Олег Рой - Капкан супружеской свободы Страница 48

Алексей Соколовский невольно поднял брови, и Натали заметила это движение изумления.

— Вы не знали? — помолчав, спросила она. — Было несколько эпизодов, когда бабушка предпринимала безумные, просто непростительные для солидной замужней женщины выходки, лишь бы добиться разрешения на въезд в Советы. Впрочем, все эти попытки закончились ничем, но она надеялась, что ее дочь хотя бы знает о них. Ваш дед о них, во всяком случае, точно знал.

Дед… Алексей, словно воочию, увидел его суховатую старческую фигуру, его трость с тяжелым набалдашником — с возрастом у Николая Ивановича Родионова появились неожиданные для его происхождения и карьеры купеческие замашки, страсть к дорогим старомодным вещам, — его выцветшие холодноватые глаза, жилистую, крепкую руку, которой он часто гладил внука по голове… И голос его, размеренный, чуть надтреснутый, вновь прозвучал в памяти Алексея Соколовского: «Твоя бабушка предала меня, нашу семью, свою Родину… Она смогла бросить собственного ребенка…» Ах, дед, дед! Сознательно ли ты обманывал мальчика, слушавшего тебя вполуха и резво семенящего рядом с тобой по дорожке зоопарка, или же ты говорил ему правду, которую создал для себя сам, — ту, что была для тебя единственной правдой в мире?

Алексей усилием воли вновь включился в то, что говорила ему Натали, размешивающая соломинкой остатки коктейля в бокале, и уловил обрывок ее фразы:

— …ужасно долго. Она думала, что этот Бог наказывает ее: ведь он однажды уже дал ей ребенка, а как она поступила с собственной дочерью?… Бабушка даже не смела обратиться к врачам, только молчала и плакала; я знаю, это было так, хотя она никогда не рассказывала мне об этом. Но потом случилось чудо. Они с дедом оба были уже во вполне солидном возрасте, когда на свет появился мой отец. И, может быть, это семейное у мужчин из семьи Лоран, потому что я-то родилась, когда отцу тоже было хорошо за сорок. Моя мать была намного его моложе.

— Была?

— Его уже нет, — спокойно пояснила Натали. И, заметив его виноватый жест, подняла вверх маленькую руку. — Нет, не извиняйтесь, вы ведь не знали об этом. Это случилось давно, и мы с мамой давно привыкли жить без отца. Он был очень хорошим человеком, но смерть приходит чаще именно к хорошим людям, не правда ли?

Он вновь подивился странному сочетанию в этой девочке крайней молодости с жизненной мудростью. Все, что она рассказывала, было ему по-настоящему интересно, потому что приоткрывало тяжелую завесу над судьбой женщины, успевшей стать ему близкой и дорогой — единственно близкой и родной после смерти жены и дочери. И все-таки он не сумел удержаться от невольного желания взглянуть на часы: он ведь приехал в Париж, чтобы увидеть эту женщину, а не слушать рассказы о ней.

— Мама просила меня рассказать вам все это, прежде… прежде, чем вы увидитесь с бабушкой. Она очень ждет вас, и нам хотелось, чтобы эта встреча не оказалась для нее губительно разочаровывающей.

Вся эта подготовка вдруг показалась Соколовскому немного комической. Он улыбнулся Натали:

— Ну и как вам кажется — я не разочарую ее?

Она не отреагировала на его улыбку, а ответила неожиданно серьезно, глядя на него оценивающе и чуть недоверчиво:

— Посмотрим. Во всяком случае, мы обе — и я, и мама — будем рядом и настороже. Вдруг вам придет в голову обидеть бабушку?

Да, они по-настоящему любят ее, понял Алексей. А девушка уже подымалась из-за столика, отодвигая в сторону опустевший бокал. И, храня теперь взаимное молчание, они вышли из бара под мелкий и чистый парижский дождь.

Особняк в одном из парижских предместий, куда привезла его Натали, показался ему ничем не примечательным, хотя и вполне, вероятно, зажиточным домом. Они поднялись по широкой лестнице на второй этаж и остановились перед дверью в гостиную, откуда доносились звуки рояля. Даже не слишком изощренной музыкальной эрудиции Алексея Соколовского хватило на то, чтобы определить: играли «Элегию» Массне. Выбор вещи показался ему несколько салонным, если не сказать — банальным, и он невольно поморщился; как опытный художник он уж, конечно, срежиссировал бы сцену ожидания с бо`льшим вкусом и меньшей шаблонностью. Однако в звучании этой знакомой с детства вещи было столько силы, экспрессии и подлинного чувства, что уже через минуту Алексей переменил свое мнение об исполнителе в лучшую сторону, невольно заслушавшись чарующими звуками.

— Что же вы остановились? — спросила девушка, заметив, как неуверенно застыл он у входа в гостиную. А потом, поймав его настороженный взгляд, легонько подтолкнула и тихо добавила: — Я не пойду с вами. Мама хотела для начала поговорить с вами наедине.

И он шагнул вперед, еще успев уловить краешком смятенного сознания, как исчезла, растворилась в просторном холле Натали. Алексею казалось, что вот теперь, сейчас, он действительно остался совсем один в незнакомом ему мире, и невозможно понять, не делает ли он ошибки, открывая дверь в незнакомую комнату, и нужна ли ему эта дверь, и нужен ли шаг вперед…

Высокая статная женщина поднялась из-за рояля ему навстречу. Спокойное, задумчивое лицо. Волосы цвета темного меда, разделенные прямым пробором и свободно ложащиеся на плечи тяжелым каскадом. Серьезные глаза того неопределенного, часто меняющегося зеленого цвета, который так любят изображать на своих картинах художники. И неторопливая, полная внутреннего достоинства плавность жестов, коей невозможно обучиться ни в одной школе хороших манер, — она дается с рождения, и только некоторым, немногим счастливчикам… Он не сумел бы сейчас сказать о внешности и манерах этой женщины ни одного конкретного слова — хороша она или нет, притягательна ли, волнующа ли? Она просто была здесь, и ни комнаты, ни дома без нее, похоже, существовать бы не могло.

— Вы — Алеша… Алексей Соколовский, — произнесла женщина. И, улыбнувшись как-то неуверенно и трогательно, добавила: — Я давно уже знаю вас.

Он наклонил голову, внутренне подивившись этому мягкому, почти интимному «Алеша», сорвавшемуся с ее губ. Ее выговор был еще мягче, чем у дочери, но значительно менее правильным, и акцент ощущался резче. Ну еще бы, мельком подумал он, ведь Натали слышала русскую речь в доме отца и бабки с рождения, а ее мать вошла в эту семью, уже будучи взрослой…

— Я очень рада познакомиться с вами. — Она подошла к нему совсем близко и протянула ухоженную руку. Глаза все еще внимательно изучали гостя, не вымолвившего до сих пор ни слова. — Наталья Кирилловна с нетерпением ждет вас.

— Я тоже жду этой встречи, мадам Лоран. Я очень долго шел к ней…

Она протестующе покачала головой:

— Прошу вас — просто Эстель. Ведь мы родственники. И если вы до сих пор ничего не знали о нас, то мы-то прекрасно осведомлены о вашей жизни. Будь моя воля, умей я переубедить свою свекровь, мы давно бы уже познакомились с вами и Ксенией, а наши девочки стали подругами… Как, кстати, поживает ваша семья? Надеюсь, ваши близкие здоровы?

Ему показалось, что небо обрушилось на него. В спокойном взгляде этой холеной, мгновенно ставшей ему неприятной женщины он прочел вежливое равнодушие, ту самую ни к чему не обязывающую любезность, которая заставляет даже малознакомых людей задавать друг другу вопрос: «Ну, как дела?» — и торопиться дальше, не удосужившись выслушать ответа… Конечно, они не обязаны были знать, что именно приключилось в последние месяцы с человеком, о жизни которого они якобы так «хорошо осведомлены». Но и этот человек тоже не обязан, в сущности, раскрывать душу перед первою же встречной, даже если она и отрекомендовалась родственницей. И, сцепив зубы, Соколовский только пробормотал: «Благодарю вас», отводя взгляд и озираясь.

Только теперь он разглядел комнату, в которой находился. Выдержанная в светло-серебристых тонах, она точно была декорирована таким образом, чтобы служить достойным обрамлением своей аристократичной хозяйке. Серо-зеленоватое платье Эстель, очень простого покроя — единственным его украшением был широкий волан на груди, — «звучало» в холодноватом интерьере гостиной так же естественно и гармонично, как несколько минут назад звучала в нем «Элегия» Массне. Мебель орехового дерева, явно старинная, с годами приобрела тот же теплый, спелый, медовый оттенок, которым отсвечивали волосы женщины. А украшений вокруг было так же мало, как и на самой хозяйке: у нее — единственное кольцо, на стенах — несколько картин и гравюр, тоже выдержанных в неброских тонах.

Гравюры?… Да-да, и причем отчаянно знакомые. Сердце Алексея екнуло, и он подошел поближе, чтобы разувериться в своей нелепой догадке. Но все оказалось правильно: это были гравюры, мастерски сделанные с его афиш, его рекламных плакатов, с фотографий его актеров и сцен из спектаклей, некогда триумфально прошествовавших по Москве или же зарубежным фестивалям и получивших хорошую прессу. Афиша с последнего Венецианского фестиваля тоже была здесь, и он поразился тому, насколько полной была коллекция, собранная его бабкой: кажется, в маленьких фотографических рамках, в альбомах, развернутых на столике у камина, было собрано все, что только могло рассказать о Соколовском, показать Соколовского, преподнести его в наиболее выгодном свете… Он и сам не мог сказать, приятно или же оскорбительно для него было вдруг обнаружить в незнакомом доме столь нескромный интерес к малейшим нюансам его жизни. Но когда он обратил к Эстель Лоран недоумевающий взгляд, та, до сих пор молча наблюдавшая за ним, только кивнула в ответ.