Сергей Герасимов - Шаги за спиной Страница 49

– Я нисколько ее не люблю. Это было сумасшествие. Ты меня простишь когда-нибудь?

– Я тебя давно простила. Что ты пишешь?

– Это только мысли про себя. Я не могу написать ничего путного. Мне кажется, что я как скрипка Страдивари, я даже уверен, что могу звучать гениально, я могу исполнять гениальные мелодии, которые лежат на дне моей души. Но когда я пробую, слова расплываются, а звуки гаснут. Наверное, нет большего труда, чем научиться исполнять себя.

– Можно прочесть?

– Да.

Почему-то замерло сердце.

– Подставь лампу поближе, – сказала Тамара. – Какая тишина; наверное так поздно, но мне не хочется спать… Кто такой Абрик?

– Я не знаю, это слово выскакивало само собой.

– Это обязательно что-то значит, – сказала Тамара. – Твой грех в том, что ты безбожник. Посмотри на меня. Я спокойна, я умею прощать. Бог сделал меня лучше. Помолись, прими его в свое сердце.

– Я уже пробовал, – признался Валерий, – мне не помогло.

– Если ты пробовал искренне, то ты был услышан, – она отложила тетрадь, – я не понимаю, о чем ты писал.

– Я сам не понимаю.

– Давай забудем обо всем и будем жить только вдвоем, только вместе, только для себя.

– Давай, – согласился Валерий. – но мне все еще стыдно.

– Это ничего, – она притянула к себе его шею.

– А это не грех? – спросил Валерий.

– Бог есть любовь – любовь есть Бог – любовь не может быть грехом. 

92

Следующим утром Тамара предложила сходить в горы, на ту самую полянку, где Валерий с Женей рвали цветы – ее голова разболелась невыносимо.

– Слишком часто она болит, – заметил Валерий.

– Это от высокого давления. Я же тебе говорила, что больна с детства. Голова была тяжелая всю ночь, сейчас терпимо, но я знаю, что скоро начну сходить с ума. Я должна знать, где эти цветы; ты мне покажешь.

Валерий был не уверен, что сможет узнать, но согласился.

После некоторых блужданий он нашел ту самую дорожку в горы. Дорожка начиналась от оврага с родником; у родника было множество следов коз. Метров триста дорожка шла по голой местности, затем углублялась в лес. Лес местами был почти непроходим, но, как ни странно, в самых непроходимых местах встречались дачи, огражденные колючей проволокой и защищенные гавкучими псами. Возле дач валялись бетонные плиты, доставленные сюда некоторым совершенно невозможным образом – разве что на вертолете или при помощи магии.

Несколько раз Тамара садилась, ей становилось хуже.

– Мы взяли спички? – спросила она.

– Взяли.

– Тогда мы заварим чай, как только доберемся – у меня уже нет сил терпеть.

Остаток пути они шли молча. Несколько раз Валерий пробовал заговорить, но не получал ничего кроме взглядов. Он потерял тропинку; теперь он уже совершенно точно ее потерял.

Оставалось надеяться, что такая же трава растет и в других местах. Пока цветков нигде не было. Тогда были желтые колокольчики, они росли на длинных стеблях. Не могут же они расти только на одной полянке?

Они добрались к вершине только к трем часам. Валерий сел в траву.

– Это здесь?

– Да, здесь, – соврал Валерий.

– Где они?

– Подожди, я отдохну.

– Я не могу ждать, – сказала Тамара, у меня все плывет перед глазами. Мне еще никогда не было так плохо, как сейчас.

– Вот это кажется они, – Валерий указал на светло-желтые цветки, которые пробивались сквозь траву здесь и там.

– Ты уверен?

– Да, – соврал Валероий, – ты же видишь, что других здесь нет.

– Тогда я буду рвать, а ты разводи огонь.

Она нарвала большую охапку, очень большую, такую большую, что едва могла удержать,(это были совсем другие цветы, но Валерий не мог признать своей ошибки), связала охапку веревочкой, затянув потуже, и чуть повеселела.

Валерий уже закипятил чайник. Тамара легла и закрыла глаза.

Ее лицо, еще не загоревшее, было бледным до зелени. Живот вздрагивал, как будто она видела страшный сон.

Когда чай заварился, Валерий отлил его в кружку и подул.

– Подожди, сейчас остынет.

Он поставил кружку на траву и заметил как бьется жилка на его руке пониже локтя. Кто-то пощекотал спину.

– Это ты?

– Что я?

Тамара открыла глаза.

– Ты балуешься?

– По-твоему, я могу баловаться? – она начала пить чай, мелкими глотками.

– Посмотри, что с моей спиной?

– Дергается мышца. Это от усталости… У этого чая совсем другой вкус.

Еще одна мышца забилась на груди. Стало страшно. Как будто кто-то привязал к тебе веревочки и дергает.

– Это не тот чай, – сказала Тамара, – ты перепутал.

Она некрасиво упала на бок и ее стало рвать. Валерий отвернулся.

Через полчаса она пришла в себя. Над полянкой летали ласточки и громко свиристели; летали стайкой, наматывая круги – как велогонщики на стадионе.

– Тебе легче? – спросил Валерий.

– Это была не та трава. Ты бы мог меня отравить.

– Но ты же знаешь, что я не хотел.

– Да, иначе я бы уже умерла. Пойдем отсюда, я буду глушить боль тройчаткой. Жаль, что ничего не вышло.

Валерий попробовал встать и упал.

– Что с тобой?

– Судорога!

– Где?

– Вот! Не касайся! Это из-за горы. Я не привык к таким подъемам.

Он оперся на ее плечо и стал спускаться. Они добрались к дому только к часу ночи и, помучившись, вызвали «Скорую».

Судороги не прекращались, а Тамаре становилось все хуже. Она была почти в бреду.

– Не бойся, это ничего, – поддерживала она сама себя, – ведь от головной боли никто еще не умирал. Потерпи, терпи.

Скорая явилась довольно быстро и увезла обоих. Их поместили в разные палаты, даже на разных этажах. На утро Валерию сообщили, что у Тамары было сильное отравление растительным токсином. 

93

– А вот с вами дело серьезнее, – сказал врач.

– Что, просто из-за судороги?

– Нет, судороги – это только звоночки. Мы вам сделали ЭЭГ.

– И что же?

– У вас была травма мозга? – поинтересовался врач.

– У меня была клиническая смерть.

– Из-за чего?

– Из-за отравления.

– Последствий не было? Судорог, головокружений, галлюцинаций – кто-то называет ваше имя; видений – разных мелких насекомых или людей, которые умерли?

– Мне кажется, что за моей спиной идут шаги, – сказал Валерий.

– Давно?

– Давно.

– Постепенно усиливается?

– Да. Скажите, это опасно?

– Я хотел бы вас успокоить, но не могу. Энцефалограмма показала постепенное разрушение нервной системы. Вначале подергивания и судороги, потом галлюцинации и бред, потом расстройство жизненно важных функций.

– Потом все? – спросил Валерий довольно спокойно. Ему показалось, что он давно ожидал этого. Я тебя все равно съем. Абрик.

– Потом все, – ответил доктор.

– Сколько мне осталось?

– Этого я не могу вам сказать. Но год у вас остается в запасе. На вашем месте я бы поразвлекался и привел в порядок свои дела.

– У вас есть отдельная палата, которая запирается изнутри? – спросил Валерий.

– Если у вас есть деньги.

– Денег хватит, чтобы купить всю больницу. Я хочу отдельную палату, в нее инструмент…

– Простите, что…

– Пианино. Еще бумагу и радиоприемник. Сегодня же. И я хочу увидеть Тамару. 

94

С Тамарой было все в порядке. Она весело болтала с двумя соседками по палате (у одной была сожжена половина лица, другая была толста и с носиком хрюшки; обе с умными глазами. Умные глаза с оттенком спокойного стеклянного идиотизма – как у всех слишком верующих). Когда Валерий вошел, они деликатно удалились.

– Прости меня, – сказал он.

– Я простила. Но сколько раз ты будешь говорить «прости меня?»

– Пока у тебя хватит сил меня прощать.

– У меня хватит сил прощать тебя вечно, – сказала Тамара, – потому что я действительно люблю тебя. Когда ты мне в последний раз говорил о своей любви?

– Я не помню. Мне было стыдно – как будто доверяешь кому-то хрупкую драгоценность.

– Хрупкую драгоценность, – повторила Тамара задумчиво, – это звучит красиво. Я хотела бы быть целым гаремом женщин, чтобы любить тебя сотней сердец. Что бы ни случилось – ты мой самый любимый, запомни это… Что сказал врач?

– Ничего хорошего. Он сказал, что мой нервная система разрушается.

– Значит, это опасно.

– Год жизни он мне обещает, – сказал Валерий, – ты же разбираешься в медицине, подскажи мне что-нибудь! Лечение за границей, может быть.

– Может быть, – сказала Тамара, – может быть это поможет.

Через два дня ее выписали, снабдив самыми лучшими таблетками (которые все же помогали лишь наполовину) и предписаниями насчет еды. Валерий остался в больнице.

Палата, предоставленная ему, была небольшой, двухместной, но второго пациента быстро выселили. Одна из четырех стен была сплошным окном, ярким в солнечные дни и черным вечерами – вечерами Валерий чувствовал себя как артист на сцене; свет он выключал поздно.