Наталья Никишина - Женское счастье (сборник) Страница 5

— А я думал, это ты… Зачем она это сделала?

— Пашка, ты все такой же тугодум…

— То есть… Ты хочешь сказать… Ты ей про меня говорила? Да?

Ах, Пашенька, да ничего я толком ей про тебя не говорила… Так, в общих чертах. Но она как-то поняла, что ты мне нужен. Родным, добрым своим сердечком почуяла, что мне тебя не хватает… Именно тебя, медленно соображающий возлюбленный былых дней! И остаток ночи, и сумрак зимнего рассвета мы говорим, целуемся и опять говорим…

А утром, когда мы завтракаем в кухне и постель уже стыдливо застелена, прибегает Машка.

— Мамсик! Как тебе мой подарочек? Па-аша, вы на меня не сердитесь?

И последнее, что я слышу, перед тем как она врубает Земфиру на полную мощность:

— А это что за жалкая веточка? Это ваш легендарный виноград, что ли?

За окном падает снег. Настоящий светлый снег нового года. И он укрывает благословением огромный ясень, наш дом и нас. Мою дорогую дочь, строптивую и непослушную… Павла, с которым связывает меня общая надежда на будущее, неуверенная и робкая… И меня, с моими стирками, уборками, звонками, работой, руганью и любовью, любовью, любовью…

Холодно — горячо

Настя — девка горячая. Снег у нее за шиворотом и в сапогах моментально растаял. Из расстегнутого пальто валил лошадиный пар. Молодые люди сочли ее даже слишком горячей. Поэтому она бежала сейчас через темный пригородный лес, а до Нового года оставалось всего ничего. Сверху торжественно и неотвратимо начал падать снег. Серая пелена скрыла очертания деревьев, и Настя перестала различать близкие огни шоссе. Нехорошее предчувствие начало вытеснять бойцовскую злость.

Начиналось это идиотское приключение весьма лирично. Настя кружила по комнате среди разбросанных платьев и белья. Пахло елкой, горячим утюгом и рижским дезодорантом. Пирог с румяной решеткой вышел пышным, как у бабушки. Шаль, тоже бабушкина, золотого увядшего шелка, висела на спинке стула. К ней прилагалась черная косоворотка, расшитая яркой тесьмой. Косоворотку Настя конфисковала у своего баяниста из ансамбля. Собственно, эти два предмета и составляли Настин новогодний наряд. Да еще черные колготки, подаренные папой, и туфельки, которые одолжила очередная мачеха, не старая еще продавщица из овощного. Мачеха рассчитывала, что противная девка свалит встречать Новый год и вернется денька эдак через три.

Женщин папа менял, несомненно, чаще, чем перчатки. Перчатки у него были старые, купленные еще покойной мамой. А мачехи были молодые и разные. Папа оправдывался перед дочкой: «Я стараюсь забыть маму!» Настя верила, что так оно и есть. Ведь все эти бабы красавицу и умницу маму напомнить никак не могли. Но вот пока папа с такими усилиями забывался, дочке приходилось идти из их однокомнатной квартиры куда глаза глядят.

Но главное — не куда, а как глядели эти глаза! Даже во время выступления ансамбля, исполняя бодрую русскую песню какого-нибудь местного автора, Настя поводила своими фиалковыми очами с такой жаркой томностью, что какой-нибудь ответственный работник в первом ряду начинал вдруг игриво притопывать и прищелкивать.

Но вот с мужиками ей удивительно не везло. Многочисленные поклонники, обманутые наличием русой косы «ниже пояса», после непродолжительного ухаживания вместо ожидаемой скромной голубицы Настеньки получали бешеную, языкастую, капризную Анастасию. К тому же возникали проблемы с сексом. С ней попросту невозможно было находиться в одной постели. От Насти шел жар, как от русской печки. Возлюбленного морил тяжелый сон, будто после парной, и Настасья оставалась один на один с бесчувственным телом.

Однако на сей раз все шло прекрасно. Ее пригласили встречать Новый год. И не куда-нибудь, а на зимнюю дачу! И не кто-нибудь, а сам Борька Татаринов! Самый известный жених крупного руководящего папаши.

До этого у Насти с новогодними праздниками не складывалось: то она оказывалась в подвале с какой-то шпаной, то попадала на занудное семейное застолье, где чьи-то пожилые родственники учили ее уму-разуму и исподтишка тискали за коленки. Все это ей надоело, и прошлый Новый год она мирно проскучала с подружками перед телевизором. И вот, наконец, ее ждал настоящий праздник!

В промороженном насквозь автобусе Настя сладко благоухала, будто туда внесли ведро лесной малины. Среди навьюченных сумками баб появились первые гонцы из будущего с поллитровками в карманах полушубков. Настроение играло в Насте, как шампанское. Дачный поселок светился за лесом сквозь сиреневые сумерки теплыми огоньками. Пахло дымом из печных труб, и собаки лаяли беззлобно, как в деревне. Насте казалось, что она идет к родным и близким людям, и последние метры ноги пронесли ее почти бегом.

Зимней дачей именовался роскошный коттедж. Настя застыла при виде камина, винтовой лестницы и пары королевских догов. Потом скинула пальтишко, и удачно сочиненный наряд показался ей глупым и нищенским. Впрочем, встретили ее как королеву. Поцеловали руку, повели к столу, и, увидев, чем он был сервирован, Настя не рискнула вынуть свой пирог. Она выпила шампанского, разомлела от лестного внимания и не сразу сообразила, что других женщин нет и не ожидается.

А молодые люди решили провести праздник изысканно: с одной женщиной на троих. Рассуждали просто: три бабы напьются, то да се им подавай, сопли утирай, ухаживай, а про Настю все говорят, что она вытворяет чудеса. Когда они приступили к выполнению своей программы, выяснилось, что Анастасия — девка и вправду горячая. К тому моменту, когда кавалеры выкидывали даму в сугроб, у двух были изрядно расцарапаны рожи, а у Бориса текла из носа кровь, заливая кремовый пиджак. Доги деловито лаяли, и, хотя Борис подпихивал их ногой с крыльца, на девушку бросаться не спешили.

Отряхнувшись всем телом, Настя, пока ей бросали вдогонку сапоги, пальто и сумку, сдавленным кошачьим контральто выводила такие нецензурные рулады, что даже доги озадаченно примолкли.

Затем, обувшись и одевшись, Настя в злобе и горячке кинулась не на асфальтированную дорожку, которая, петляя, выводила к шоссе, а напрямую — через лес. Она знала, что до остановки автобуса ей бежать всего-то минут двадцать. Но шла она уже довольно долго, а лес, вместо того чтобы редеть, становился все глуше. Хилые сосенки превращались в какие-то исполинские деревья, и все вокруг приобретало первозданный вид.

Настя вдруг поняла, что сквозь снежную пелену она слышит чьи-то шаги. За деревьями мелькнул огромный мужской силуэт. Настя подумала нехорошее слово, потом другое, тоже нехорошее, но цензурное: «Маньяк!» Бедная девушка собралась было что есть силы помчаться к вожделенной остановке, но ноги стали чужими, и она сначала стала как вкопанная, а потом села в сугроб. «Маньяк» потоптался возле нее и спросил глухим басом:

— Тепло ли тебе, девица?

Настя закашлялась и вместо привычного: «Ты что, сдурел?» у нее получилось растерянное:

— Нормально…

— Вот и хорошо, — прогудел тот и стал вынимать ее из сугроба, отряхивать и похлопывать.

«Нет, не маньяк, — повеселела Настя, разглядев белую бороду. — Да это старикашка! Бомжует небось бедняга. Видно, из теплоцентрали вылез недавно».

Настя двинулась наугад через сугробы. Теперь вокруг стало почти светло, звезды глядели с неба ласково и мудро.

— А что, далеко остановка? — спросила Настя шагающего рядом попутчика.

— Да нет, вон там!

От облегчения Настя аж всхлипнула.

— У тебя что, детка, горе какое-нибудь? — участливо спросил дед.

— Да так, ерунда, мелкие неприятности.

Настя растрогалась: старичок-то добрый, надо его отблагодарить за работу.

— Давайте я вас пирогом угощу. Все-таки Новый год!

Девушка вынула из сумки помятый пирог.

— Спасибо, милая. Тогда уж вместе откушаем!

Настя вспомнила, что на вечеринке ничего не успела перехватить, кроме бутерброда. «Лучше б я у них всю икру сначала сожрала», — вздохнула она про себя. Остановившись, они начали жевать пирог.

— Как у моей бабушки, — одобрил старец. И зашарил по своему тулупу. — Выпить хочешь? — Он протянул Насте тяжелую стеклянную флягу. Внутри что-то мерцало. Настя глотнула, и душистый яблочный мороз обжег ей горло. Старичок тоже глотнул и близко заглянул Насте в лицо. Она с удивлением обнаружила, что глаза у него невозможного синего цвета.

Мороз усиливался, и все вокруг тоненько звенело хрустальными ангельскими голосами: и ветви, и сугробы, и звезды. Выпили еще по глотку.

— Ну что ж, с Новым годом, девушка!

— С наступающим, — уточнила Настя.

— Да нет, уже с наступившим! — засмеялся дед. — Уже двенадцать!

Настя ахнула и вдруг, не удержавшись, заплакала навзрыд.

— Ну что ты, девонька, ведь ничего же не случилось! Тебя что, родители ждут или жених?