Светлана Пахомова - Ангелам господства Страница 48

— Ты ошибаешься, боюсь, их миллионы. — Флегматики имеют страсть к конфликтам, а Рыбы вуалируют её. Сейчас в Ирине злость прорвалась.

— Таким стихийным массам Москва нашла для зёрнышек хоть краешек ботвы? С чего бы? И к чему?

— Мы были «лимита».  Обидно, Яна, но всё же легитимный статус. Было противодействие запретной зоны через прописку и графу «национальность».  Теперь стихийный рынок рабочей силы всех впустил.

— Биржа труда? Но всё же биржа — игра, война за место зёрнышку под солнцем. Москва переварила вас и отработала — нужна другая пища, но их приток — не созидательный продукт.

— Ну, почему же, талантливые, в общем, ребятишки из народа. Ты с ними не общаешься, и потому не понимаешь. Мы искупили им прорыв. Мы проломили тот барьер запретной зоны. И мне тогда Кругляк работу подыскал. Лифтершей. Дал надежду. А то бы я не выжила.

Засунули горячий чайник в морозилку. Такой набор услуг предназначался как дополнение к скорейшей разморозке.

— Я не об этом, Рыба. Прорвали вы плотину нерестом, и хлынуло, не возражаю. Я о другом. Тебя сюда на нерест из Молдавии пригнало, рождённую в Сибири, зачатую над кратером вулкана геологом—папашей, а зачем? Ты знания добыть приехала, ты в эпицентр стремилась, чтоб добыть трудами истину. Да, и карьеру сделать! Да! Теперь той истины — открыто, на развалах по переходам кушай — не хочу! Но не читают. От «Камасутры»   до Блаватской. Второй том Маяковского, в начале девяностых, инерционно вышел с ценой соцплана за четыре рубля и шестьдесят копеек, когда зарплаты были миллион, и до сих пор его никто не купит — валяется, серпасто-молоткастый, алого пролетарского цвета, на баррикадах букинистических развалов. Никто не прикасается, нет никого, кому нужны шедевры лирики мужской любви. Или, хотя бы не нужны, а попросту понятны! Бунина, неопубликованного, «Окаянные дни»,  издали — никто не взвизгнул от восторга. Хотя бы где-то вслух съязвили — что он трибуна революции из-за границы помянул крамолой гимназического прозвища: «идиот полифемович».  Девальвировалось знание, которого мы всласть искали, — как победили лирики и где застряли диссиденты. Такой посев.

— Да, Иоанна, только в твоей провинции можно заметить, что эти дети не будут на столицу спины гнуть. А ведь и вправду — гороскопы теперь в любой киоск «Союз печати»   поставляют.

— Когда у вас поставка свежих гороскопов? Да в шесть часов утра!

По жести окаёмов морозилки тёк конденсат.

— А раньше — по рукам, в перепечатках, запретный плод. — Рыба намазала на масло маргарин и надкусила. — Ты скажешь, Яна, старая привычка? Дурные вкусы прививает нищета, и прочие твои замашки в том же духе… А вот и нет. Умеренное потребленье и сбережение во всём. Я через тот посев усвоила конфуцианство. Недавно диссертацией руководила. Девчонка из Монголии.

— Потомка чингисханов?

— Аспирантка — дочурка из правительства. Мы доказали, что приход в Россию цивилизации монголов принёс ей благо.

— Хвост-чешуя! Ну, Рыба, ты — чума.

— Они не трогали здесь храмы, а ставили свои.

— Шайтан святой Руси боялся?

— Они дополнили Россию знанием и омолодили кровь.

— Русокосый ясак они получили, потопляя в крови.

— Ты недостойна высших знаний — ты не приемлешь дуализма. Вот почему тебя судьба и не пускает, незрелую, в наш респектабельный столичный круг.

— И то, по правде молвить, — в Берендеях просторней, чем в кругу. Монголка диссертацию писала на русском языке?

— Конечно, ну а как же, они его десятки лет учили и очень грамотно, логично, всё выверено. На Востоке, знаешь, элиты общества дают изысканных детей.

— Чадь нарочитую. Они нам — кровь, мы им — язык. Всё по законам дуализма, кто раньше переварит противоречья высшего порядка — тому цивилизация. Дай бог вашей доктрине свалиться на развалы букинистов, и чтобы пришлые пингвины их у метро не слопали прочтеньем… Как видишь, там, в глуши, скучают, но не настолько, чтоб описать за доллары прогрессы ига.

— Разминка рук подсчетом в десять пальцев.

— Да, виртуозная игра, как скерцо на рояле.

— По банковским счетам.

— Отсюда настроение, и блеск в глазах — лихое время. Кураж-гламур.

На экране успешный бизнесмен закончил интервью, и было слышно: «Самая трудная хитрость — произносить правду». 

— Вот ты скажи мне, Рыба, прорываясь, кого ты ненавидела? Риторика. Сама тебе отвечу: партноменклатуру, в лице её — имперское житьё. А эти стаи разбавленных кровей пингвиньих, медвежьих, рысьих — их зов орды в никем не призванных, но прочных жилах — не ненависть.

— Богатых ненавидят больше, чем прежнюю систему, ты права.

— И эта обездоленность, заметь, проходит по границе карточного права. Распределенье привилегий на право и на жизнь — всегда по сходной схеме — по карточкам. Не спорь, ты вдумайся! Какая разница — каким? Блокадные на хлеб, или на перестроечное масло, на дохлых кур, или на сахар, или вот этот, на экране, в одёжке «от Армани»,  пресловутый VIP с позолоченной картой VISA, зарплатной с нефтяных фонтанов на счета — всё карты на руки. Игра в четыре. Что по Конфуцию и Пифагору смысл этого числа?

— Смерть. Замкнутость квадрата.

Рыбёха углублялась в забытьё, сгущались сумерки в прямоугольных окнах. Объёмы морозильной камеры освоены и цель ясна на завтра.

— Прежде братоубийственный раздел, отказ родства по крови шел по границе «деревня и столица»,  теперь — по карточным счетам, суть капиталам.

— Брось ты, они неуязвимы — золотой дождь — броня, на дно — и не достанут.

— Заслонка ненависти не предел. Их будут ненавидеть эти толпы детей без времени.

— Их растворят. Нейтрализуют кокаином.

— Гражданская война на лоне рынка невозможна?

— Сознательных — по партиям и под контроль. Простая педагогика, политика здесь ни при чем.

— Любил ли Гамлет перестройку?

— Ну, не настолько — тень отца.

— А бог с ним, с тем общением, молчание дороже.

— Дороже золота. И пушки не грохочут, и лиры помолчат.

— Простая педагогика. Заслонку на терпенье. Молодёжь пусть жилы спустит в плэйер с веером по вечерам.

Стоптали пластик упаковок, как вакуум знамен, и — в кратер помойного ведра. На мусорку! И освежителем побрызгать.

А спозаранку снова «шопинг».  Подругу за ночь проняло отсутствием свинины в доме. Заполнить отсеки морозильной камеры отборной вырезкой возможно только в магазинах на проспекте.

Тут стало ясно — кандидат наук не мыслит праведно в обрезках мяса. Пришлось учить, распихивая по пакетам, давать понять, что — для борща, что — для окрошки, где — котлеты. Замуж сходить — не поле перейти, особенно после пути в науке по передаче схоластики от вольной конницы хазарских печенегов и до останкинской. Не колбасы, а поля, да не того, что приснопамятный Высоцкий велел властям влюблённым постелить, а лишь того, что взяли в длинноносой сказке для новых русских в чудеса, чтоб околпачить русокосых. Теперь от психики до химии. Термическая обработка мяса зависит от разделки. Разных блюд белковой пищи потребляет муж неограниченно. Зависит от подачи. Режь вдоль волокон или поперёк. На основании временного потребления. Нужды во времени и в разговоре. В зависимости от длины внушений, которые сей ужин предварят. Но вообще, нелишне помнить, что лучший ужин для двоих — согретый плов на батарее. И по-восточному, как ты, Рыбёха, любишь, и для двоих, поскольку твой казан — овал, а это — модная подача сервировки теперь на Западе, и времени не будет жалко, когда твой муж окажется неблагодарным хамом.

Мы штурмовали Питерский проспект не под землёй, а поверху. Рыба впервые осознала количество продуктов для борща. Спуститься и подняться переходом её блокировала тяжесть нош. Я уговаривала, что небезопасно, что эта трасса на места где отдых брежневской элиты уже поприрастал строительством трассирующих на предельных скоростях, что женская привычка к тяжестям в России извечна, и статистика давно сказала, что самый тяжкий труд — у русских балерин, зато удар от их ноги способен опрокинуть лося.

Рыбёха пала на асфальт сухого Ленинградского проспекта и простонала:

— Лучше бы я очищенную сперму покупала!

Вот это откровение, двадцатый век. Атомизация сознания на фоне «шестисотых».  Сошло с дистанции общение полов. Приростом прибыли на банковских счетах — залоги долголетия. Прокормом нанотехнологий. О том мечтали женщины в Сорбонне. Мужчина с возу — бабе легче. Свобода от потуг жратвы. Прощайте, патеры! Фаллические принципы уже не властны. Ваш «шестисотый»   сбил матриархат.

Мы уцелели на проспекте с пакетами продуктов. Нас мерседес не сбил. Не взял в тюрьму патруль. Не клюнул голубь. Видно, белужий вой с тоской в пробирку способен мерседесам угрожать. Николь звонила. Надо ехать. С меня уже достаточно. Как только Жоржа привезли, я к Нике канула, борщ посолила и Рыбе повелела медленно мешать.