Сергей Кузнечихин - БИЧ-Рыба (сборник) Страница 5

Братану за это побоище от батьки крепко перепало, а мне – от братана. Ну а гуси, они даже из воды сухими выходят, на то они и гуси.

Но я не злопамятный. В то же самое лето едва не погиб, спасая гусенка. Сидел на мостике, а по дороге стадо коров с пастбища возвращалось. Шло себе, да и ладно, они каждый вечер так шли, ничего интересного. Вдруг вижу, гусенок у них между копыт мечется. Пушистенький такой, малюсенький… наступят – и в лепешку. Ну я и кинулся спасать. Так ведь он с перепугу не дается. Бегал, бегал за ним между коровьих ног и, видимо, поднадоел крупному рогатому скоту. Одна хвостом по затылку заехала, вроде как предупредила, чтобы не вертелся где не положено. Я не послушался. Тогда уже другая, которая построже, подцепила под зад и выбросила с дороги. Повезло, что на комолую нарвался. Но прелести полета и жесткость падения запомнились надолго. Кстати, летел я с куском хлеба в руке: было такое лакомство – корка черного хлеба с подсолнечным маслом и крупной солью. Так вот, когда я очнулся, сразу же начал горбушку эту искать, но не нашел, и тогда уже крик поднял. В очередной раз чуть Богу душу не отдал, но уже без братской помощи. Сам наскреб, а удача – выскребла.

Потом, опять же без посторонней помощи, падал с дерева, падал с крыши и падал с лестницы.

Потом чуть не сгорел на рыбалке: придвинулся во сне к тлеющему костру и заполыхал.

Собаки меня раз пять кусали, и одна вроде немножко бешеная была – чувствую иногда, вроде как не в ту степь заносит.

Из ружья в меня три раза стреляли.

Бензином травился.

В машине угорал.

С мотоциклом под откос падал.

И так далее. Короче, весь набор аварий и несчастных случаев. Не знаю, как цел остался.

Единственное, чего не случалось, – ни разу не тонул. Видимо, и впрямь – кому суждено быть повешенным, тот не утонет. Но на всякий случай надо сплюнуть через левое плечо и постучать по деревяшке, то бишь по собственной, забубенной.

Дальние родственники

Я, пожалуй, обманул вас, когда заявлял, что у Петуховых сплошные крайности – или разгильдяй, или подполковник – и ужиться они не могут. Есть исключение – и тот и другой ужились в старшем брате моего отца. Обе крайности в одном человеке. Полком в Гражданскую войну командовал, а из кого в большие начальники вырос? – из самого отъявленного Петухова. Дед не прочувствовал, а пьяный поп не докумекал, какого сына Лукой обозвать, а какого – Михаилом. Ни к учебе, ни к ремеслу, не говоря уже о грязной работе, у дяди Миши тяги не просвечивало уже с детства. Зато драться был горазд. Чуть затронь, раскраснеется как рак, вцепится в обидчика – два здоровых мужика оттащить не могут. Никому спуску не давал. Недели без драки не выдерживал. А едва усишки пробиваться начали, девки голову забили. Отправят непутевого косить, значит, – в кустах с какой-нибудь кралечкой спрячется. Отправят копнить – под первой же, самой крохотной копешкой пристроится. Девки ради него последний стыд теряли. Отсюда и с парнями отношения не самые теплые. То в одной деревне подкараулят, то в другой. Иной раз еле до дома доползал, но день-два отлежится, и опять выбитая дурь скапливается, опять на подвиги тянет. И случилось темное приключение с приказчиковой дочкой – или с обеими – по-разному рассказывали. Приказчик мужскую родню собрал, и устроили охоту, но пока ловили – сват приказчика с проломленной головой оказался. Суд – плох, а самосуд – еще хуже. Большие тучи над домом повисли. Парню деваться некуда, чтобы родню в свои беды не впутывать, пришлось в неполные восемнадцать бежать в город. Обиженные грозились разыскать и притащить в деревню для ответа, но тут стряслась революция, не до него стало. Наши думали, что пропадет сорванец. Если уж в деревне с пути сбился, то в городе совсем заплутает. А он ничего, выдурился. Бывшие подружки за упокой грешной души его свечки уже поставили и замуж повыходили, а он в конце Гражданской возьми и заявись в деревню… и не каким-нибудь условно-освобожденным, а командиром полка с «маузером» на боку и саквояжем подарков в руке. Погулял неделю, свел с ума молодую учительшу и отбыл на юг для прохождения дальнейшей службы по ликвидации недобитых банд. А оттуда в Туркестан – драться с басмачами. Легенды о его подвигах, одна страшнее другой, кружили по деревне и постоянно пополнялись. И Махно он чуть ли не изловил, и у Буденного на спор броневик выиграл, и со сбитого аэроплана в речку спрыгнул, и Ленина от второго покушения спас – все это якобы рассказывал он в своих письмах к учительше. Влюбленная женщина не жалела красноречия на своего героя. Народ с удовольствием слушал и разносил славу по округе. Только наши, Петуховы, не очень верили в ее байки, они-то знали: расписываться Михаил научился, а писать, мягко говоря, не очень. Хотя в геройстве ему никто не отказывал, ну и, конечно, в том, что касается женских юбок. Короче, вернулся дядька из похода женатым человеком и отцом трех наследников славы. Двое из них в одном месяце родились, а третий на полгода моложе.

Говорите, что такого не может быть?

У Петуховых все возможно.

Те, что постарше, родились на Украине. Клима, названного в честь Ворошилова, подарила законная жена… второго, Яшку, принесла цыганка-певица. Принесла, в смысле родила, а не подбросила папаше. Ну а третий – от узбечки. Иваном назвали. Одним словом – интернационал. «Кипит наш разум возмущенный и в смертный бой идти готов…»

Дед наш, как только после первого срока освободился, отыскал свою гордость, сына – красного командира, надеясь поскорее устроиться в новой жизненной ситуации. А тот и слушать не захотел ни о каких делах, пока старик не полюбуется на внуков. С женщинами дядя Миша вел себя, может, и легкомысленно, а детей любил во всю широту своей необузданной натуры. Поэтому и цыганку, и узбечку устраивал жить всегда поблизости от законной семьи и каждое лето всех трех пацанов отправлял в один лагерь – пионерский, разумеется, – для развития и укрепления братских чувств. Правда, законный посматривал на побочных немного свысока, но родитель всегда наказывал его за гонор. Деду, кстати, больше других понравился цыганенок.

Потом деда арестовали во второй раз, а через полмесяца забрали и дядьку. Сыну пришлось отвечать за отца, или отцу – за сына, или каждому за себя? – дело темное, может, стуканул какой-нибудь урод, что красный командир подает пример многоженства, – и загремел красавчик. Может, простая случайность, кабы знал да ведал, загодя пообедал. Только рассчитываться за случайность пришлось сполна. Невинный дедушка освободился через десять лет, а невинный дядя Миша так и пропал.

Случилось это, разумеется, в тридцать седьмом.

Клим к тому времени уже в комсомольцах ходил. Дурную весть, как неприличный запах, утаить невозможно. Учуяли в школе, и сразу же комсомольское собрание.

Как? Почему? Откуда?

Настроились было исключать, а Клим, опережая бдительных товарищей на два хода, заявляет, что в родственных отношениях с гражданином Петуховым не состоит, и фамилия у него теперь не какая-нибудь, а Чумаченко – и даже пролетарское происхождение фамилии разъяснил, напомнил тем, кто не знает историю, что чумаками называли украинских крестьян, занимающихся извозом. Вовремя сообразил перевести стрелку на материнскую линию. Короче, умыл ретивых и остудил горячих. Погасил волну и затаился, а перед войной без лишних осложнений поступил в институт.

Яшку с Иваном из комсомола никто не выгонял, потому как в родственниках врага народа не значились. Яшку, собственно, и выгонять было неоткуда, отряд передовой молодежи забраковал его за плохую успеваемость еще до ареста дяди Миши.

Законную супругу по допросам таскают, а цыганка с узбечкой как были в тени, так и остались. Женщины, даже подружки, тайно враждуют, а о соперницах и говорить неудобно. Мужское братство другим законам подчиняется. Попал один в беду, значит, остальным отсиживаться неприлично. Пришли Иван с Яшкой пострадавшего брата утешить, а тот им прямо на пороге повторил сказанное на собрании и дверь захлопнул. Яшка стучаться начал, потом грозить через дверь. Иван еле оттащил его, уговорил не поднимать скандал на людях, чтобы жизнь матерям не усложнить. Но настырный цыганенок все-таки подловил Клима на улице и «зажег» братцу по «фонарю» под каждым глазом за отречение от героического отца.

Потом началась война. Всех троих под одну гребенку – в пехоту. Но парни толковые, немного пообтерлись, и каждый по своим способностям определился. Клим немецкий знал и выбился в переводчики. Иван к снабженцам пристроился. А Яшку взяли в разведку. Петуховская кровь, перемешанная с цыганской, – для такого «ерша» лучшего применения на войне не придумаешь. Служил и смекалисто, и ловко, и удачливо, однако звезд на погоны не заработал. Зато на грудь – во всю ширину.

В ширину, говорю, а не в ширинку. Ухом надо слушать, а не брюхом.

Короче, осенью сорок третьего Яшку представили к Звезде Героя. Но получить не успел. Обмывал награду с друзьями и по пьянке угнал машину у командира дивизии, а тому, по закону подлости, приспичило куда-то ехать. Дело повернули так, будто из-за несчастной машины сорвалась важная операция, – нашли стрелочника. И заступиться никто не посмел, и награды не помогли, цыганское счастье долгим не бывает. Трибунал, приговор к высшей мере, сразу же замененной на штрафбат. Пока в разведке рисковал – ни ранения, ни контузии, а там в первом же бою… Наповал. Батя мой уверен, что его какой-нибудь придурок из заградительного отряда застрелил.