Евгений Рожков - В стране долгой весны Страница 49

В ресторане шумно, накурено и многолюдно. Столики тесными рядами окружали небольшую эстраду, оставив только пятачок для танцев. Японская аппаратура оркестрантов работала исправно, оглушая визгом электрогитары, стоном саксофона, глухим выдыхом ударника.

Ларису с Шурочкой официантка посадила за столик к четырем девушкам.

— Девули, гоните по пятнадцать колов, — сказала старшая из четырех, горбоносая, полноватая, похожая на орлицу. — Я нынче администратор и тамада, а вон у Валюхи сегодня день рождения и прошлый вечер она была «именинницей». Мы ходим сюда раз в месяц, пируем на полную катушку, а потом весь месяц вспоминаем про это.

— По пятнадцать? — причмокнула Шурочка. — Ну и запросики…

— А чего, по пятнадцать — само то.

Не успели девушки освоиться, съесть по заливному оленьему языку, как после короткого перерыва вновь заиграла музыка. Ларису пригласил на танец молоденький, худенький мальчонка в модном джинсовом комбинезоне, светловолосый, кукольно красивый. Он сразу понес всякую чепуху, говорил комплименты и уверял, что влюблен в нее с первого взгляда. Про себя Лариса окрестила его Глистенышем.

— Мне такие не нравятся, — сказала она ему. — Я люблю ребят, у которых есть в голове серое вещество.

Она дважды подряд отказала ему в танце, и он успокоился.

По мере того как со стола исчезало съестное, Лариса становилась веселее. В перерыве между игрой оркестра она заметила в глубине зала широкоплечего, седоволосого, смуглолицего, с высоким лбом мужчину лет сорока пяти. Она поразилась тому, что у него глаза точно такие, как у того человека, которого она ненавидела.

Она сама пригласила мужчину на танец. Встала, прошла через весь зал к его столику и небрежно сказала:

— Пойдем, друг, танцевать.

Он смутился, но ему польстило приглашение. У него вспыхнул на впалых щеках румянец.

— Вы такая смелая!

— Разве от вас дождешься приглашения?

— За вами ухаживают такие симпатичные мальчики.

— Сладкое вредно, это теперь все знают.

— Но и горькое мы не любим.

— Есть о чем поспорить — это уже хорошо.

Когда они вышли из ресторана на улицу и Лариса взяла под руку Бориса, она почувствовала в себе нечто омерзительное, противное. И тогда она сказала себе, что это Он, именно тот, именно Он. Кто был Он, знала только она одна.

— Что можно купить девочке пяти лет в подарок, но не по годам смышленой?

— Твоей дочери пять лет? У нее день рождения?

— Ну да… Может быть, часы?

— Неплохо. Ее зовут Ларисой?

— Откуда ты узнала? — удивился он. — Я не говорил тебе ее имя.

— Я случайно угадала. Тут у одного человека, злейшего моего врага, тоже дочь пяти лет, и тоже не по годам развита, и ее зовут Ларисой. Может, даже ее назвали в мою честь.

Им нужно было пройти по улице мимо гостиницы и кафе. На крыльце кафе стояли мужчины. Что-то между ними произошло, мужчины спустились с крыльца и стали драться.

Лариса увидела среди дерущихся человека в морской меховой куртке и сразу поняла, что это Он. На него пошли двое, и, когда один из них ударил ногой моряка в пах и тот согнулся, она кинулась к дерущимся. Она превратилась в разъяренную пантеру, защищавшую дитя, и была способна разорвать любого. И те двое испугались и пустились наутек. Она стала помогать поверженному подняться.

— Это ты? — узнав Ларису, спросил он безрадостно и назвал ее непристойным словом.

Она поняла, что он зол на тех двоих, сваливших его на землю ударом в пах. Она подвернулась под горячую руку. Когда она стала помогать ему подняться, он опять заругался, но она уже не обращала на это внимания. Падая, он подвернул ногу и не мог идти. Закинув его руку за плечо, точно медсестра, Лариса поволокла его по улице.

— Куда ты меня тащишь? — спросил он.

— Молчи, недотепа! Три щеку, а то она побелела.

Они прошли по улице и свернули в проулок к общежитию. Он тащился так медленно, что Лариса застыла на этом собачьем ветру.

Она не стала зажигать свет в комнате. От фонаря у окна было светло.

Он уселся в кресло, и боль в его ноге прошла. Ему захотелось выпить. Она сама разула, раздела его. И, пока стелила постель, раздирая накрахмаленные простыни, пока раздевалась сама, дрожа не то от настылости, не то от волнения, он дважды заглянул в холодильник и дважды пригубил стакан.

Вначале он целовал ее брезгливо, нехотя, будто из одолжения, из жалости к ней. Ей было все равно, главное — он рядом, он с ней.

— Милее тебя нет никого и не будет никогда, — шептала она.

Она плакала, она стыдливо целовала его руки. И в нем что-то произошло, он растаял от ее горячего тела, от ее горячего сердца, от ее чувств к нему. И он зашептал те слова, которые она так много раз слышала из других уст, в которые не верила. Эти слова именно Его, и потому самые дорогие и самые нужные.

Когда у них все произошло, он не поверил, он был потрясен и спросил:

— Я действительно у тебя первый мужчина?

— Это не имеет значения. Важно другое, ты всегда будешь единственный.

— Как же Хабаровск, судно, а потом этот летчик и другие?

Она принадлежала ему, и он принадлежал ей. Он принадлежал ей навсегда, потому что она не хотела жить для одной, пусть самой прекрасной, ночи.

Она очнулась поздно утром и увидела рядом пожилого, седовласого мужчину, с пересохшими губами, синими мешками под глазами. Она не могла понять, как мог попасть в ее комнату, в ее постель этот незнакомец. Было стыдно.

— Ты всю ночь проплакала, — сказал он, открыв глаза. Он выглядел старше своих лет. — Ты все время называла меня другим именем. Я тоже был на уровне — перебрал. Редко такое со мной случается, но случается. И все в командировках.

Он приподнялся на локоть, чтобы посмотреть ей в лицо. Скосив глаза, она увидела его волосатую грудь и сильные руки.

— Ты должна меня простить за то, что не получила того, на что рассчитывала, — как-то грубо и цинично произнес он.

— Я ни на что не рассчитывала, — вспылила она и поднялась с кровати. Она не стыдилась своей наготы.

— Прости, я не хотел тебя обидеть, — сказал он. — Просто теперь такое со мной случается, когда я слишком переусердствую за столом — возраст…

Он засмеялся, смех его ей был противен. Она накинула халат и вышла из комнаты. Прошла весь длинный коридор и бесцеремонно толкнула последнюю дверь. Шурочка сидела за столом и пила чай.

— Привет, — Лариса подсела к столу.

— Привет…

Шурочка была порозовевшей и покойной.

— Спровадила?

— Кого?

— Ну того, седого и такого представительного?

— А разве он меня провожал?

— Он. Возле кафе какая-то драчка была, пацаны, как всегда, что-то не поделили, а ты как орлица… Он их расшвырял, а так бы тебе…

— А ты где была?

— Следом шла. Потом этот поскользнулся и ногу подвернул, а ты помогала ему тащиться.

— А ты-то?..

— А чего я? Твои кавалеры, ты их и таскай.

Она была мертвецки бледной. Смахнув со лба легкую испарину, Лариса жестко, требовательно приказала:

— Иди и вышвырни его из комнаты, чтобы духу его не было. Он попал сюда, потому что мне пригрезился другой.

Шурочка встала, одернула халат и направилась к двери.

— Меньше пить надо, — сказала она беззлобно.

— Шурка!.. — трахнув кулаком по столу так, что звякнула посуда, крикнула Лариса.

Шурочка выпорхнула за дверь и вскоре в другом конце длинного коридора общежития послышался ее визгливый, сердитый голос, она кого-то ругала взахлеб, с азартом, точно гончая с лаем гнала по кустам зайца.

— Ну, — спросила Лариса, когда вошла Шурочка.

— Бедный, так боялся за свою репутацию, что стал заикаться.

— Ты бы покультурней.

— Господи, сама сказала же. — Шурочка надула губы.

Они пили чай и раскраснелись, раздобрели, размягчились, понежнели друг к другу.

— Почему мы такие глупые, что все время мечтаем по мужчине с большой буквы? А таких, может, и нет, может, такие давно вымерли или вымерзли. А мы мечтаем. Хотя, если мечтаем, то они должны быть. Мы на Север за ними мчимся, а их тут нет. Может, над нами кто-то подшучивает, а мы, дурочки, верим и ждем? Или без хорошего, хотя бы в мечтах, без этих ненаписанных «Стихов о Прекрасном Мужчине» нам нельзя?

— Ой, Ларисонька, миленькая, как я люблю тебя, когда ты такая! — Шурочка заплакала, зашмыгала носом.

Она осталась верна тому, кого, может быть, и нет на свете, хотя он есть, но, возможно, это вовсе не он. Ей так теперь стало тяжело побеждать ту, другую, что была в ней и которой она рано или поздно уступит.

Лариса вышла из дому за час до начала работы и пошла кружным путем. На юге небо сине-фиолетовое — там догорал вечерний закат. Дул северян, по земле тянулась хвостатая поземка, воздух густ, плотен от видимой снежной пыли. Лариса свернула с широкой улицы к зданию конторы морского порта, прошла мимо парадного входа, сразу скользнула за угол здания и остановилась у большого, ярко освещенного окна. Стекла в окне слегка замерзшие, но Лариса увидела мужчину, сидевшего за столом над какими-то бумагами. У него было круглое лицо, соломенные волосы, это был тот человек, газетный портрет которого она вчера порвала.