Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2008) Страница 49

Мы с мамой — два красивых и глупых карася. Нас все время путают по телефону.

— Мария Петровна, это вы? Это Екатерина. Можно Святослава?

— Это я.

— Голос у тебя — женский!

— Это я... кгм... кгм... не прокашлялся...

Высшие силы, которые постоянно и бесцеремонно вмешиваются в нашу жизнь, делая ее запутанной и беспросветной, иногда как будто вспоминают о чувстве меры.

Мне звонила моя двоюродная сестра, Екатерина. Это еще то существо. Ей девятнадцать лет, но она уже три года не общается с родственниками.

С тех пор как она заняла второе место на городском конкурсе “Мисс Вселенная”, она успела купить однокомнатную квартиру, раз двадцать слетать за границу и пару раз побывать замужем. Мы с ней никогда не дружили. И вот она позвонила.

— Приве-ет! — сказала она лживым оживленным голосом. — Чего не звонишь, птенчик?

(Это я не звоню?! Да посмел бы я...)

— Слушай, — сказала Екатерина без всяких предварительных предложений, — я тут улетаю в Штаты на полгода...

— Поздравляю...

— Не перебивай! Что за привычка! Ты ведь с женщиной разговариваешь! Какие-то вы здесь хамы в этой стране!

И она бросила трубку.

8

Через десять секунд раздался новый звонок.

— Я же тебе забыла сказать: я улетаю в Штаты на полгода и мне некому доверить квартиру. Давай переезжай прямо вечером. Но смотри мне — всяких грязнуль чтобы ты сюда не таскал, ясно? Самолет у меня в двадцать три пятьдесят. Чтобы к шести часам был как штык.

9

Я оставил маме записку следующего содержания:

“Мама!

Если бы я был один, я убежал бы в Хабаровск или куда-нибудь подальше. Но у меня есть ты. Поэтому я остаюсь в этом городе и буду посылать тебе деньги. Когда этот динозавр перестанет появляться, сообщи мне на Центральный почтамт до востребования. Не плачь. Мне еще хуже”.

И ушел.

10

Екатерина встретила меня с полотенцем на голове.

Бесцеремонность ее, казавшаяся хамством, была на самом деле большой степенью свободы. Она непринужденно посвящала меня в тонкости квартировладения, одновременно подкрашиваясь, причесываясь, переодеваясь.

Причем она натягивала колготки, ничуть меня не стесняясь, и поразительно было то, что я смотрел на это спокойно! Что значит — тайный умысел? У нее не было его никогда. Поэтому она летела в Штаты для богатой и радостной жизни, а всевозможные авантюристки обречены были на предательства, измены, разочарования.

Так, во всяком случае, она объясняла мне, вползая в облегающее темно-серое платье, свои жизненные позиции.

— Ну а ты, птенчик, уже завел себе постоянную девочку? — спросила она рассеянно, завершая окраску лица губами и проминая их одна о другую.

Здесь я не сдержался и стал рассказывать о Елизавете.

11

Екатерина смеялась, как дитя.

Она упала на кровать и билась головой.

Она подпрыгивала на животе и била себя пятками по попке.

Она махала руками, как будто ей не хватало воздуха.

Когда я закончил, она была растрепанна, грим сбился, но глаза ее блестели, губы смеялись, и она была удивительно хороша! Тем более что она тут же решила, как мне жить дальше.

— Она тебя достанет из-под земли. Я бы, во всяком случае, сделала это в элементе... Как? А ты что же думаешь, сведения о человеке уже ничего не стоят?.. Вот! Если сведения о человеке были в нашей стране основным товаром, то уж сегодня-то за баксы тебя привезут хоть в маринаде!.. Не плачь, птенчик, не хмурься. У меня есть для тебя хорошая новость. Вот.

И она бросила мне свой паспорт.

— Что? — не понял я.

— Посмотри на фотографию.

— Ну? И что?

— А то! А теперь посмотри на себя в зеркало! Ничего не находишь?

Как я раньше не замечал! У нас с нею было одно лицо! Вот почему она с детства меня терпеть не могла!

— С сегодняшнего дня будешь называться Екатериной Викторовной Гусевой. Жить будешь в этой уютной квартирке. Носить будешь... — она снова упала, хохоча, и задрыгала ногами, — носить будешь мои... мои лифчики, мои трусики и пользоваться... пользоваться моими памперсами!

12

Мне было совсем не смешно. О чем я тут же ей сказал в довольно резкой форме. Она нахмурилась.

— Ну и дурак, — сказала она. — Можешь катиться к своему фельдфебелю. И я посмотрю через полгода, когда прилечу из Штатов, как она об тебя ноги вытрет. Ему предлагают такой выход, что другой ради этого вывернулся бы наизнанку, а он, видите ли, не хочет быть клоуном. Это же приключение, ты понимаешь или нет? Это для тебя праздник на полгода!

— Ну хорошо, — сказал я, — допустим, что это... необычно. Но, во-первых, у меня сорок первый размер обуви...

— Я тебе оставлю две тысячи баксов, не волнуйся. И даже без отдачи, такая я добрая. А сейчас обучу краситься, подкладываться для рельефа под всякие места, пользоваться контрацептивами...

Здесь она снова упала от хохота. У меня задрожали губы.

— Ты можешь надо мной посмеяться, а потом улететь. И там рассказывать эту историю... в лицах... Какие вы злые, женщины.

— Ну что ты, Кать, — сказала она, обнимая меня за плечи, — я ведь любя. Ты знаешь, как мне хочется остаться, чтобы только посмотреть на твои приключения?

— Да, и основное! Самое неприятное, — сказал я, отстраняясь. Все-таки она хотя и была моей двоюродной сестрой, но когда так вот прижималась... — Самое неприятное! — повторил я. — Если ко мне начнут приставать твои знакомые? Или просто какие-то... мордовороты?

13

Екатерина на этот раз не смеялась. Она задумчиво и печально посмотрела на меня.

— Да, птенчик, — сказала она. — Это действительно неприятно, когда им отвечаешь отказом. Даже не то слово — “неприятно”. Тут такое начинается, что хочется взять в руки “калашникова”. И здесь я могу посоветовать тебе одно: найди фирму, где хозяйка — женщина. Желательно незамужняя.

Остаток вечера прошел у нас в учебе. Я с удивлением убедился в том, что женщина тратит на себя раз в десять больше времени, чем мужчина. Видимо, поэтому она и живет дольше. Ногти, ресницы, брови, кремы, пудры, тени, маски, чулки, колготки, перчатки, сумочка с ее содержимым, духи, прическа, губы, сережки, кольца и еще сотни каких-то брошек, бус, браслетов, лаков и помад!

Мы решили, что несколько дней я не буду выходить на улицу, а начну таскать всю эту амуницию по квартире, привыкая к ней.

На первое время Екатерина подпилила мне ногти, покрыла их светло-красным лаком, проколола мочки ушей и подровняла прическу. Когда я начну выходить, сказала она, то первое, что я должен сделать, — это пойти в парикмахерскую. Здесь, сказала она, денег жалеть не надо.

Затем она внимательно, вблизи, осмотрела мое лицо и с удовлетворением заметила, что усы мои пока не темнеют, что это пушок, а не усы, но что этот пушок на самом деле таит для меня главную опасность, потому что половина активных мужиков падки именно на пушок...

Словом, когда прибыло такси, чтобы везти ее в Шереметьево, она обняла меня за шею и крепко, совсем не по-родственному поцеловала в губы на прощанье. Я списал это на вполне понятное возбуждение: известно ведь, что женщина возбуждается от ситуации, а не от первого встречного...

14

Стоит рассказать, как я в пятницу вышел в город в шубке и сапогах. Раньше этого я сделать не смог, потому что целыми днями решал одну проблему — не сошел ли я с ума?

И действительно: то я напяливал на себя кружевные трусики, лифчик, чулки, платье и туфли на высоких каблуках, то срывал с себя весь этот нелепый маскарад.

Надо было прыгать в новую жизнь, как в холодную воду.

И я прыгнул. После того, как увидел в окно Елизавету! Она внимательно сматривала мой новый дом с бульвара, сверяясь с картой “боевых действий”.

“Ах так! — решил я. – Ну так получи!”

15

И я вышел в шубке из шиншиллы, которая рядом с ее норкой была как “мерс” рядом с “копейкой”, и сапоги у меня были английские, не ее пиренеи.

Я вышел из парадной, снег сверкал на Чистых прудах алмазными горами, и пошел к метро.

Я прошел мимо Елизаветы, стоящей столбом, презрительно оглядев ее коренастую фигуру. Не зря я вторую неделю зарывался в каталоги. Теперь я видел, что Елизавета была одета случайно и вряд ли могла произвести впечатление на действительно богатых людей.