Эрскин Чайлдерс - Загадка песков Страница 49

– И как далеко до этого водораздела?

– Господи, что же мы все болтаем? Переодевайся, парень! Договорим, пока будем собираться.

Он начал скидывать с себя выходной костюм, я последовал его примеру.

– До дальнего края водораздела самое меньшее пять миль, даже шесть, если накинуть на извилины. Это полтора часа яростной гребли. Два с учетом задержек на промеры. Справишься? На веслах-то сидеть по большей части придется тебе. Оттуда шесть или семь миль, уже более легких. А потом… Что мы предпримем, когда доберемся до места?

– Предоставь это мне, – сказал я. – Твоя задача – доставить.

– Что, если видимость прояснится?

– После того как мы окажемся на Меммерте? Плохо, но стоит рискнуть. А если туман рассеется, пока мы будем в пути, это не страшно, от берега нас будет отделять несколько миль.

– А как насчет возвращения?

– На нас будет работать прилив. Если погода не изменится, сумеешь ты найти путь в тумане и в темноте?

– Темнота задачи не усугубит, если у нас будет свет, чтобы видеть компас и карту. Возьми фонарь из нактоуза, нет, лучше якорный огонь. А теперь дай мне ножницы и не говори десять минут ни слова. Ты пока все обдумай, а тем временем погрузи в ялик – только умоляю, ни звука! – немного еды, виски, шлюпочный компас, лот, якорный огонь, спички, малый багор, кошку и линь.

– Туманный горн?

– Да, и свисток тоже.

– Ружье?

– С какой стати?

– На уток охотимся.

– Идет. И оберни уключины ветошью.

Я оставил Дэвиса погруженным в карты и стал без шума исполнять данные мне поручения. Через десять минут на трапе показался мой приятель с улыбкой до ушей на лице.

– Я готов, – прошептал он. – Трогаемся?

– Да. Я тоже все обмозговал.

Последнее утверждение вряд ли было правдой, поскольку мне не удалось бы выразить в словах все за и против, что крутились у меня в голове. Я действовал, подчиняясь импульсу, но импульсу, основанному на рассудке и самую малость, быть может, на суеверии. Когда мы начинали нашу миссию, стоял туман, будет уместно, если в тумане она и закончится.

Когда мы бесшумно отвалили от яхты, было двадцать пять одиннадцатого.

– Пусть сам плывет, – прошептал Дэвис. – Отлив пронесет ялик мимо пирса.

«Дульчибелла» проплыла мимо и исчезла. Минут пять мы сидели, не шевелясь и не произнося ни звука, пока звук журчащей о стенки пирса воды не стих. Ялик, казалось, стоит на месте – так, наверное, экипаж летящего в облака шара считает, что корзина висит в воздухе, тогда как на самом деле она мчится в потоке ветра. Так и мы дрейфовали из Рифф-Гата в Зее-Гат. Лодка слегка покачивалась на волнах.

– Теперь на весла, – вполголоса скомандовал Дэвис. – Гребок длинный и ровный, но самое главное, ровный. Обе руки с одинаковой силой.

Я сидел на носовой банке, он – напротив меня, на кормовой; левая рука на румпеле, указательный палец правой опущен на расстеленный на коленях квадратик бумаги – то был фрагмент, вырезанный им из большой немецкой карты[85]. На средней банке лежали компас и часы. Его взор постоянно метался между тремя этими объектами: компасом, часами и картой, он не смотрел ни вперед, ни по сторонам, лишь иногда бросал быстрый взгляд на пробегающие вдоль бортов полоски пузырей с целью определить, поддерживаю ли я ровную скорость. Мои обязанности сводились к чисто механическим – мне предстояло стать эквивалентом ходовой машины, обороты которой могут быть подсчитаны и использованы при счислении навигатором. Руки мои двигались с регулярностью поршней, а прилагаемая к ним энергия отмерялась, как пар. Идеал сей труднодостижим, ибо смертный склонен полагаться на все чувства, которыми наделил его Господь, и не способен действовать с математической точностью, когда одно из них (зрение в моем случае) изменяет ему. Доказательством тому служили постоянные оклики Дэвиса «Левым!» и «Правым!», сопровождаемые журчанием воды от руля.

– Так не пойдет, слишком много рулежки, – сказал Дэвис, не поднимая глаз. – Греби ровно, но слушай меня. Ты видишь картушку компаса?

– Когда наклоняюсь вперед.

– Держи ритм, не нервничай, но всякий раз при наклоне бросай взгляд на компас. Наш курс зюйд-вест-тень-вест. Ты сидишь напротив, поэтому держи на норд-ост-тень-ост, ориентируясь на корму. Это нелегко, зато избавит нас от лишнего подруливания и освободит мне руку в случае надобности.

Я последовал указанию, хоть и не без труда, и постепенно наше продвижение делалось все ровнее, пока Дэвису совсем не стало нужды говорить. Единственными звуками стали теперь тихое шкворчание сковородки за левым бортом – это, как я знал, отдаленные звуки прибоя – да приглушенный скрип уключин. Я нарушил тишину лишь однажды, воскликнув: «Очень мелко», – когда правое весло коснулось песка.

– Не разговаривай, – скомандовал Дэвис.

Прошло с полчаса, и мой приятель добавил к этому набору звуки бросаемого лота. «Бульк!» следовал через регулярные интервал, когда груз уходил в воду, и Дэвис, придерживая руль бедром, управлялся руками с линем. Пользы с того выходило мало, и чем дальше, тем хуже. Я снова зацепил дно, а глянув за борт, заметил водоросли. Неожиданно лот ушел вдруг на большую глубину, а ялик, избавившись от сопротивления, которое всегда воздействует на малые суда на мелкой воде, буквально прыгнул вперед. Одновременно по неспокойной поверхности воды я сообразил, что мы оказались в действии сильного течения.

– Бузе-Тиф, – пробормотал Дэвис. – Греби теперь во всю мочь и ровно, как часы.

Ярдов сто я наваливался на весла, заставляя лодку буквально лететь. Промеры давали шесть сажен, а потом вдруг глубины столь же резко пошли на убыль: десять футов, шесть, три, один. Ялик зацепил дно.

– Отлично! – заявил Дэвис. – Теперь табань! Загребай только правым. – Лодка развернулась носом на норд-норд-вест. – Снова оба весла! Не обращай больше внимания на компас, просто греби и слушай мои команды. Приближается коварный участок.

Мой друг отложил карту, запихал лот под банку, и, опершись коленом на мокрый моток линя, стал непрерывно щупать дно древком багра – будучи размечено рисками через каждый фут, это приспособление не раз служило такой цели и ранее. Почти сразу я понял, что грядет заминка, потому как ялик завертелся на месте, как собака, потерявшая след.

– Останови лодку и бросай кошку, – скомандовал вдруг Дэвис.

Я подчинился, и мы медленно развернулись, повинуясь легкому течению, направление которого мой друг проверил по компасу. Потом с полминуты он сидел, погрузившись в свои мысли. Что поразило меня сильнее всего, это что Дэвис ни разу не попытался рассмотреть хоть что-то сквозь туман. Я понимал, что это дело совершенно бесполезное, потому как поле нашего зрения ограничивалось пятью ярдами, но сам, пользуясь передышкой, глядел во все глаза. Он принял наконец решение, и мы двинулись вперед, на этот раз быстро и прямо, как стрела, и по глубине большей, нежели длина багра. По лицу товарища я понял, что сейчас происходит нечто важное и шансы наши колеблются… Снова коснулись мы ила, и радость художника, закончившего шедевр, засветилась в его глазах. Немного сдав, мы нацелились на вест, и впервые за все время Дэвис стал вглядываться в туман.

– Вот он! – отрезал он. – Теперь легче!

Веха – обычное, воткнутое в дно деревце, – выплыла из мглы. Дэвис ухватился за него, и мы остановились.

– Отдых три минуты, – объявил он. – Мы показали хорошее время.

На часах было 11.10. Пока Дэвис готовился к следующему этапу, я съел пару сухарей и глотнул виски.

Мы добрались до восточного отводка Меммерт-Балье – канала, расходящегося за Юстом к востоку и западу, достигая южной оконечности острова Меммерт. Как нам это удалось, я даже представления не имел в ту минуту, но читатель может легко проследить маршрут, сопоставив мой рассказ с пунктирной линией на карте. Поясню лишь, что идея Дэвиса заключалась в том, чтобы пересечь пролив, называемый Бузе-Тиф, и выйти на противоположной его стороне в точке, расположенной существенно южнее нужного нам отводка Меммерт-Балье. Уклонение делалось в расчете на устремленное к северу отливное течение. Затем нам предстояло направиться на норд и попасть в отводок. Так и случилось. Причиной заминки послужила глубокая впадина посреди отмели Ицендорф – тупик с широким устьем, которое Дэвис едва не принял по ошибке за наш балье. У нас не было времени обходить подобные зазубрины по краю, поэтому мы предприняли бросок наперерез, рискуя пропустить высшую ее точку и оказаться либо унесенными в море (мелкие ошибки нарастали бы), либо бесцельно болтаться вдоль края.

Следующие три мили являлись решающими. Они включали в себя водораздел, протяженность и глубина которого оставались под вопросом, а также ключевую точку всего нашего перехода, место, где фарватер раздваивался. Нужное нам направление уходило дальше на запад, другая ветвь уклонялась к северо-западу. Нам предстояло грести вовсю, но не упускать из виду развилку. Прибавьте к этому течение, противное для нас до перехода через водораздел, и то, что отлив находился в самой неблагоприятной для нас стадии: было слишком мелко, чтобы рисковать срезать по пескам, но слишком глубоко, чтобы обозначились очертания канала. Да и компас при прохождении малых небольших извилин помочь не мог.