Марина Ахмедова - Женский чеченский дневник Страница 49

– Хватит зубы заговаривать. Какой министр, я тебя спрашиваю?

– Так это не здесь, в Москве он.

– Что ж ты мне голову морочишь?! Ладно, иди отсюда, у меня от твоей трескотни уши заболели.

Наташа вышла из госпиталя. Лужники ее многому научили.

Через несколько месяцев военный, которому она пять минут назад рассказывала про капусту, будет раздетый, без погон лежать на земле в Буденновске и кричать: «Мама! Мамочка! Больно!» А потом Наташа очнется в операционной и увидит его вспоротую грудную клетку. Но это случится позже. А пока она снимала военный Грозный, все ближе подбираясь к руинам Дудаевского дворца.

Ближе к дворцу выжженный город совсем опустел и примолк. Через каждые несколько шагов она задирала голову вверх, к пустым окнам покинутых домов, и готова была встать как вкопанная, заметив дуло снайперской винтовки. В городе, особенно с наступлением темноты, случались перестрелки, и притаившихся в тихих развалинах снайперов нельзя было сбрасывать со счетов.

За спиной щелкнуло. Это был не лязг затвора. Наташа обернулась. Из кучи мусора, выгнув спины, выходила стая собак. Они нюхали воздух и мягко ступали подушечками лап по обломкам. Она попробовала их сосчитать – уже девять, и еще две показались из проемов уцелевшего фасада многоэтажки.

Отступила на шаг. Нельзя поворачиваться к ним спиной. Нельзя бежать. Отходить мелкими шажками. Собаки снова принюхались и тонко завыли – предвкушали. Дворняги, нажравшиеся трупов и превратившиеся в людоедов. Наташа повела головой. Никого. Ее спасти мог только чудом появившийся на верхних этажах снайпер. Неужели на всей улице не найдется ни одного?

Отступила еще на шаг, под ногу попал осколок бетона. Споткнулась. Собаки медленно начали заходить со спины. Ускорила задний шаг. Нельзя им позволять оказаться за спиной. Наташа поднесла к лицу фотоаппарат. Собаки остановились. Не может быть! Нажала на кнопку, сработала вспышка. Прошла дальше. Собаки какое-то время не двигались, а потом снова ступили за ней. Снова поднесла фотоаппарат к лицу. Остановились. Они наелись человечины, но за месяцы войны успели четко усвоить – если человек подносит что-то к лицу и нажимает на кнопку, лучше не подходить.

Она прошла несколько метров, пятясь назад, отпугивая собак вспышкой. Послышался шум подъезжающей машины. Она повернулась спиной к собакам и побежала на звук что было сил. И ей было все равно, кто сейчас едет по дороге – русские или чеченцы.

Она выскочила наперерез БТРу.

– Заберите меня, пожалуйста! Они меня сожрут! – закричала она.

Машина остановилась. Из нее вышел русский военный в каске.

– Что ж ты, дура, тут одна шастаешь?

Три дня назад в Ведено приезжал Дудаев – сразу на следующий день после отъезда Наташи с детьми в Назрань. Событие сподличало. Она бы простила ему, не случись оно вовсе, но оно как будто специально ждало, притаившись у подоконника, когда Наташа уедет из села, а потом выступило во всей красе усатого президента с военной выправкой.

Топнув ногой и ругаясь про себя всеми ей известными матерными словами и новыми производными от них, придуманными только что, она, как упрямый бык, прущий на красную тряпку, снова пошла в комендатуру. Ее подоконник в закутке на втором этаже не был пуст.

На стуле с железными ножками одиноко сидел пожилой человек в давно облезшей норковой шапке. Растянутый чеченский свитер пузырился на его локтях. Подперев подбородок рукой, он смотрел в окно.

– А вы кто? – спросила Наташа.

– Дудаев, – ответил человек, оторвав слезящиеся глаза от окна.

Теперь событие над ней насмехалось. Подложило ей к подоконнику Дудаева, правда, совсем не того, но ведь сбылось, как ни крути, сбылось.

– А что вы тут делаете? – осторожно спросила Наташа.

– Жду Джохара. Я – его старший брат Махарби...

Наташа ушла и через несколько минут вернулась со вторым стулом. Поставила его напротив старика.

– Вместе ждать будем... – сказала она.

Махарби достал из кармана кулек с семечками, рассыпал их горкой на подоконнике.

– Вот скажите, – начала Наташа, выщелкивая семечку в рот, – вы, значит, старший брат Джохара Дудаева?

– Да, старший брат, – согласился старик, отдирая желтым ногтем от семечки шелуху.

– Значит, он, как младший, должен вас во всем слушаться?

– Да, – подобрался старик, вязаные ромбы выпятились на груди. – Он меня и слушается всегда...

– Так скажите ему, когда он приедет, чтобы дал мне интервью.

– Да. Да. Я ему скажу, – закивал норковой шапкой старик.

Из приемной вышел Шамиль Басаев. Пошел мимо по коридору, а, поравнявшись с ними, остановился.

– О нет... Ты же уехала...

Наташа расщелкнула семечку передними зубами, сплюнула шелуху.

– Что ты здесь опять делаешь?

– Мы ждем Дудаева...

Басаев надул щеки и шумно выпустил воздух.

– Хотите в плен меня возьмите, – затянула Наташа старую песню, – а без интервью не уеду.

– В плен тебя взять? – Басаев сделал вид, что серьезно обдумывает это предложение. – Да кому ты нужна? Нам потом денег не хватит, чтоб тебя назад забрали...

Он еще постоял у окна, чему-то улыбаясь в бороду.

– Ты просила Масхадова, не меня, – наконец проговорил он.

– А какая разница?

– Разница большая...

– Шамиль, пожалуйста, устрой мне интервью с Дудаевым...

– Раз ты такая настырная, сиди здесь, никуда не уходи. Через три дня будет тебе интервью. Уже я тебе обещаю.

Сказав это, Басаев ушел.

Прошло три дня. Каждое утро Наташа бегала на рынок, покупала у бабок большой кулек семечек и рассыпала их на подоконнике, у которого они теперь дежурили вдвоем с Махарби. До обеда они лузгали семечки, а потом спускались в столовую, съедали по тарелке горохового супа и макарон. Махарби крошил неповоротливыми пальцами нарезанные куски хлеба, шумно втягивал суп с ложки и в который раз на плохом русском рассказывал, какое несчастье с ним приключилось.

– Сидел дома, э-э... Никого не трогал. Ни с кем не воевал... Никому ничего не делал, огород копал, честное слово. – Его глаза заслезились сильней, а нос покраснел от горячего супа. Он приподнял норковую шапку и вытер ладонью вспотевший лоб.

«Неужели это старший брат Джохара Дудаева?» – думала про себя Наташа.

– Приходят... Ворвались в масках... Ударили меня вот сюда, – Махарби опускает ложку в тарелку и щупает ребро. – Прикладом били, ребро сломали. А я дома сидел, никого не трогал, никому ничего не делал... Потом забрали, в тюрьму посадили... Вот теперь только отпустили... На русского разведчика меня поменяли... – Он снова берется за ложку.

Сходство между братьями все же было, и с каждым днем, с каждым съеденным семечком, оно все больше бросалось в глаза. Останься Джохар Дудаев навсегда в родном селе, не стань он офицером советской армии, думала Наташа, может быть, сейчас и он был бы таким же далеким от политики сельским жителем с заскорузлыми пальцами, одетым поверх свитера в двубортный, вышедший из моды пиджак.

После обеда они снова возвращались к подоконнику, и к вечеру от семечек у Наташи на кончике языка выскакивал волдырь.

Наташа чувствовала – что-то намечается. В Ведено приехал американский журналист. Что он здесь делает, если не так же, как я, ждет Дудаева, спрашивала она себя. Верная своему правилу со всеми знакомиться Наташа дождалась появления американца во дворе комендатуры – все приезжие приходили сюда. Увидев его из окна, она оставила Махарби наедине с семечками и спустилась вниз.

– Май нейм из Наталья, – сказала она, протягивая американцу руку.

Тот пристально посмотрел на протянутую ему ладонь. Вместе с ним на нее посмотрела сама Наташа, как будто увидела свою собственную руку впервые за долгое время. Указательный палец черный от семечек. Под ногтями земля. Не грязь, а земля, которую не вымоешь, потерев руки мылом. Земля – она въедливая. И если ты ее не боишься, пригибаешься к ней во время съемки, опираешься о нее руками или просто лежишь на ней ничком, крупицами она надолго въедается в кожу и под ногти.

Американец отвернулся, и Наташа не успела запомнить его лица.

– Хелло! – позвала Наташа, она уже выдала весь запас знакомых ей английских слов, осталось только спросить: «Хау ду ю ду?»

Не нужно было говорить по-английски, чтобы понять брошенный на нее взгляд. Не хочет общаться, не надо. Я, может быть, и грязная, говорила она себе, но я – леди.

– Спроси у него, куда он дальше едет? – повернулась Наташа к местной девушке переводчице, сопровождавшей американского журналиста.

– Мне платят за то, чтобы я переводила с чеченского на английский, а не с русского на английский, – ответила та.

– Что вы такие злые?

– Насмотрелись на то, что вы тут натворили, – ответила та.

Наташа хотела послать их в жопу, но вслух побоялась. Послала про себя. А потом решила, что если про себя, то можно послать и дальше.

Как и обещал Басаев, Дудаев приехал через три дня. Об этом никто не говорил, но Ведено преобразилось. В воздухе запахло по-другому, он стал резким и звонким. Мужчины подтянулись, изменились их взгляды, и Наташа все без слов поняла.