Михаил Васильев - Остров Страница 49

— Мне это ни к чему — не пить… — Они приближались к маленькой закрытой бухточке, это здесь стоял сейчас на приколе, кое-как отремонтированный, катер. Вышли на маленький пляж, дугу белого песка, окруженного густым темно-зеленым лесом. — Из моего тела уже никаких удовольствий не выжать. Старость лет.

— Какая старость… — бодро звучал Кент. — Тебе еще жить да жить. Половой жизнью.

— Гляди, все больше половых плавает. Прибыли с порнографической целью, — Невдалеке из воды торчали уже две головы: потемнее и посветлее.

— Да нет, это уже не те. Не только… — начал о чем-то Кент.

— Эй, чуваки! — закричала одна голова голосом Чукигека. — На яхте нет ничего. Не привезли груза почему-то.

С непонятной надеждой Мамонт все-таки, пройдя по мелководью, заглянул внутрь судна сквозь дыру в борту. Действительно, оказалось, что там только пустые мешки, приготовленные для "подарков", как теперь здесь выражались. На дне скопилась вода, видимо, катер сейчас лежал на дне. Он качнулся, с другой стороны на него забирались, судя по голосам, Кент и Чукигек. Опираясь ногой о край дыры, Мамонт тоже поднялся на невысокую сейчас палубу.

В воде осталась одна, последняя, обесцвеченная перекисью, голова.

— Ну вот, — сказал Мамонт. — Ничего, кроме этой красавицы, не привезли… Да той вон.

— У нас в соседнем дворе гермафродит жил, — заговорил, усаживаясь на корточки на краю палубы, Кент. — Мы его в детстве дразнили. А он кирпичами в нас кидался.

— Гермафродит — это кто? — спросил Чукигек.

— Это когда сразу два инструмента, — пояснил Мамонт. — Хочешь по бабам ходи, хочешь — по мужикам. Очень удобно.

На другой стороне пульсировали огни. Там считалось, что ночь еще не кончилась. Мамонт уже знал, что самые крупные — это реклама на стенах и крышах. Если бы хотел, то, наверное, угадал, где что написано. Над плоским берегом поднимались какие-то промышленные дымы: один дым был молочно-белый, остальные — почему-то темные. Из леса доносился, еще ночной, неизменный эротический запах цветов. Вдалеке на горе стоял буйвол с белой цаплей на спине. Один из вездесущих здесь буйволов.

— Почему вот любовь непременно горячей называют? — произнес Кент, глядя на выходящую на берег, японку. Сквозь ее обесцвеченные волосы сейчас пробивался природный черный цвет. Появляющиеся из воды ноги, оказались по-восточному короткими. Вопреки моде у последней популяции женщин. Женская нагота, жалкая, домашняя.

"Нинель, — Мамонт даже вспомнил ее псевдоним. — Часть моих комплексов от недостаточного общения с женщинами. Женщины избегали меня."

— К вечным темам: водка, бабы, папиросы, — высказался Мамонт. "Неряшливая привычка сношения с женщинами." — Эх, мне сейчас не воевать, меня сейчас в санаторию надо уложить и очень сильно за мной ухаживать.

— Да. Похоже, ко дну идет наш непотопляемый миноносец, — заговорил Кент. — Да остров наш, говорю. А я?.. Разве я похож на крысу: Кент, старый ретизатор?…Эх, бля! — завершил он цикл каких-то своих размышлений.

— А вот еще партнерша! — с непонятным удивлением сказал Чукигек.

Мамонт повернулся. На вершине, на фоне синих, ночных еще, облаков, стоял Цукерман. С палкой и в темных очках он был похож на слепого. Рядом с ним стояли Квак и еще одна половая, тоже знакомая, прежняя: высокая и сутулая. Еще и улыбаясь.

На песок пляжа, будто на сцену, стали выходить из леса мизантропы: Демьяныч, Пенелоп, Козюльский, потом — Цукерман со своим сопровождением.

"Неразлучные враги".

— Снова к нам еврейский шпион этот, — пробормотал Кент и громко крикнул. — А, это ты?.. Опять появился, голубь мира?

— Нет такой национальности, горный еврей. Ищи вас! — Цукерман остановился на берегу. — Ну что, воюете?

— Да все прячемся, — вступил Демьяныч, сегодня в кепке-аэродром, сохранившейся неизвестно с каких древних времен. — Прячемся — такая у нас война… Вас, говорят, обстреляли недавно? Хулиганство, конечно. Они мешают нам жить, как говорится.

— Разогнали ослиной челюстью, — ухмыляясь, громко добавил Чукигек. Он сидел на планшире, свесив ноги.

— Может решим все рыцарским поединком? — крикнул Кент. — Давай!.. Пистолетов пара, стакан и больше ничего вдруг разрешат судьбу его. Оказывается, помню.

— Несолидно ведете себя, — кисло сказал Цукерман.

Кент и Чукигек, будто осознав, что больше не нужно прятаться, шумно спрыгнули с борта, за ними слез Мамонт.

— Привет, старик, — встретил он Цукермана. — Как живешь?

— Хорошо, — пробурчал тот. — Болею вот все.

— Выпейте с нами, — предложил Чукигек. — Где-то самогон был. Наш старый добрый кокосовый самогон. На нашем острове веселие есть пити.

— Ну это ты уж зря, — почему-то стал возражать Козюльский. — Зачем уж так?

— А виски вам пойдет? Я имею с собой, — Цукерман с удивлением косился на покарябанный облик Мамонта.

— Другое дело, — заметил на это Демьяныч. — Вот и посидим, поговорим. Да ты садись!

Цукерман огляделся, кряхтя, сел прямо на песок, под мясистыми тропическими листьями:

— Есть плохая новость: русский корабль идет, миноносец. На подходе. Завтра-послезавтра будет здесь.

— Еще и этим какое дело до нашего острова? — мрачно пробормотал Пенелоп. — Никого не трогаем, сало нерусское едим.

— Думаю, что уже подготовили вам посадочные места, — продолжал Цукерман. — Это в лагерях-то.

— А я слыхал, что евреям бог как-то сбросил манную крупу с неба, — высказался Кент.

— И на этом, кстати, счел свой долг выполненным, — Цукерман, горько вздохнув, вынул из кармана кителя прямоугольный позолоченный штоф. — Вам, конечно, не разбавлять?

— Еще спрашивает!

Появилась еще неясная мысль, что с возникновением этой бутылки закончился такой длинный, непонятный, странный по ощущениям, период, — словно один, неимоверно затянувшийся, день.

— Ну вот, — сказал Демьяныч, осторожно пробуя жидкость из цукерманова сосуда. — Другое дело. А то сразу минами долбить.

— Говорят, вы за бутылку у индейцев остров под Нью-Йорк откупили? — уважительно спрашивал Козюльский.

— Нет, это не я, — принужденно отвечал суперинтендант.

— Вот помню, когда я на мясокомбинате работал, — по-прежнему обращаясь к Цукерману, заговорил Козюльский, — в командировку раз меня отправили, в город. Начальство с собой захватило, на "Волге". А там городского начальника посадили, а меня высадить хотели. Говорят: езжай, Семен, на автобусе. Вот так!

Цукерман терпеливо молчал, астматически сипя глоткой.

— …А деньги были у меня, были: командировочные. Только я их на автобус тратить не стал — все равно бутылку взял. Достал. В багажнике волговском доехал, скрючился, как младенец, и всю дорогу из бутылки той сосал. Приехал весь в пыли, даже обмочился там, обоссался, значит… Я тертый кирпич, — непонятно высказался Козюльский.

— Помолчи лучше, — с досадой остановил его Демьяныч. — Вижу, товарищ интендант, — так и хочешь ты нас записать в добровольцы.

— Отечество взывает о спасении, — высказался кто-то.

— Это его отечество. Значит, нам велишь воевать? Ну, с этими, с русскими моряками? Или не так?

— А говорил — в Америку. Кое-кто на Западе утверждал… — начал было Чукигек. — Что ж, всю жизнь здесь, в деревне, в тисках нищеты?

— Теперь этот про нищету заговорил, — недовольно заметил Пенелоп.

— И что здесь делать? Тело питать?

— Мы вам поможем, — торопливо заговорил Цукерман. — Помощь такой великой державы…

— Нам и без этой помощи вас, штатников, тут хватает, — прервал его Пенелоп. — Даже чересчур.

— Эти помогут, — поддержал его кто-то. — Не расплатишься потом.

Толкая друг друга, мизантропы тесно окружали Цукермана.

— О чем вы говорите? У нас все решено — останетесь здесь, на острове, — продолжал тот. — А своих мы не обидим, за своих постоим. Помощь США…

— Опять будущее, усыпанное звездами… — пытался перебить других Кент.

Сидящий на земле и плотно окруженный мизантропами, Цукерман что-то доказывал, но его уже не было слышно. Постепенно общий разговор становился все более торопливым и громким. Почти перешел в крик. И вдруг внезапно все замолчали.

— Это надо что-то в мозгах сломать, чтобы по твоему, интендант, поступать, — наконец, высказался Мамонт.

— Война и мир. Эх, война и мир, бля, — вздохнул кто-то. — Хоть так- хоть так — все равно пропадать. — Вперед вылез Кент. — Ну что, станем пропадать? Согласны? Вот вам, чуваки, острый вопрос.

— Хочешь — не хочешь, теперь воюй за свободу, — заговорил Пенелоп. — Анекдот!

— Да, сдохнешь со смеху.

— Значит, теперь в своих стрелять? — Прозвучал растерянный голос Чукигека. — Это нечестно.

— Война честной не бывает, — отозвался на это Демьяныч. — Хоть в кого стреляй. Бестолковщина, сутолока одна.