Николай Камбулов - Разводящий еще не пришел Страница 49

— Не сидится, что ли? — набросился Околицын на Цыганка.

— Помру я тут, в лесу, Саня. Язык мой совсем заржавел, на душе муторно. Покритиковал бы, что ли, меня как агитатор. Давай, как тогда на собрании: «Цыганок — «сачок», хотел доктора обмануть». Хлестал ты меня немилосердно.

— Обиделся?

— Да уж сейчас и не помню. Критика, брат, она такая штука, в горле не засладит, не конфетка. Точно говорю... Видел я лейтенанта Узлова, когда он возвратился с заседания бюро. Я тогда дневальным был по казарме. Вбегает Узлов и тычется в закрытую дверь умывальной, как помешанный. Я ему открыл. Он бросился под кран и ну хлестать воду. Пьет, пьет... Я испугался: горло простудит. Потом повернулся ко мне, спрашивает: «Откуда ты, товарищ, взялся?!» Понимаешь, товарищ! Я — товарищ. А раньше-то, до этого: замковый Цыганок и — не больше. Глаза у него мутные-мутные, будто только что сняли лейтенанта с чертова колеса. Не узнает. Говорю: «Товарищ лейтенант, я — Цыганок, дневальный по казарме». — «А-а, говорит, товарищ Цыганок. Очень рад, очень рад вас видеть. Ты, говорит, товарищ Цыганок, знаешь, что такое критика?» — «Малость представляю», — отвечаю. Махнул он на меня рукой, дескать, ничего ты не понимаешь, и ушел, шмурыгая по полу подошвами, словно контуженный... Вот, Саня, какое дело-то, а ты мне: обиделся! Неприятная эта штука, критика, кто же на нее не реагирует?! Разве один бог. Ему что, он символ, так сказать, миф древности. — Цыганок был готов переменить тему разговора, но Околицын, укрываясь шинелью, улыбнулся:

— Спать надо, завтра будем грузить лес. Если не спится, пойди посмотри штабеля.

— Кто эти бревна возьмет!..

— Не в этом дело, для порядка.

— Понимаю... Плохо, когда не с кем поговорить. — Он поднялся и вышел из шалаша.

Темнело... Когда Цыганок возвращался с обхода, он уже с трудом различал предметы: все слилось в единое, темное, пахнущее сыростью и хвоей. Цыганок сел на пень, повесил автомат на грудь, вслушиваясь в какие-то неясные, глухие звуки. Он сидел долго, пока не почувствовал, что зябнет: от реки несло холодом. Поднялся, вновь обошел вокруг штабелей.

Немного усталый, но довольный тем, что ему удалось согреться, Цыганок вновь опустился на холодноватый и сырой пень. Потянулся за платком, чтобы вытереть вспотевшее лицо, и замер: за рекой вспыхнуло пламя, маленькое, похожее на шевелящийся красный язык. Вдали, в темноте, язык этот, казалось, висел в воздухе, лениво покачиваясь.

— Околицын! Товарищ ефрейтор! — крикнул он наконец.

— Что такое? — выскочил из шалаша Околицын.

— Смотри, пожар!

— Ферма горит! — сразу определил ефрейтор. Он снял автомат с плеча, выпустил две короткие очереди. По лесу прокатилось эхо. После стрельбы, казалось, стало еще тише. Под обрывом плескалась о берег вода, где-то в вышине, шурша крыльями, пролетела ночная птица... Пламя увеличивалось. Околицын вновь начал стрелять из автомата.

— Надо как-то сообщить в деревню, — сказал ефрейтор, но тут же усомнился: — До моста далеко, пока добежишь — все сгорит... А пловец я плохой...

— А я? Я на море вырос! — крикнул Цыганок и начал снимать сапоги.

— Утонешь, река быстрая, паводок еще не спал.

— Скажи, пожалуйста, какой жертвенник! Автомат можно взять?

— Бери...

Они спустились к реке. Цыганок, закинув автомат за спину, бесшумно вошел в воду и скрылся в темноте. Ефрейтор хотел было крикнуть: «Костя, осторожно!» — но промолчал. Он поднялся к шалашу, взял сапоги Цыганка и еще долго всматривался в темноту.

Течение несло Цыганка вниз. Когда он почувствовал под ногами отмель, невольно оглянулся назад и удивился, что река оказалась такой широкой.

Горело здание под соломенной крышей. Дощатые двери, верхнюю часть которых уже охватило пламя, были на замке. Цыганок попытался разбить их прикладом. Ударил и отскочил, осыпанный искрами. Потом начал колотить дверь с еще большим упорством. Бил, бил, пока не изнемог. Огненный рой искр сыпался на него, и гимнастерка уже тлела.

— Эй, есть тут кто? — крикнул Цыганок, ударяя по замку прикладом. Запор со звоном отлетел в сторону, двухстворчатая дверь распахнулась, и Цыганок бросился в сарай. Там было темно. Он ощутил упругие бока животных, начал подгонять их прикладом. Коровы упирались. Цыганок поймал за ухо безрогую телку, но она боднула его в живот.

— Сатана! — закричал он и от боли и от досады. — Не хочешь жить, дура! — И ударил телку в бок прикладом. Она метнулась на волю. Уже прогорела крыша. Цыганок поднял пучок горящей соломы и, размахивая факелом, выгнал из помещения остальных коров. На голове солдата тлели волосы, перед глазами плыли красно-оранжевые круги.

Выскочив из сарая, Цыганок заметил в маленькой деревянной сторожке огонек. Подбежал к окошку, ударил кулаком.

— Кара-у-ул! Гори-им! — услышал Цыганок чей-то истошный крик.

Освещаемый заревом пожара, недалеко от сторожки стоял растерянный человек. Это был Дмитрич.

— Караул, горим! — стонал Дмитрич, не трогаясь с места.

— В деревню беги, старый гусак!..

Дмитрич шарахнулся в сторону и скрылся в темноте.

Пламя гудело, жадно лизало дощатые двери сарая. Цыганок вспомнил, что автомат остался там. Решил сквозь огонь проскочить в сарай. Закрыв глаза рукой, он прыгнул в пламя. В сарае было светло. Автомат лежал в кормушке.

— Цел, — обрадовался Цыганок. Он повесил оружие на шею.

Клубы пламени и дыма плотно зашторили выход.

— Эй! Э-э-эй! — кричал Цыганок.

В ответ услышал треск падающих головней да сухой шорох огня.

— Эй! — повторил он, чувствуя, как дым душит его. Еще несколько секунд — и он упадет. — Эй... — Но уже был не крик, а шепот. Цыганок стоял лицом к пламени, зажав рот и нос ладонью. Он ни о чем не думал, только где-то в глубине сознания слабо шевелилась мысль о Тоне...

Раздался шум, похожий на частые порывы ветра. Струя воды ударила Цыганка в грудь. Он покачнулся, хватаясь за автомат, но не устоял. Падая, увидел бегущих к нему людей со странными металлическими головами, с длинными изогнутыми жердями в руках...

Лекцию Крабов приурочил к приезду Громова. Он прочитал ее с подъемом, и многие ракетчики, знавшие подполковника не очень-то разговорчивым, сухим и замкнутым офицером, были немного удивлены. Равнодушным остался один Рыбалко: лекцию Крабова старшина знал почти дословно.

Теперь Рыбалко временно командовал солдатами, ожидавшими со дня на день увольнения в запас... От сознания, что оказался не у дел, старшина мучился и покрикивал на подчиненных. Солдаты при его появлении в казарме робели и втихомолку желали старшине поскорее получить должность. Устя продолжала подзуживать: «Уходи из армии, уедем в Харьков, поступишь на завод, будем рядом с сыном, руки у тебя золотые». — «Что она понимает? Золотые... Будто в армии нужны руки-крюки. Не та нынче армия — армия техников, инженеров, солдат-умельцев». Не радовало Рыбалко и авторское свидетельство, полученное за изобретение катков под станины: «Орудия сдали на склад, для чего теперь эти катки?»

Шахов первый заметил удрученное состояние Рыбалко. Однажды, встретив его возле столовой, поинтересовался:

— Нездоровится, что ли, Максим Алексеевич?

Старшина тяжело вздохнул:

— Не в том дело, товарищ лейтенант. У солдата здоровья не спрашивают. Дай мне совет: что делать?

— Ждать назначения.

— Ждать... А если не ждется. Не из тех я, которые ждут.

— Тогда учись, набирайся знаний, читай литературу о ракетах.

Книги так увлекли Рыбалко, что он теперь мог часами рассказывать о физических законах полета баллистических ракет. По гарнизону пошел слух, что Рыбалко знает назубок новую технику. Прослышал об этом и Крабов. Он вызвал старшину в штаб.

— Будешь помогать мне. — Подполковник вытащил из сейфа груду книг и брошюр. — Ты человек грамотный и сообразительный. Надо все это одолеть, а времени у меня нет. Слушай внимательно. Решил я прочитать личному составу лекцию. Дело новое, трудное, одному не подготовить. Будем работать вместе, коллективно, так сказать. Ты прочитаешь, выпишешь все, что касается этого темника, — он показал старшине листок со множеством вопросов, — потом я обобщу. Как это делать, сейчас покажу. Согласен?

— Конечно, — обрадовался Рыбалко.

— Работать будешь в моем кабинете. Вот стол, и от него ни шагу.

И старшина засел. Работал в день по четыре часа, перепоручив свои обязанности Одинцову, который оказался за штатом и тоже ждал приказа об увольнении в запас. Рукопись получилась большой. Крабов только немного сократил ее. Вот почему лекция начальника штаба не удивила Рыбалко.

Когда в зале остались Громов и Бородин, к ним подошел Крабов.

— Ну вот и гора с плеч. До чего же это трудная работа выступать перед народом, — сказал он утомленным голосом.

— Теперь мы вас зачислим в лекторскую группу, — пообещал Громов. — Зачислим, комиссар?

— Определенно, — подхватил Бородин. — Такой талантище пропадал. Серьезно говорю, Лев Васильевич, теперь ты у нас лектор номер один.