Коллектив Авторов - Эта гиблая жизнь Страница 49

Достал из холодильника банку с огурцами, порезал хлеба и, не сильно поспешая, отправился в комнату, где добыл из бара непочатую бутылку. Вернувшись, обнаружил, что нищенка жует пустой хлеб.

– Выпей вот для начала, – сказал сочувственно.

Она опрокинула две рюмки подряд и взяла со стола огурец. Веселов тем временем уже поставил на огонь сардельки.

– В Господа Бога нашего Иисуса веруешь? – по-деловому спросил старуху, когда она пыталась укусить огурец, который был ей не по зубам.

Веселов бросился мелко нарезать другой огурец и налил ей в бокал огуречного рассола.

– Верую, как же. А вот не скажешь ли мне, художник, что есть Бог?

На этот вопрос Веселов давно готовился ответить кому-нибудь и с удовольствием сказал:

– Бог внутри нас. Он есть Любовь.

– Это я знаю, – вздохнула нищенка. – Почти сорок лет. Тем и жила, пока бездомной не стала.

– Дети выгнали? – догадался Веселов.

– Нет детей. Фирма.

– Это ты Бога прогневила... На-ка вот с собой на дорожку.

Он сунул ей пятьдесят рублей и начатую бутылку. Потом хлопнул себя по лбу и, схватив с огня сардельки, разложил их по блюдечкам.

Нищенка налила себе еще водки, запила ее рассолом, а сардельку аккуратно положила в грязный полиэтиленовый пакет, куда перед этим отправила огурец.

– Спаси, Господи, веселый ты человек, Веселов.

Он слышал, как она прошла дверь, как зазвучали шаги по площадке, но никак не мог стронуться с места. Наконец бросился за старухой:

– Постой-постой, а ты-то кто?

– Испугался? – обернулась она со ступенек. – Не бойся, не колдунья. Я тебя у одного бомжа на чердаке по телевизору видела. И картинки твои тогда еще понравились.

– Как звать-то тебя, сестра?...

– Мариной кличут, брат, Мариной.

На веревочке (рассказ)

Висит себе Дмухан Дмуханович на веревочке, глаза прикрыл, ветерком его покачивает. Нарочно повис Дмухан Дмуханович: грустно ему стало. Петельку хитрую-хитрую придумал, к корсетику хитрому-хитрому пристегнул – висит, людей пугает, а сам слушает.

– Ну, сколько раз тебе повторять! – говорит Дарья Ивановна внучке Марусе. – Горлышко заболит.

«Это про меня!» – радостно думает Дмухан Дмуханович.

– Не будет тебе мороженого, – заканчивает Дарья Ивановна и уводит Марусю в детский сад, качнув Дмухана Дмухановича плечиком под пяточку.

Завертелся Дмухан Дмуханович на веревочке, в голове закружилось, чуть было глаза не открыл. «Вот, – думает, – хорошо, что не заметили. Ребенка бы напугал. Надо было другое место выбрать – на площади, перед мэрией».

– Ему-то уже хорошо, – слышится Дмухану Дмухановичу. – Он свой кайф получил. А нам что делать?

«Это про меня, – думает. – Завидуют, что отмучился. Знали бы, что жив, не завидовали. Теперь снимать будут, протоколы составлять, искусственное дыхание и все такое...»

– Ему-то хорошо, – продолжает между тем Иван Семенович Николаю Егоровичу про кого-то третьего. – У него зять в ларьке торгует. У него зять ему каждое утро по сто грамм подносит. А нам что делать?

«Никакого зятя у меня нет, никаких ста граммов... Значит, не про меня, – вздыхает Дмухан Дмуханович. – Опять не заметили. Не то место выбрал».

Прошли алкаши, даже не взглянули на висящего.

– Ку-ку, ку-ку!.. – считает часы кукушка в чьей-то квартире. Восемь утра насчитала.

«Так это же моя кукушка!» – догадывается Дмухан Дмуханович. И жалеет, что забыл гирьку подтянуть: кто знает, сколько тут еще висеть... Ничего, скоро выйдут на лавочку старушки – уж тогда засуетятся.

Выходят – Аполлинария Кузьминична, Анна Ступановна и Аглая Фемистокловна.

– Глянь-ка, Нюра! – обращается Аглая Фемистокловна к Анне Ступановне. – Видишь, висит?

– Где? – поражается Анна Ступановна, но тоже видит и вскрикивает: – Мать честная! Повесили!..

«Это про меня! – думает Дмухан Дмуханович. – Теперь начнут слезы лить да причитать. А я – вот он, жив-здоров: доброе утро, бабушки, я еще кого хочешь переживу, а за сочувствие – спасибо!»

– И впрямь висит, – говорит Аполлинария Кузьминична, тетя Поля. – Не вижу, с какого там числа? Только горячую или обе фазу?

– Горячую, на месяц! Чтоб им пусто было. Нет, опять не про него...

Висит Дмухан Дмуханович еще минуту, вторую, и вдруг до него доходит: а ведь устроил он себе «повешение» аккурат под ящиком для овощей, что на четвертом этаже у Владимира Ильича, зятя Аглаи Фемистокловны. А если упадет сундук?... Нет, сейчас об этом лучше не думать.

Зачесался нос у Дмухана Дмухановича: комар сел. Больно жалит! Подтянул Дмухан Дмуханович незаметно так левую руку, с часами, согнал комара, почесал нос. Уже пятьдесят восемь минут висит он в качестве упокойника, а никто на него внимания не обращает.

«Зря, зря я здесь-то, – думает. – Надо было на Красной площади. Или перед Белым домом».

Руки затекли. Горлу больновато. Надо было другую конструкцию выдумать.

Вздохнул. Довисел еще пару минут – и стал из веревочки выпутываться. Невнимательный народ.

Идет Дмухан Дмуханович в подъезд, на старушек не глядит.

– До чего невнимательный! – слышит голос Аполлинарии Кузьминичны.

– Нерусь, однем словом, – поясняет Анна Ступановна.

– Битый час провисел, думал, не заметят. Своим знак подавал.

А может, он с ночной смены? – говорит Анна Ступановна.

Тогда пущай поспит, намучилси, – разрешает Аполлинария Кузьминична.

Приходит Дмухан Дмуханович домой, завтракает и действительно ложится спать. Но не спится ему: вот на балкон упали грязные струи – это Владимир Ильич огурцы в ящике поливает. Лодырь из соседнего подъезда опять включил на всю катушку «Гуд бай, Америка, о!». Его сверстники суетятся у мусорных баков, разбрасывая содержимое. Как всегда, одного в бак засунут и крышкой накроют – развлечение такое. Гогочут и матерятся, не стесняясь. У них сленг теперь одинаковый – что у мальчиков, что у девочек.

Встает Дмухан Дмуханович и подходит к окну. Смотрит на свой город, на страну свою и вспоминает рабовладельческий Советский Союз. Все эти годы он его вспоминает. Может, и не его, а юность свою безмятежную...

Подтягивает гирьку на часах: пусть идут.

Содрогнулся и загудел металл балконного ограждения – то оторвался все же и устремился к земле ящик с огурцами. Каждый год что-нибудь – то дефолт, то ящик...

А дефолт по-ихнему – это по-нашему умолчание.

Александр Громов

Громов Александр Витальевич родился в 1967 г. в г. Подольске Московской области. Когда не было еще года, родители переехали на постоянное жительство в г. Куйбышев (Самара). Военную службу проходил в Афганистане. Награжден медалью «За боевые заслуги». Заочно окончил Литературный институт им. Горького (семинар В. Шугаева). В 1996 г. стал лауреатом Всероссийской литературной премии СП России «Русская повесть».

Автор трех книг: «Легкое терпкое вино» (1997), «Слава Богу за все» (2000), «О Любви» (2003). Публиковался в журналах «Москва», «Русская провинция», «Русское эхо», «Всерусскій соборъ».

В настоящее время – председатель Самарской областной писательской организации России.

В. Л. (рассказ)

Светлане Солнцевой с благодарностью

1

Девушка позвонила в пятницу. Виктор Михнеев как раз намазал на хлеб масло и собирался пить кофе.

Запахивая полы халата, он прошлепал в комнату, снял телефонную трубку и недовольно произнес:

– Слушаю.

– Можно переговорить с Виктором Львовичем Михнеевым? Голос у девушки показался напряженным, и Михнеев еще недовольнее буркнул:

– Я слушаю.

Девушка заторопилась:

– Извините за беспокойство. Я хотела показать вам стихи. Мне посоветовали именно вам...

– Ми-илая де-евушка, – протянул Михнеев, – при Союзе писателей существует литературная студия, там есть замечательный поэт Дмитрий Шадрин, очень милый и добрый, обратитесь к нему.

Девушка помолчала и грустно вздохнула:

– А мне советовали показать именно вам.

«Вот ведь», – подумал Михнеев, вспомнил про стынущий кофе и согласился:

– Хорошо. Приходите в Союз в понедельник после двенадцати, спросите меня. В трубке после быстрого «спасибо» раздались короткие гудки.

Михнеев только направился на кухню, как телефон зазвонил снова. День начинался отвратительно. Но, видимо, не у всех: на том конце провода царило беспробудное веселье.

– Хорош спать! – бодро поприветствовала трубка.

– Я не сплю.

– Молодец! – поддержала трубка.

– Я ем.

– Хорош жрать! Время делать бабки!

Михнеев молчал, с некоторых пор подобная легкость бытия раздражала его. Трубка пояснила:

– Старик, надо срочно к завтрему стихи на свадьбу. Сваргань, а я вечерком заскочу и бобы привезу... Ну, ты че, жуешь, что ли, там все? Хочешь, вместе на свадьбу завалимся, сам прочитаешь?

Михнеев поморщился и спросил:

– Сколько?

– Чего сколько? А, ну как всегда, наверно, по червончику. – Да нет, строчек сколько?