Януш Вишневский - Одиночество в Сети Страница 48

в клинике неистовствовали возмущенные Кинзи ревнители нравственности с ведрами крови.

Чек за больницу выдал отец, но при условии, что ребенок будет носить его фамилию. Потому я все еще Макманус. Это был последний чек и последнее, что он сделал для меня. Через шесть дней после выхода из клиники моя мама уехала к брату в Нью-Йорк.

Отца я никогда не видел. Да и не желал видеть.

Джим вышел из тени. Глаза у него были красные, оттого что он тер их руками. Он сел рядом с Ким, взял ее руку, поднес к губам и стал нежно целовать. Он даже не пытался вытирать слезы, собиравшиеся в длинном шраме на щеке. После долгой паузы он вдруг тихо произнес:

— Потому-то, Якуб, я и не знаю точного дня рождения моей матери.

Хоть Якуб, пока Джим рассказывал, сидел молча, а точней сказать, онемев, внутренний его голос кричал во всю мочь: «Да как же так получается, что некоторым не везет до такой степени, что их унижают еще до рождения?»

Все это было страшно давно, но Якуб помнил каждую подробность, каждое слово, а особенно ярость Джима в самом конце.

Он открыл глаза, встал, собрал помятые бумаги, на которых сидел. Сложил их в кожаную папку с вытисненным логотипом конгресса. Жаль, что сейчас у него не было косячка, как тогда на Миссисипи, или хотя бы бутылки виски. Они мигом разогнали бы накатившую на него тоску.

Глянув еще раз на то месте, где был дом, Якуб двинулся в сторону Сент-Чарльз-авеню. Через несколько минут он уже сидел в такси и ехал на единственное в своем роде кладбище в мире — в City of Dead, то есть Город Мертвых, в Новом Орлеане.

ОНА: Автобус в Париж отправлялся с паркинга у Центрального вокзала. Когда она вылезла из машины, в которой ее привез муж, Алиция и Ася уже были там. Муж резко затормозил у въезда на паркинг и попросту высадил ее. Как таксист. Откровенно говоря, ей это было безразлично. После того, что он сделал ночью, у нее не было ни малейшей охоты на прощальные нежности. Но помочь ей вытащить из багажника тяжелый чемодан он все-таки мог бы. Она даже не обернулась, когда он отъехал с визгом шин. Да он всегда отъезжал с визгом шин. Даже если бы он уезжал на оленьей упряжке, у него все равно взвизгнули бы шины. Но теперь все это не имело для нее никакого значения.

Она ехала к Якубу! В Париж!

По правде сказать, ей было решительно все равно, куда ехать. Она поехала бы даже в Улан-Батор. Ася увидела ее и тотчас же пошла навстречу, чтобы помочь дотащить чемодан до водителя, который загружал вещи в багажные ящики. Алиция уже успела «отъединиться от мира»: она разговаривала с молодым мужчиной с наушниками плеера.

— В прошлый раз, когда мы ездили во Францию, он тоже привез тебя к Центральному. Помнишь? — сказала Ася, когда они волокли чемодан по выбоинам размякшего от жары асфальта. И язвительно добавила: — Но тогда он готов был носить тебя на руках. А сейчас не хочет даже чемодан поднести. Аля права. Мужики похожи на некоторое радиоактивные элементы: у них очень короткий период полураспада. А дальше уже фоновое излучение. И преимущественно в других лабораториях. Хотя необязательно. Достаточно, чтобы лаборантка была чужая и молоденькая.

Ася опустила чемодан, со вздохом выпрямилась и вдруг спросила:

— Послушай, что произошло, почему ты так зла на него?

— Не хочу я об этом говорить. Особенно сегодня, — ответила она.

Ася наклонилась к ней и прошептала:

— У меня распланировано все по минутам. Знаешь ли ты, что пока мы тут торчим, в музее д'Орсе идет выставка практически всего, что написал Ренуар? Ты просто замечательно выбрала время для поездки. Я взволнована так же, как тогда, когда мы ехали в Ним. Твое решение поехать в Париж было как озарение.

Да, лучшего времени поехать в Париж она не могла бы выбрать. Но причиной тому был не Ренуар, смотреть которого, кстати, она могла бесконечно, а совсем другой мужчина. Но Ася о нем — до сих пор — не знала.

А ведь еще дней десять назад она и думать не думала, что это вообще реально. Но он прислал ей e-mail:

Мюнхен, 28 июня.

Я лечу на конгресс в Новый Орлеан. В мой Новый Орлеан. Возвращаюсь через Нью-Йорк, и авиалиния «ТВА» собирается отправить меня оттуда в Мюнхен либо через Лондон, либо через Париж.

Ты какой город предпочитаешь?

Якуб.

Он заставал ее врасплох внезапными сообщениями о своих поездках. С ним мир казался гораздо меньше. Бостон, Сан-Франциско, Лондон, Женева, Берлин, снова Сан-Франциско. А теперь вот Новый Орлеан. Ей было известно, что для него значит этот город.

А спустя несколько дней, возвращаясь домой по Краковскому предместью, в витрине одного из бюро путешествий она увидела плакат, рекламирующий экскурсию в Париж на несколько дней. Обычно она не обратила бы на него внимания, но в тот день Париж у нее ассоциировался с Якубом. Обнаружив, что даты пребывания в Париже включают и тот день, когда он смог бы туда прилететь, она, слегка взволнованная, вошла в пустое помещение, где в эту жару было так приятно прохладно благодаря кондиционеру. Молодой парень, вероятней всего практикант, вскочил из-за стола, когда она вошла, и снова уселся, только после того как подал ей стакан холодной минеральной воды. Когда она, надо сказать, без всякой надежды попросила ломтик лимона — минеральную воду она обычно пила с лимоном, — он улыбнулся, подал ей красочный проспект их бюро путешествий и вышел. А через минуту вернулся с фарфоровой тарелочкой, на которой лежали очищенные ломтики лимона с воткнутыми пластмассовыми шпильками с маленькими польскими и французскими флагами. Подавая тарелку, он улыбнулся ей. У него были большие карие глаза, длинные, изысканной формы руки, и от него пахло дорогой водой после бритья. Она с удивлением подумала, что после знакомства с Якубом у встречающихся ей мужчин глаза снова имеют цвет и от каждого из них пахнет по-разному, а кроме того — это особенно ее с недавних пор волновало — у них, оказывается, есть вызывающие интерес или совершенно не стоящие внимания ягодицы. Беря ломтик лимона, она указала на французский флаг и поинтересовалась:

— А откуда вы узнали, что я хотела бы поехать в Париж?

Сверившись в компьютере, практикант сообщил, что в автобусе есть еще несколько свободных мест, а вот в гостинице в Париже мест только два. Она спросила, можно ли позвонить. Набрала номер мобильника Алиции.

— Аля, ничего не планируй на воскресенье четырнадцатого июля. Мы с тобой едем в Париж. Ты сама говорила, что с детства мечтала увидеть Париж.

Какое-то время трубка молчала. Слышно было, что Алиция с кем-то разговаривает.

— Гениально, что ты сообщаешь мне об этом сегодня. До воскресенья всего три дня. Разумеется, я еду, но с одним условием: с нами поедет Ася. Она у меня.

Она улыбнулась. Только Аля и Ася могли так прореагировать. Откровенно говоря, она иногда воображала себе мир без мужчин, но мир без двух этих своих подруг представить не могла. В ее жизни они были «всегда». И хотя, а может, потому, что все три они были совершенно разные, ей казалось, что без них мир лишился бы одного измерения. Стал бы плоским.

Алиция…

Заблудившаяся половинка сердца, неустанно разыскивающая свою вторую половинку. Эффектная шатенка, цвет глаз которой в последнее время менялся с изменением цвета контактных линз, которые она приобрела. Обладательница великолепных грудей, скрываемые, или демонстрируемых в зависимости от показаний электронных весов у нее в ванной комнате. Когда Алиция была безгранично несчастна по причине одиночества, ее юбки становились короче, косметика заметней, а сама она худела в устрашающем темпе — этой особенности невозможно было не завидовать, — однако груди у нее все равно соблазнительно выпирали под обтягивающими блузками и свитерками. А ежели у нее кто-то появлялся, она с улыбкой на устах полнела и скрывала свое добреющее, но счастливое от прикосновений мужчины тело под широкими черными свитерами, которые сама вязала на спицах.

Она мечтала о большой любви, как ребенок мечтает о подарках под елкой. И повсюду отчаянно искала ее. Уже на первом свидании Алиция думала, какое платье наденет на свадьбу, а на втором, когда он пытался понять, куда они пойдут после ужина — к ней или к нему, — она размышляла в основном над тем, будет ли он хорошим отцом их ребенку. Почти все ее мужчины поселялись у нее уже во вторую неделю их знакомства, но только один выдержал дольше двух месяцев. В своем красочном представлении «своего единственного» Алиция забыла о сером цвете. У мужчин, кроме того большого достоинства, что они согласились быть с ней, имелись также и обычные человеческие недостатки: они храпели, слишком рано извергали семя, мочились стоя и забрызгивали ее стерильно чистый унитаз, после бритья и чистки зубов оставляли грязную раковину и вообще не имели большой охоты к утонченному сексу только потому, что она весь день провела в кухне, готовя ужин при свечах.

Будь она мужчиной, она не раздумывая женилась бы на Алиции. Дважды. И второй раз даже в костеле. Ибо, по ее мнению, Алиция была главным призом в лотерее для гетеросексуальных холостяков, разведенных или намеревающихся развестись. Она была подготовлена к вступлению в брак, как немецкие альпинисты к восхождению на Эверест. У них были даже написанные завещания, заверенные нотариусом. Алиция еще не подготовила завещания, в котором она, разумеется, все оставляла бы «своему любимому мужу», но в ванной комнате у нее половинка шкафчика неизменно пустовала, готовая принять его кисточки для бритья, бритвенные лезвия и презервативы.