Этель Лилиан Войнич - Все романы (сборник) Страница 5

– Вот не ждал тебя сегодня! – сказал padre, взглянув на заголовок книги. – Я только что собирался послать к тебе справиться, не придешь ли ты вечером.

– Что-нибудь важное? Я занят сегодня, но если…

– Нет, можно и завтра. Мне хотелось видеть тебя – я уезжаю во вторник. Меня вызывают в Рим.

– В Рим? Надолго?

– В письме говорится, что до конца пасхи. Оно из Ватикана[17]. Я хотел сразу дать тебе знать, но все время был занят то делами семинарии, то приготовлениями к приезду нового ректора.

– Padre, я надеюсь, вы не покинете семинарии?

– Придется. Но я, вероятно, еще приеду в Пизу. По крайней мере на время.

– Но почему вы уходите?

– Видишь ли… Это еще не объявлено официально, но мне предлагают епископство.

– Padre! Где?

– Для этого мне надо ехать в Рим. Еще не решено, получу ли я епархию в Апеннинах или останусь викарием здесь.

– А новый ректор уже назначен?

– Да, отец Карди. Он приедет завтра.

– Как все это неожиданно!

– Да… решения Ватикана часто объявляются в самую последнюю минуту.

– Вы знакомы с новым ректором?

– Лично незнаком, но его очень хвалят. Монсеньер Беллони пишет, что это человек очень образованный.

– Для семинарии ваш уход – большая потеря.

– Не знаю, как семинария, но ты, carino, будешь чувствовать мое отсутствие. Может быть, почти так же, как я твое.

– Да, это верно. И все-таки я радуюсь за вас.

– Радуешься? А я не знаю, радоваться ли мне.

Монтанелли сел к столу, и вид у него был такой усталый, точно он на самом деле не радовался высокому назначению.

– Ты занят сегодня днем, Артур? – начал он после минутной паузы. – Если нет, останься со мной, раз ты не можешь зайти вечером. Мне что-то не по себе, Я хочу как можно дольше побыть с тобой до отъезда.

– Хорошо, только в шесть часов я должен быть…

– На каком-нибудь собрании?

Артур кивнул, и Монтанелли быстро переменил тему разговора.

– Я хотел поговорить о твоих делах, – начал он. – В мое отсутствие тебе будет нужен другой духовник.

– Но когда вы вернетесь, я ведь смогу прийти к вам на исповедь?

– Дорогой мой, что за вопрос! Я говорю только о трех или четырех месяцах, когда меня здесь не будет. Согласен ты взять в духовники кого-нибудь из отцов Санта-Катарины[18]?

– Согласен.

Они поговорили немного о других делах. Артур поднялся:

– Мне пора. Студенты будут ждать меня.

Мрачная тень снова пробежала по лицу Монтанелли.

– Уже? А я только начал отвлекаться от своих черных мыслей. Ну что ж, прощай!

– Прощайте. Завтра я опять приду.

– Приходи пораньше, чтобы я успел повидать тебя наедине. Завтра приезжает отец Карди… Артур, дорогой мой, прошу тебя, будь осторожен, не совершай необдуманных поступков, по крайней мере до моего возвращения. Ты не можешь себе представить, как я боюсь оставлять тебя одного!

– Напрасно, padre. Сейчас все совершенно спокойно, и так будет еще долгое время.

– Ну, прощай! – отрывисто сказал Монтанелли и склонился над своими бумагами.

Войдя в комнату, где происходило студенческое собрание, Артур прежде всего увидел подругу своих детских игр, дочь доктора Уоррена. Она сидела у окна в углу и внимательно слушала, что говорил ей высокий молодой ломбардец в поношенном костюме – один из инициаторов движения. За последние несколько месяцев она сильно изменилась, развилась и теперь стала совсем взрослой девушкой. Только две толстые черные косы за спиной еще напоминали недавнюю школьницу. На ней было черное платье; голову она закутала черным шарфом, так как в комнате сквозило. На груди у нее была приколота кипарисовая веточка – эмблема «Молодой Италии». Ломбардец с горячностью рассказывал ей о нищете калабрийских[19] крестьян, а она сидела молча и слушала, опершись подбородком на руку и опустив глаза. Артуру показалось, что перед ним предстало грустное видение: Свобода, оплакивающая утраченную Республику. (Джули увидела бы в ней только не в меру вытянувшуюся девчонку с бледным лицом, некрасивым носом и в старом, слишком коротком платье.)

– Вы здесь, Джим! – сказал Артур, подойдя к ней, когда ломбардца отозвали в другой конец комнаты.

Джим – было ее детское прозвище, уменьшительное, от редкого имени Джиннифер, данного ей при крещении. Школьные подруги-итальянки звали ее Джеммой.

Она удивленно подняла голову;

– Артур! А я и не знала, что вы входите в организацию.

– И я никак не ожидал встретить вас здесь, Джим! С каких пор вы…

– Да нет, – поспешно заговорила она. – Я еще не состою в организации. Мне только удалось выполнить два-три маленьких поручения. Я познакомилась с Бини. Вы знаете Карло Бини?

– Да, конечно.

Бини был руководителем ливорнской группы, и его знала вся «Молодая Италия».

– Так вот, Бини завел со мной разговор об этих делах. Я попросила его взять меня с собой на одно из студенческих собраний. Потом он написал мне во Флоренцию… Вы знаете, что я была на рождество во Флоренции?

– Нет, мне теперь редко пишут из дому.

– Да, понимаю… Так вот, я уехала погостить к Райтам. (Райты были ее школьные подруги, переехавшие во Флоренцию.) Тогда Бини написал мне, чтобы я по пути домой заехала в Пизу и пришла сюда… Ну, сейчас начнут…

В докладе говорилось об идеальной республике и о том, что молодежь обязана готовить себя к ней. Мысли докладчика были несколько туманны, но Артур слушал его с благоговейным восторгом. В этот период своей жизни он принимал все на веру и впитывал новые нравственные идеалы, не задумываясь над ними.

Когда доклад и последовавшие за ним продолжительные прения кончились и студенты стали расходиться, Артур подошел к Джемме, которая все еще сидела в углу.

– Я провожу вас, Джим. Где вы остановились?

– У Марьетты.

– У старой экономки вашего отца?

– Да, она живет довольно далеко отсюда.

Некоторое время они шли молча. Потом Артур вдруг спросил:

– Сколько вам лет? Семнадцать?

– Минуло семнадцать в октябре.

– Я всегда знал, что вы, когда вырастете, не станете, как другие девушки, увлекаться балами и тому подобной чепухой. Джим, дорогая, я так часто думал, будете ли вы в наших рядах!

– То же самое я думала о вас.

– Вы говорили, что Бини давал вам какие-то поручения. А я даже не знал, что вы с ним знакомы.

– Я делала это не для Бини, а для другого.

– Для кого?

– Для того, кто разговаривал со мной сегодня, – для Боллы.

– Вы его хорошо знаете?

В голосе Артура прозвучали ревнивые нотки. Ему был неприятен этот человек. Они соперничали в одном деле, которое комитет «Молодой Италии» в конце концов доверил Болле, считая Артура слишком молодым и неопытным.

– Я знаю его довольно хорошо. Он мне очень нравится. Он жил в Ливорно.

– Знаю… Он уехал туда в ноябре.

– Да, в это время там ждали прибытия пароходов[20]. Как вы думаете, Артур, не надежнее ли ваш дом для такого рода дел? Никому и в голову не придет подозревать семейство богатых судовладельцев. Кроме того, вы всех знаете в доках.

– Тише! Не так громко, дорогая! Значит, литература, присланная из Марселя, хранилась у вас?

– Только один день… Но, может быть, мне не следовало говорить вам об этом?

– Почему? Вы ведь знаете, что я член организации. Джемма, дорогая, как я был бы счастлив, если б к нам присоединились вы и… padre!

– Ваш padre? Разве он…

– Нет, убеждения у него иные. Но мне думалось иногда… Я надеялся…

– Артур, но ведь он священник!

– Так что же? В нашей организации есть и священники. Двое из них пишут в газете[21]. Да и что тут такого? Ведь назначение духовенства – вести мир к высшим идеалам и целям, а разве не к этому мы стремимся? В конце концов это скорее вопрос религии и морали, чем политики. Ведь если люди готовы стать свободными и сознательными гражданами, никто не сможет удержать их в рабстве.

Джемма нахмурилась:

– Мне кажется, Артур, что у вас тут немножко хромает логика. Священник проповедует религиозную догму. Я не вижу, что в этом общего со стремлением освободиться от австрийцев.

– Священник – проповедник христианства, а Христос был величайшим революционером.

– Знаете, я говорила о священниках с моим отцом, и он…

– Джемма, ваш отец протестант.

После минутного молчания она смело взглянула ему в глаза;

– Давайте лучше прекратим этот разговор. Вы всегда становитесь нетерпимы, как только речь заходит о протестантах.

– Вовсе нет. Нетерпимость проявляют обычно протестанты, когда говорят о католиках.

– Я думаю иначе. Однако мы уже слишком много спорили об этом, не стоит начинать снова… Как вам понравилась сегодняшняя лекция?