Джеймс Риз - Книга теней Страница 48

Он проклинал своих мучителей, но толпа неистовствовала, наблюдая за быстрым падением молотка, и никто, кроме юного Жака, сына и помощника палача, не слышал его слов.

Четвертый, очень широкий клин разбил лодыжки кюре. Они рассыпались с треском, эхом прозвучавшим на площади.

Затем последовали пятый, шестой и седьмой клинья. Голени и бедра, еще раз лодыжки и ступни. Кости раскалывались, разрывая красную и серую плоть. Желоба, удерживающие на месте ноги, служили каналами: кровь, костный мозг и раздробленные кости стекали по ним к пяткам кюре. (Сын палача собирал эту красную кашу в ведра: позже семейство будет продавать ее заезжим визитерам в бутылочках, как сувениры, разбавив речной водой в пропорции один к двум.)

Отец Луи хотел умереть. Пытался умереть, направлял на это свою волю. Но ни «синклит», ни толпа не должны были лишиться зрелища.

Толпа начала распевать: «Сжечь его! Сжечь благочестивого дьявола!»

Каноник подозвал хирурга, и тот поднялся на помост. Сможет ли, по его мнению, кюре выдержать еще один или два клина? Маннури считал, что да, священник может остаться живым, но лучше не рисковать. Вряд ли толпа хорошо воспримет горящий труп. Пусть кюре будет жив. Прекратите пытку и начинайте сожжение. Прокурор хотел продолжать вгонять клинья, хотя палач сказал, что пытка уже перешла в стадию чрезвычайной; если они собираются продолжать, мальчишке придется бежать домой за более широкими клиньями. Экзорцист убеждал прокурора, что надо остановиться. Ясно, сказал он, что кюре призвал на помощь свое Черное Божество и Сатана сделал священника нечувствительным к боли. Они могут загонять клинья один за другим, даже не пощадив руки, но без всякой пользы, поскольку здесь явно не обошлось без Сатаны.

Прокурор приказал убрать пыточный инструмент. Толпа ритмично захлопала в знак одобрения.

Луи дали самую сильнодействующую соль и заставили проглотить уксус и масло, хранившиеся в мочевом пузыре оленя. В потрескавшиеся губы кюре втерли сок из плодов лайма. Затем палачи раздели священника (не забыв оставить для продажи его окровавленную сорочку) и натянули через голову воняющую серой мужскую ночную рубашку. Вокруг его талии дважды обернули веревку и завязали крепким узлом. Потом его подтащили к стоявшей наготове, запряженной двумя мулами тележке. Его подняли и водрузили на скамью. Потерявшие форму ноги безвольно висели. Сын палача присел на колени сбоку от священника, не давая ему упасть и время от времени приводя в чувство с помощью соли. Юный Жак, должно быть, был рад, что на нем толстый капюшон и полумаска, поскольку толпа обрушила на медленно ползущую тележку град камней, палок и гнилых фруктов.

Возница хлестал одуревших животных до красных рубцов на коже. И вот наконец предваряемые отрядом лучников, разделивших толпу надвое, «синклит», тринадцать судей, экзорцист и избранные кардиналисты прошли через площадь к столбу для казни. Вслед за ними подъехала тележка.

Толпа сомкнулась вокруг тележки, качнула ее из стороны в сторону, так что священник упал со скамьи, а поскольку раздробленные колени не могли замедлить падение, упал плашмя лицом и грудью. Мальчишка быстро поднял пришедшего в сознание священника, потянув за веревку, завязанную вокруг его талии, и посадил гораздо более крупного, чем он, мужчину к себе на колени, как тряпичную куклу. Он крепко прижал его, показывая , что это необходимо для его же безопасности.

Кюре заговорил резким хриплым шепотом:

– Ловец Душ знает, что я неповинен в приписываемых мне преступлениях и что огонь, в котором я умру, – не более чем наказание за мое вожделение. – Он посмотрел на державшего его мальчишку, заглянул в его широко расставленные бледно-голубые глаза за полумаской. – Спаситель Человечества, не прощай моих врагов. Накажи их, сам я не могу этого сделать.

Слезы страха полились из наполовину скрытых глаз мальчишки. Только когда тележка остановилась у столба, отец пришел ему на выручку.

К столбу было прибито небольшое железное сиденье, как раз над соломой и поленницей дров. Отца Луи подняли с тележки и поместили на сиденье. Веревку, обвивавшую его талию, использовали, чтобы привязать его к столбу; один раз ею обернули его стан и один раз – шею, чтобы придать священнику вертикальное положение, а второй веревкой завязали руки у него за спиной.

Отец Транквилл совершил обряд изгнания бесов с места казни, окропив святой водой дрова, солому, палача, толпу и осужденного. Он произнес молитву против препятствующих совершению правосудия демонов, чьи козни могли бы каким-то образом избавить священника от заслуженных им мучений.

Прокурор и каноник приблизились к отцу Луи с текстом признания и гусиным пером. Еще одна порция соли и глоток сока из плодов лайма в деревянной чашке.

– Мне не в чем признаваться, – с трудом произнес отец Луи. – Дайте мне поцелуй примирения и позвольте умереть.

Каноник ответил отказом. Зрители, стоявшие поблизости и слышавшие, о чем просил осужденный, стали кричать, что каноник поступил не по-христиански, отказав кюре в поцелуе. Тогда каноник поцеловал кюре в щеку. Из толпы посыпались насмешки. Какая-то женщина, пользуясь тем, что ее нельзя было распознать в скоплении народа, выкрикнула, что каноник даровал кюре «поцелуй дьявола», а толпа начала стыдить и злить каноника.

Удушение у столба было обычной казнью, но прокурор понимал, что это не предусмотрено приговором. Отца Луи должны были сжечь живым. Немногие в толпе удосужились прочитать вердикт по делу кюре, расклеенный по всему К*** прошлой ночью. Поэтому, когда обвинитель и каноник Миньон взяли по пригоршне соломы, чтобы зажечь ее от лампы, раскачивающейся рядом со столбом и специально предназначенной для этой цели, толпа перестала скандировать: «Поцелуй дьявола!» – и принялась выкрикивать одно слово: «Задушить! Задушить! Задушить!»

Прокурор поджег солому, и, как только появились языки пламени, толпа стихла. Каноник зажег край пропитанной серой ночной рубашки кюре.

И отца Луи охватило пламя.

Тишина. Потом шипение горящей плоти. Смрад. Крики священника, нет, это были не крики: у него не было сил кричать. Это был внушающий жалость звук, пронзительный и короткий, словно кролик попал в ловушку.

Расходящаяся лучами пульсация толпы. Удовольствие, близкое к похоти. И быстро, с хрустом и треском, загорающиеся веточки, куски дерева, солома.

Дым. Клубящийся белый дым. Совершенно белый. Закрывающий обзор.

А потом из самой гущи дыма стало слышно, что осужденный кашляет, задыхается.

– Нет! – закричал прокурор.

– Этого нельзя допустить! – выкрикнул экзорцист.

Осужденный при помощи своих дьяволов мог действительно избегнуть правосудия. Он мог задохнуться от дыма еще до того, как его лизнет чистый язык пламени. Кто-то чересчур торопливый слишком рано подложил солому, дрова и лучину для растопки – они были мокрыми после вчерашнего ночного дождя и чрезмерно дымили.

Экзорцист и каноник Миньон окропили пламя святой водой, понося невидимых демонов, окружавших столб: «Exorciso te, creatura ignis…» И еще молитва: «Ессе crucem Domini, fugite paries adversae, vicit leo de tribu Juda, radis David… in nomine Dei patris omnipotentis, et in nomine Jesu Christi filii ejus Domini nostri, et in virtute Spiritus Sancti…» Они бегали вокруг столба, полы их длинных мантий проносились над кругом пламени. Они размахивали распятиями и кадилами с ладаном. Палач отошел в сторону и наблюдал за двумя стариками, плясавшими вокруг столба и похожими на демонов больше, чем кто-либо еще, кого ему доводилось видеть.

Отец Луи плавно переходил от света к тьме, от криков к молчанию.

Когда он был в сознании, он чувствовал, как пламя лижет его раздробленные ноги, поднимается вверх по их изорванной в клочья плоти. Он не мог двигать ногами. Он был подобен мясу, насаженному на вертел. Языки пламени достигали пропитанной серой ночной рубашки и охватывали спину, грудь и руки. Сильнее всего припекало бока и ягодицы. Он посмотрел вниз через удушливый дым и увидел, как кожа на его ногах обугливается и отделяется от кости. Он уже не чувствовал этого. Его глаза закрылись. Тьма.

Свет.

Он услышал, что совершается какой-то странный ритуал. Он вновь погрузился в боль, опустился в нее. Тьма. Свет… Наконец он нашел ответ на молитву: он знал, что ни небеса, ни ад не откроются для него.

Палач, охваченный своего рода душевным порывом, вступил в полосу пламени. Он дотянулся сзади до вопящей головы кюре и схватил его за шею. Один резкий поворот.

И отец Луи умер. Живой отец Луи умер.

И, словно вызванная треском в позвоночнике, на площадь спустилась стая ярких птиц. Они бесшумно слетели с каждого дерева, башенки и шпиля площади. Стая голубей, машущих серебряными и белыми крыльями, как лопастями. Сотни, тысячи птиц, прорывающих ярко-белый дым, который вдруг обрел запах фиалок. Птиц, падающих камнем, ныряющих, описывающих круги вокруг столба, пролетающих сквозь языки пламени, обжигая крылья.