Светлана Замлелова - Гностики и фарисеи Страница 48

- Держись, Маруся! Сейчас начнётся.

И мадам Стульчикова, эта мужественная женщина, обводит магазин блуждающим взглядом и берёт себя в руки. А в это время со всех сторон к ним сбегаются "текстильные" дамы во главе с вооружённым охранником. И все они наперебой выкрикивают обидные слова в адрес четы Стульчиковых. Сбежавшись, они, наконец, окружают плотным кольцом Ивана Афанасьевича с супругой и начинают предъявлять претензию.

А надо сказать, что Иван Афанасьевич был не какой-нибудь неуч и пьяница. Напротив, это был человек в высшей степени образованный по экономической части. И даже во времена коммунистической тирании он налаживал торговые связи со странами Магриба. А жители этих самых стран есть не кто иные, как арапы. А кто такие арапы, сегодня все знают. Сегодня арапы сорвали с себя маски и обнажили свой террористический оскал. Ещё, можно сказать, вчера Иван Афанасьевич бился и объяснял этим арапам, как надо налаживать торговые связи. А сегодня арапы объявляют почем зря священную войну, компрометируя тем самым Ивана Афанасьевича. Лично мне эти арапские выходки не нравятся. Но арапам закон не писан. И вот с такими-то оглоедами мучился Иван Афанасьевич, доводя до их арапского сведения, чем и как надо торговать. Словом, Иван Афанасьевич был человек закалённый общением с арапами, и "текстильщицы" его не пугали. "Текстильщицы" в сравнении с арапами - шелуха, очистки. А потому ни один мускул не дрогнул на щеке Ивана Афанасьевича, услышавшего оскорбительные и гневные выкрики в свой адрес. Однако мадам Стульчикова, как не вполне уравновешенная особа, совершенно ослабла и обмякла после стольких событий и переживаний. Почувствовав упадок сил и приступ тошноты, она впилась в рукав супруга и обвела "текстильщиц" блуждающим взглядом. И, чтобы разрядить обстановку, она сказала:

- Что это, господа, сегодня погода какая-то вроде странная.

Одна из "текстильщиц", пожилая дама, говорит:

- Вы нам зубы своей погодой не заговаривайте. Лучше ответьте, вы раскокали лампу или не вы?

Мадам Стульчикова спрашивает:

- Какую лампу? Какую?

Пожилая говорит:

- Фарфоровую, - говорит, - лампу, китайского производства.

Иван Афанасьевич говорит:

- Если ту, что в проходе у вас стояла, то мы. А если, - говорит, - какую другую, то, извините, тогда не мы. Мы, - говорит, - не имеем такой странной привычки, лампы в магазинах бить.

Пожилая говорит:

- Да, да, ту самую. Только, - говорит, - она не в проходе стояла, а на ломберном столике возле колонны. Мы, - говорит, - её туда поставили, чтобы украсить интерьер нашего магазина, а вовсе, - говорит, - не для того, чтобы разные придурковатые покупатели об неё авоськами задевали. Так что придётся вам за неё заплатить.

Тут Иван Афанасьевич несколько в лице изменился, но виду не подал, а сказал:

- Ну, нет! Я не намерен платить за вашу дурацкую лампу, сколько бы она ни стоила. Хорош был бы я, если б за каждую разбитую лампу стал раскошеливаться. Я представляю, какое это было бы разорение для моего семейного бюджета. А сколько, кстати, эта ваша лампа стоила? Мне просто интересно узнать, сколько теперь фарфоровые лампы китайского производства стоят?

Тогда пожилая "текстильщица" говорит:

- Вообще-то, мы её продаём за шестьсот уе. Но поскольку, - говорит, - она свой товарный вид несколько утратила, мы сможем, я думаю, вам её уступить без нашей магазинной наценки, за пятьсот девяносто восемь уе. Это, - говорит, - вполне подходящая цена за такую роскошную фарфоровую лампу.

Иван Афанасьевич говорит:

- Может, цена, конечно, и подходящая, но только мне ваша лампа и даром не нужна, а тем более в таком разрозненном виде. Чего, - говорит, - я стану с этими черепками делать? Нет, лампа мне не нужна. Но я, - говорит, - могу купить у вас вон те занавески за сто уе и тем самым несколько покрыть ваши расходы.

Тут "текстильщицы" заголосили хором. Они кричали, что любой дурак может купить занавески по причине их цельности и вообще отличного качества. А вот, поди ж ты купи осколки фарфора за пятьсот девяносто восемь уе! На это способен лишь человек отважный и благородный. А если Иван Афанасьевич таковым не является, то они подадут на него в суд и заставят оплатить лампу, а заодно ещё чего-нибудь.

Тогда Иван Афанасьевич, у которого возмущение заслонило собой все другие чувства, говорит:

- Я на вас сам подам в суд. За мошенничество. Мне, - говорит, - вся ваша подлая политика теперь совершенно ясна. Гляжу, одна уже заводит меня в какую-то нору и к лампе подталкивает. Я, - говорит, - всех вас выведу на чистую воду.

Тут вперед выступила нестарая ещё "текстильщица" лет двадцати пяти и сказала:

- Мы будем вполне удовлетворены, если вы заплатите половину от того, что стоила эта разбитая лампа. С остальной половиной мы уж как-нибудь разберёмся.

Иван Афанасьевич говорит:

- Ещё не лучше! Такой я дурак, чтобы скупать разбитые лампы за полцены! Мне, - говорит, - все равно, будете вы удовлетворены или нет. Но поскольку я человек сострадательный, то я готов всё-таки купить у вас вон те занавески и заплатить небольшой штраф за причинённый ущерб.

Которая пожилая, так говорит:

- Нет. Лично я не пойду ни на какие уступки. Пускай он покупает свои занавески, платит за лампу и убирается ко всем чертям. Мне, - говорит, - эти отвлечённые разговоры уже надоели. А если он платить не желает, мы, - говорит, - у него по суду вытребоваем. Либо платите немедля деньги за погром и убытки, либо мы сейчас протокол на вас составим!

Тут мадам Стульчикова, до сих пор хранившая молчание, говорит:

- Я, - говорит, - от таких переживаний ну, прямо слабоумной сейчас сделаюсь. Что это за магазин такой особенный. Сначала, - говорит, - нас впускать не хотели, а теперь выпускать не хотят.

Энергичный Иван Афанасьевич говорит:

- Спокойно, Маруся! Пёс с ними, нехай протокол составляют!

Тогда на передний план выходит мрачный охранник, щёлкает затворами и начинает снимать показания. И вот он снимает показания час или два, а после подает готовый протокол Стульчиковым на подпись. И тут, видавший виды и закаленный на арапах, Иван Афанасьевич читает протокол, и силы оставляют его. Он говорит:

- Я, конечно, подпишу эту бумагу. Но мне, - говорит, - до крайности хотелось бы узнать, об чем в ней написано. Так, - говорит, - просто из любопытства. У вас, наверное, почерк какой-то взбалмошный. Я, наверное, поэтому ничего не пойму. Вы, - говорит, - мне сами прочтите. А я потом подпишу.

Тогда охранник берет свою рукопись и читает:

- Севодня в магазин пришли два Стульчикова. Он и она. Он ейный муж. Они пришли и сказали что нужны занавески. Они каторые Стульчиковы хатели купить занавески. Они каторые на окна вешать каторые от света закрывать. С ними ещё сумка была. Они сумкой махали. Когда махали падошли к вазе каторая лампа но как ваза внизу под абажуром. Они своей сумкой вазу задели каторая лампа и она упала. А как она фарфоровая она упала и разбилася. И её не склеить. А он купить не хател а хател занавески. И деньги не дал. Они гаворят что узко было потому лампа разбилась. А наши гаворят что они виноваты и пущай покупают. И у них был спор. Они деньги не дали и ушли. Протокол составил охранник Сивко.

Тут Иван Афанасьевич пот со лба вытер и говорит:

- Я, - говорит, - под чем угодно подпишусь, лишь бы отсюда поскорее уйти. Я, - говорит, - работаю, что вол, чтоб за свой трудовой рубь покупать разные там товары народного потребления, а не для того, чтоб такие оскорбительные протоколы слушать, которые подрывают мои моральные силы и унижают человеческое достоинство.

И он это так говорит, а сам наскоро подписывает протокол, хватает свою жену, мадам Стульчикову, и выскакивает из магазина, по пути опрокидывая тряпичную пальму. Вслед ему несутся проклятья и брань, но Иван Афанасьевич, наученный горьким опытом, не обращает внимания на всю эту сумятицу.

С тех пор Иван Афанасьевич зарёкся ходить по магазинам и старается сам изготовлять товары народного потребления для себя и своей семьи.

А "текстильщиков" из суда выгнали. Им сказали, что ежели в суде начнут рассматривать дела о разбитых вазах, то судей либо на смех народ поднимет, либо растерзает. Им посоветовали лет через двадцать прийти, когда, может быть, дела об убийствах и ограблениях разгребут.

Но "текстильщики" не захотели так долго ждать. Они лампу склеили и теперь за полцены её продают.

Рассказ с продолжением

«…Рифмы негодные и уху зело вредящие сплел еси.

Иди в огонь вечный, анафема».

А. К. Толстой «Церемониал»

"Эта игра забавляла его. Он срубил на этом бартере так много, что - туши свет. Игра дразнила его, потому что это была жизнь. Его жизнь. И он возбуждался от этой игры. Возбуждался и начинал кипеть, как перегретый тосол. Ещё год назад никто из его тусовки не знал, каким крутым он станет. И не просто крутым, а известным всей богемной Москве..." - так начинался рассказ "Собака крупнее кошки, но мельче телёнка" некоего Леонида Клистера, опубликованный в одном из "толстых" московских журналов.