. Чаще всего сердце само начинает работать, а если накачивать сердце, то возникает впечатление, что сердце запустилось именно поэтому, хотя на самом деле, скорее всего, оно все-таки заработало само.

Иван посмотрел на искаженное лицо умирающего, но не испытывал ни особой жалости, ни ликования.

Иван тихо и медленно вышел за дверь. Спустившись по лестнице, он услышал крик Сельмы. Что ж, она уже с этим сталкивалась, так что знает, что делать. У нее даже мобильный есть. Можно вызвать врача, разумеется, получше, чем для меня, или позвонить в «скорую». Посмотрим, повезет ли ей на этот раз. Ах да, мне нее нельзя тут торчать.

Иван пришел к выводу, что возвращаться на чердак – не слишком хорошая идея. Сельма может не принять его. Такое впечатление, что его принимают только дети и старики, а остальные приходят в ужас. Подумав, Иван вернулся в бомбоубежище. Он устал, но поскольку вечер был полон событий и волнений, то никак не мог уснуть, а когда уснул, то проспал двое суток.

Проснувшись, Иван ощутил странное желание увидеть собственную могилу. Для этого ему нужно было зайти в магазин, где его, скорее всего, никто не узнает среди приезжих, и купить лопату. Он должен раскопать могилу и посмотреть, что, черт побери, происходит. Есть там тело или нет? Если есть, то я всего лишь бесплотная субстанция! Нет разумеется, тела там нет.

Иван прошел через лес, миновав старый кирпичный завод. Увидев глину, он не смог противиться искуплению и несколько часов лепил – голыми руками – свою собственную статую. Определенно, в жизни человека наступает такой период, когда его интересует внешность, но не из тщеславия, а потому что он мечется в поисках души – кто я, что я знаю, что я надеюсь узнать, или же эти вопросы можно свести к одному – я есть? Даже Рембрандт постоянно рисовал автопортреты, и не только потому, что не умел с толком распорядиться своими деньгами (соответственно, чаще не мог себе позволить пригласить натурщицу), просто находился в поисках души. И в нескольких морщинах Рембрандта больше интриги, чем в округлостях ста одной задницы, нарисованной Тицианом. И в этот момент Ивана изгиб собственных губ интересовал больше, чем десяток бедер Светланы.