Александр Кулешов - povest o sport kapitane Страница 48

— В пиджаке я был, — буркнул тот.

— Нет, в куртке! — запальчиво крикнула Ира. — И карман был оторван — висел.

— Тише, Слонимская, — подняла руку судья. Она полистала лежавшее перед ней дело, нашла нужную страницу и подняла глаза. — Странно, представитель несовершеннолетнего Логинова. Вот милицейский протокол того дня и предварительные показания вашего сына. Там значится желтая куртка с оторванным карманом.

Женщина опустила глаза.

Затем задал вопрос защитник Сергея.

— Скажите, Слонимская, как выглядел нож, которым вам угрожали?

— Я помню, что у него была странная ручка — в форме русалки. Я еще подумала, что его держать неудобно.

Защитник поднял сидевшего теперь в зале свидетеля Чехонкова, спросив, что он может сказать на этот счет.

— Вспомнил, — подтвердил тот, — действительно, ручка сделана в форме русалки.

— Товарищ секретарь, принесите, пожалуйста, вещественные доказательства, — попросила судья.

Из картонной, запечатанной сургучом коробки судья вынула короткий широкий нож с блестящей рукояткой в виде русалки. Передав нож заседателям, она спросила:

— Скажите, Слонимская, вас кто-нибудь видел в парке в тот вечер, кто может подтвердить это?

— Конечно! — ответила Ира. — Мы ребят из школы встретили, соседку, учительницу нашу. Там многие гуляют.

— Дополнительный свидетель, Слонимская, почему ваш товарищ так плохо все запомнил, а вы так хорошо? — спросил прокурор.

— Так он боялся! Они его ударили…

— И еще ударим! — раздался хриплый голос из зала.

— Вот видите, — продолжала Ирина. — Он только и думал, как бы скорей удрать оттуда.

Задав девочке еще несколько вопросов, суд отпустил ее.

Первым речь произнес прокурор. Подробно проанализировав происшедшее, он неожиданно для всех кроме, наверное, судьи, отказался от обвинения, мотивировав это новыми фактами, вскрывшимися в процессе судебного заседания.

В защиту речей было две. Одну произнес решительный белобрысый паренек с острым взглядом светло-голубых глаз, в упор устремленных на судью, и энергичными жестами — комсорг курса, которого техникум физкультуры выдвинул в качестве общественного защитника. Возможно, он блестяще владел боксерской техникой (паренек имел первый разряд), но по части парламентских выражений и риторики был далек от совершенства.

Сказав много добрых слов в адрес Сергея, он продолжил свою речь так:

— И вообще, товарищ судья, для чего мы самбо занимаемся — танцы, что ли, преподавать? Мы должны уметь врагов бить. Если война или еще что. А этот «потерпевший», простите за выражение, он самый настоящий враг. Я на Сережкином месте не только ему — я б им всем недоумкам шею свернул…

— Общественный защитник, — перебила судья, — выбирайте выражения!

— Извините, конечно, товарищ судья, я не то хотел сказать. Но дал он им по башке — и хорошо сделал. А «потерпевшего» (видно, это слово в данном применении вызывало у него глубокое негодование), я бы его… Он бы у меня еще не гак натерпелся, я бы…

— Садитесь, общественный защитник! — судья повысила голос. — Суд учтет ваше мнение.

Вторую речь произнес адвокат. И хотя по форме она была, разумеется, иной, по существу не отличалась от речи его общественного коллеги.

— Спорт в нашей стране призван воспитывать в молодежи не только физические качества, но и моральные: патриотизм, благородство, чувство товарищества, готовность прийти в трудную минуту на помощь людям. Советское законодательство предусматривает не только право, а обязанность защищать честь и достоинство граждан. И совершенно естественно, что мой подзащитный, несмотря на юный возраст, ни минуты не раздумывал, когда увидел, что на его товарищей, в том числе девушек, нападают хулиганы, да еще вооруженные ножом.

Так учили его тренеры, педагоги, так учил комсомол, так, между прочим, товарищи судьи, учил его и пример отца, ветерана войны, коммуниста. Будучи спортсменом, самбистом, мой подзащитный применил в схватке с хулиганами приемы, которыми владеет. Странно, если б он поступил иначе! Но глубоко убежден, зная характер подзащитного, что, будь он и неспортсменом, и физически слабым, он поступил бы точно так же. Пример тому — поведение свидетельницы Тамары Ребровой, проходящей по делу. Хрупкая девушка смело вступила в схватку со здоровенными хулиганами, и, именно спасая ее жизнь, мой подзащитный нанес травму потерпевшему. При этом следует учитывать и то эмоциональное состояние, в котором находился подзащитный, его возраст, психологические факторы. Как известно, интенсивность защиты не всегда может соответствовать интенсивности нападения, и тот, на кого нападают, не всегда может соразмерить силу отпора силе нападения.

Закон допускает в случаях, когда человеку угрожает непосредственная опасность, когда он подвергся нападению, применять все меры защиты и в случае нанесения вреда нападавшему уголовной ответственности не нести. Нападавших было больше, у них был нож. Мой подзащитный защищал не только себя, но и девушку, жизни которой угрожала смертельная опасность. Думается, что дело, которое разбиралось здесь, послужит поучительным уроком и иным физкультурным руководителям. Ведь мы столкнулись здесь с двумя полярными восприятиями спорта. Мой подзащитный видит в спорте средство подготовки к труду и обороне, для того он изучал самбо. И выходившие против него на ковер соперники были для него прежде всего товарищами. Он испытывал радость, занимаясь спортом. Поэтому и занимался им упорно, добросовестно.

Нападавший на него тоже занимался спортом. Как мы знаем из дела, целый год ходил в секцию каратэ. Но зачем? Лишь затем, чтобы изучить опасные приемы, хвастаться ими, демонстрировать на страх сверстникам, пускать в ход во зло обществу. Он недоучился, ему надоело заниматься, и мы можем лишь порадоваться этому. Потому что, когда жизнь столкнула этих юношей не на ринге или ковре, а в драматической ситуации, верх, одержал настоящий спортсмен, а не псевдоспортсмен, честный боец, а не преступник, человек, которым руководили благородные привычки, воспитываемые спортом, а не недостойное стремление использовать знание опасных приемов в преступных целях. Борьба самбо, бокс и особенно, как мы сейчас наблюдаем, каратэ предполагают исключительно высокую ответственность для тех, кто отвечает за эти виды спорта, и, конечно, тех, кто ими занимается.

В связи со сказанным, товарищи судьи, я требую вынести частное определение о возбуждении уголовного дела в отношении Земского по части третьей статьи двести шестой Уголовного кодекса РСФСР за особо злостное учинение хулиганских действий с применением ножа.

Мы не можем не сожалеть о потерпевшем. Человеческая жизнь и здоровье — главная ценность в нашем государстве. Но по совокупности обстоятельств, принимая во внимание личности участников драмы, анализируя их поведение, можно сделать только один вывод: мой подзащитный действовал правильно, в духе советской морали, в состоянии необходимой самообороны, не нарушил закона и должен быть оправдан!

Потом было предоставлено последнее слово обвиняемому.

Сергей встал и, глядя прямо в глаза судьи, громко сказал:

— Я ни в чем не виноват. Так поступать меня учили в школе, в спортивной секции. И отец учил. Я не хотел причинять увечий ему, — он кивнул в сторону Земскова, — и рад, что все обошлось. Но, случись все снова, я поступил бы так же!

Суд удаляется на совещание.

Оно длилось довольно долго. И все это время Святослав Ильич и Сергей, да и большинство присутствующих, оставались в зале. Святослав Ильич с горечью подумал, что этот суд стал для него не меньшим испытанием, чем самые тяжелые бои на фронте.

И странно, его волновал не сам приговор, срок заключения и так далее. Он знал, что Сергей не виноват, и это было главным. Нет, он хотел, чтобы в этом тесном, набитом людьми зале было громко и ясно сказано от имени его государства, его народа, что его сын не виновен, что его сын поступил правильно, что он, Монастырский, воспитал сына гражданином. Настоящим, честным. Он хотел услышать это от судей. Народных. Тех, кто имел право говорить от имени народа.

Его поколение воевало, чтобы мирно могло жить поколение Сергея. Вырастили сыновей. У тех все хорошо, нет войны, они и представить не могут выпавшие на долю отцов и дедов испытания. И слава богу. Но вот на пути Сергея возникли недетская беда, страшный выбор, смертельная угроза. Как поступит? Как поступали отцы или дрогнет?

Поступил правильно. И пусть суд скажет об этом всенародно, громко. Неважно, что в этой комнате и помещается от силы три десятка человек. Неважно. Важно, что скажет закон, государство. Для него, Монастырского, этого достаточно.

Милиционеры, прокуроры, судьи — люди могут ошибиться. Государство никогда.

То, что сейчас будет сказано, определит судьбу Сергея. Подорвет его веру во все, чему его учили, в том числе и отец, или укрепит ее навсегда.