Эли Визель - Ночь. Рассвет. Несчастный случай (Три повести) Страница 49

Я хотел разделить с ней ее унижение, я надеялся, что ее унижение коснется и меня.

Она говорила, а я молча слушал. Иногда мне, словно зверю, хотелось завыть.

Сара говорила ровным монотонным голосом, останавливаясь лишь для того, чтобы молчание дорисовало образ, который слова были бессильны изобразить. Ее рассказ будто прорвал тайную плотину в моей душе.

Я знал, что в концлагерях были такие, как Сара. Я никогда не встречал их, хотя слышал о них. Я не знал, что их лица подобны лицам больных детей. Мне в голову не приходило, что однажды я поцелую одну из них в губы.

Двенадцатилетняя. Ей было двенадцать лет, когда ее разлучили с родителями и отправили к специальный барак. В этот барак ходили развлекаться лагерные офицеры. Ей сохранили жизнь, потому что некоторым немецким офицерам нравились девочки ее возраста. Им нравилось спать с такими девочками. Внезапно она обратила ко мне взгляд своих потемневших глаз: в них все еще был Бог. Бог хаоса и бессилия. Бог, который мучает двенадцатилетних девочек.

— Ты когда-нибудь спал с двенадцатилетней? — спросила она меня.

Ее голос был холоден, сдержан, бесстрастен. Я старался подавить крик. Я не смел оправдываться, это было бы слишком просто.

— Но ведь тебе хотелось бы, правда? — спросила она, заметив, что я молчу. — Всем мужчинам этого хочется.

Ее взгляд жег мои глаза. Я боялся закричать. Я не смел оправдываться перед ней. Только не перед ней. Она заслуживала лучшего.

— Скажи мне, — продолжала она чуть мягче, — ты из-за этого не хочешь спать со мной? Потому что мне не двенадцать?

Бог бессилия воспламенил ее глаза, и мои тоже. Я подумал: «Я сейчас умру». Каждый, кто увидит Бога, должен умереть, так написано в Библии. Я никогда не понимал этого до конца: почему Бог вступает в союз со смертью? Зачем Ему убивать человека, которому удалось увидеть Его? Теперь все стало ясно. Богу стыдно. Богу нравится спать с двенадцатилетними девочками. И Он хочет, чтобы мы об этом знали. Если кто-нибудь увидит Его или о чем нибудь догадается — он должен умереть, чтобы не разгласить его тайну. Смерть — только страх, охраняющий Бога, привратник в огромном борделе, который мы называем Вселенной. «Наверное, я умру», — подумал я. А мои пальцы, стиснутые вокруг моего горла, невольно сжимались все крепче и крепче.

Сара решила дать мне передышку. Она снова глядела перед собой и продолжала свой рассказ. Казалось, я не существую для нее, или, наоборот, всегда, везде и повсюду существовал только я.

«Он был пьян. Пьяная хохочущая свинья. Он вызывал омерзение, особенно, его смех. „У меня сегодня день рождения, — сказал он. — Я хочу подарок, особенный подарочек!“ Он осмотрел меня с головы до ног и захихикал: „Вот мой подарочек на день рождения!“ Я не поняла, что он имеет в виду. Мне было двенадцать лет. В этом возрасте еще не знают, что можно подарить девочку на день рождения… Я была не одна в бараках. Вокруг нас стояло десятка полтора женщин. Берта побледнела, остальные тоже. Они побелели, как трупы. Только его пьяная морда была красной. И руки тоже были красными, как у мясника. От глаз до рта, сплошная хохочущая рожа. „Ты мой подарочек на именины, ты!“ — сказал он. Берта кусала губы. Она была моим другом.

Берта была очень красивая женщина с печальным лицом. Она несла свою голову, словно восточная принцесса. В ту ночь, когда ее привезли в лагерь, она лишилась дочери, которой было столько же лет, сколько Саре.

— Она еще слишком маленькая, господин офицер, — вмешалась Берта. — Она же еще ребенок.

— Раз она здесь, значит, она уже не ребенок, — ответил он, мигая. — А то бы она была, сама знаешь, где. Там…

Его толстый палец указал в потолок.»

— Берта была моим другом, — сказала Сара. — Она не сдавалась и боролась до конца. Чтобы спасти меня, она была готова занять мое место. Другие тоже, по крайней мере, на этот раз.

Сара помолчала несколько секунд.

«В полутемном бараке, Берта попыталась отвлечь его. Не говоря ни слова, она начала раздеваться. Остальные женщины — брюнетки, блондинки, рыжие — не сговариваясь, сделали то же самое. В мгновение ока все они стояли обнаженные, словно немые, неподвижные статуи. Саре показалось, что это дурной сон, болезненный бред. Или она сошла с ума? Жестокая тишина повисла в бараке, и поэтому еще ярче выделялись напряженные лица. Снаружи солнце опускалось за горизонт, заливая своей ржавой кровью ползущие тени. Казалось, что если эта сцена продлится, в любой миг может произойти что-то ужасное, отчего содрогнется Вселенная, изменится ход времени. Судьба снимет маску, и человек, наконец, увидит, что ждет его за пределами правды и смерти.

В этот момент пьяный схватил ребенка за руку и грубо выволок из барака. Уже стемнело. Красноватое сияние подымалось над землей, затягивая небо яркой кровавой полосой».

— Офицер знал толк. — сказала Сара. — Среди всех голых женщин, что были в бараке, он выбрал меня, хоть я была одета. Мужчинам нравится спать с женщинами, которым только двенадцать.

Она снова повернула голову ко мне, и тиски вокруг моего горла сжались с новой силой.

— И ты, — сказала она, — если бы мне было двенадцать, ты бы спал со мной.

Я больше не мог ее слушать. Силы мои были на исходе, я подумал: «Еще одно слово — и я умру». Умру здесь, на этой кровати, куда мужчины приходят спать с девушкой, у которой золотистые волосы, и даже не подозревают, что спят с двенадцатилетней.

В какой-то миг мне пришло в голову, что я должен взять ее прямо сейчас. Внезапно, без лишних жестов и бесполезных слов, чтобы доказать ей, что можно пасть еще ниже, что грязь вездесуща и бездонна. Я медленно встал, взял ее руку и нежно поцеловал. Пусть она видит, что я хочу, что я желаю ее. Пусть она поймет, что и я не могу вырваться из-под власти своего тела. Я коснулся губами ее холодной руки.

— И это все? — спросила она. — Ты больше ничего не хочешь?

Сара расхохоталась. Она пытались смеяться, как тот, другой, как пьяный офицер в бараке, но ей не удавалось. Она не была пьяна. Ничего мерзкого не было ни в ее руках, ни в ее голосе. Она была так чиста, как только может быть чист человек.

— Хочу, — ответил я, потрясенный.

Склонившись над ней, я снова поцеловал ее в губы. Она не ответила на мой поцелуй. Мои губы ласкали ее рот, мой язык искал ее язык. Она оставалась равнодушной, безучастной.

Я выпрямился и, поколебавшись мгновение, очень медленно произнес: «Я скажу тебе, кто ты такая…»

Она попыталась заговорить, но я опередил ее.

— Ты святая. Святая — вот ты кто.

Ее болезненное детское лицо вспыхнуло от удивления, взгляд прояснился, стал более жестким.

— С ума сошел! — сказала она со злостью. — Совсем свихнулся!

Расслабившись, она снова захохотала. Она подражала чьему-то смеху. Но ее глаза не смеялись, и не смеялся ее рот.

— Я, святая! — сказала она. — Да ты сдвинулся! Разве я не говорила тебе, сколько мне было лет, когда я приняла моего первого мужчину? В каком возрасте я начала карьеру?

Она дерзко подчеркнула слово «карьера».

— Да, — ответил я, — говорила. Тебе было двенадцать лет. Двенадцать.

Она смеялась все сильнее и сильнее. «Это пьяный офицер, — подумал я. — Он не оставляет ее до сих пор».

— А ты считаешь, — продолжала она, — что женщина, которая начала свою карьеру в двенадцать лет, святая? Так?

— Так, — ответил я, — святая.

Я подумал: «Пусть плачет, кричит, пусть оскорбляет меня. Все, что угодно, только не этот чужой и страшный смех, смех обезумевшей души».

— С ума сошел, — сказала Сара, стараясь говорить беззаботно и весело. — Тот пьянчуга был только первым. Вслед за ним пришли остальные. Все остальные. Я превратилась в «особый подарочок» нашего барака. «Особый подарочек», который каждый из них хотел преподнести самому себе. Я была популярное, чем все прочие женщины, вместе взятые. Я нравилась всем мужчинам: счастливым и несчастным, хорошим и плохим, старым и молодым, веселым и молчаливым. Робким и развращенным, волкам и свиньям, интеллигентам и мясникам, всем-всем, понял? Все валили ко мне. А ты думаешь, что я святая. Ты совсем сдвинулся, бедняга.

И она расхохоталась еще громче. Но смех не имел к ней никакого отношения. Все ее существо олицетворяло извечное, безымянное страдание. Ее смех звучал сухо и бесчеловечно. Это был чужой смех, смех Бога или пьяного офицера.

— Ах ты, бедняга! — сказала она. — Мне тебя жалко! Слушай, когда у тебя день рождения? У меня есть для тебе подарок, особый подарочек.

Ее смех остался во мне. Когда-нибудь и меня охватит безумие. Сара, лежавшая в своем черном белье, слегка подогнув одну ногу, вдруг перестала хохотать. Я почувствовал, что близится завершающий удар. Инстинктивно, я начал пятиться к двери. Тут я услышал ее вопль: