Чак Паланик - Незримые твари Страница 5

И припоминаю свое нижнее белье.

Прости, мам, прости, Бог, но на мне была только маленькая передняя заплаточка с эластичной резинкой вокруг талии и одной лишь завязкой, которая следует по впадине зада и крепится к той же передней заплатке. Телесного цвета. Такая завязка, идущая по щели, - то самое, что кругом называют "ниткой для жопы". Я носила нательную заплатку именно ради того момента, когда хлопчатобумажное платье становится почти прозрачным. Никогда ведь не предвидишь, что все закончится в комнате неотложной медпомощи, платье на тебе разрежут, а детективы будут фотографировать твою персону, приткнувшуюся на каталке с капельницей морфия в одной руке и францисканской монахиней, орущей в другое ухо:

- Делайте снимки! Быстрее делайте снимки! Она продолжает терять кровь!

Нет, серьезно, это было веселее, чем звучит.

Веселье началось, когда я сидела, развалившись на каталке как анатомически правильная тряпичная кукла, одетая лишь в эту заплаточку, а лицо у меня было точь-в-точь как сейчас.

А полиции пришлось попросить монашек прикрыть мне грудь простыней. Чтобы спокойно делать снимки, ведь детективов очень смущало, что я сижу топлесс.

Перенесемся в тот момент, когда мне отказались предъявить фото, - один из детективов сказал тогда, что если бы пуля прошла на два дюйма выше, то я была бы мертва.

Не понимаю, к чему все это.

А на два дюйма ниже - и я бы распарилась в пикантном открытом хлопчатом платье, уламывая парня из страховой компании отказаться от расследования и заменить окно в моей машине. Потом сидела бы у бассейна, покрытая кремом от загара, рассказывая паре симпатичных мальчиков, как ехала по шоссе в Стингрей, и вдруг - какой-то камень, или я там не знаю что, - но боковое окно прямо взорвалось. А симпатичные мальчики сказали бы - "Ого!"

Переключимся на другого детектива, который обыскал салон моей машины на предмет пули, осколков кости, всего остального, - этот детектив заметил, что машину я вела с опущенным наполовину стеклом. "Окно машины", - заявил мне этот парень поверх глянцевых снимков со мной в белой простыне, - "Окно машины всегда должно быть закрыто или открыто полностью". Он, мол, и припомнить не может, сколько раз видел автомобилистов, обезглавленных окнами в транспортных происшествиях.

Как я могла не рассмеяться.

Так и сказал: "автомобилисты".

Со ртом, какой у меня был, единственный звук, который еще можно было произвести - это был смех. Я не могла не смеяться.

Перенесемся во времена после фото, когда люди перестали смотреть на меня.

Тем вечером пришел мой парень, Манус: после комнаты неотложки, после того, как меня отвезли на личной каталке в операционную, после того, как кровотечение остановилось, и я была в палате. Вот тогда-то и показался Манус. Манус Келли, пробывший моим женихом вплоть до момента, когда увидел, что от меня осталось. Манус сидел и смотрел на черно-белые глянцевые снимки новоприобретенного мною лица, тасуя их туда-обратно, переворачивая вверх ногами и задом наперед, точь-в-точь как делают с эдакими волшебными картинками, на которых у вас сначала прекрасная женщина, но если посмотреть еще раз - там окажется злая ведьма.

Манус говорит:

- О Боже...

Потом говорит:

- О Господи, Господи Иисусе...

Потом:

- Господи...

Во времена нашего с Манусом первого свидания я еще жила с предками. Манус продемонстрировал мне значок в бумажнике. Дома у него был пистолет. Он оказался полицейским детективом, и очень преуспевал на службе в полиции нравов. Встреча из разряда "зима и весна". Манусу было двадцать пять лет, мне восемнадцать, но мы стали встречаться. Вот в таком мире живем мы с вами. В первое свидание мы поехали кататься на лодке, он был одет в плавки "Спидо", - а любая умная женщина знает, что это значит как минимум бисексуальность.

Моя лучшая подруга, Эви Коттрелл, работает моделью. Так вот, Эви утверждает, что красивые люди ни в коем случае не должны заводить роман друг с другом. Вместе им просто не сгенерировать достаточно внимания. Эви говорит, когда они рядом, тут же происходит общий сдвиг в стандарте красоты. Это нетрудно прочувствовать, говорит Эви. Когда вы оба красивы - ни один из вас реально не красив. Вместе, парой, вы меньше суммы вас врозь.

Никого из двоих уже не заметят по-настоящему.

Тем не менее, было как раз время, когда меня записывали в том самом телемарафоне, в одной из таких вот длиннющих реклам, окончания которой ждешь с минуты на минуту, потому что ведь это в конце концов лишь реклама, - но на самом деле она длиной в полчаса. Нас с Эви наняли на роль ходячей секс-обстановки, нам было положено надевать тесные вечерние платья и склонять телезрителей к покупке кухонного комбайна "Ням-ням". Манус входит и садится в студии среди публики, а после съемок начинает:

- Пойдем кататься на лодке?

А я подхватываю:

- Конечно!

Ну и пошли мы кататься, а я забыла очки от солнца, и в доке Манус купил мне новую пару. Новые очки были точной копией "Вуарнетов" Мануса, только сделаны были в Корее вместо Швейцарии, и стоили два доллара.

Через три мили выхожу к палубным конструкциям - и падаю. Манус бросает мне веревку - не могу ее поймать. Манус кидает мне пиво - не могу поймать и пиво. Болит голова, головная боль из того разряда, которой карал Господь в Ветхом завете. Чего я не знала - так это того, что одно стекло в солнечных очках оказалось темнее другого, почти непрозрачное. Из-за этого стекла я слепла на один глаз и теряла восприятие глубины.

На то время я еще не в курсе, почему у меня такое хреновое восприятие. Это все солнце, говорю себе, и по-прежнему хожу в очках, натыкаюсь на все подряд, и мучаюсь.

Перенесемся во второй раз, когда Манус посетил меня в больнице; он обращается ко глянцевым снимкам со мной, сидящей в простыне "Собственность Мемориального госпиталя Ла Палома", и рассказывает, что мне стоит подумать о том, как вернуться к жизни. Мне нужно бы строить планы. "Ну, то есть", - говорит он. - "Поучиться. Получить степень".

Сидит у моей койки и держит между нами фото, так что я не могу разглядеть ни его, ни что на них. На дощечке письменно прошу Мануса показать их мне.

- Когда я был ребенком, мы разводили щенков добермана, - отвечает Манус по другую сторону снимков. - И когда щенку около шести месяцев, ему купируют хвост и уши. Такой стиль для этой породы. Идешь в мотель, к человеку, который ездит по штатам, подрезая уши и хвосты тысячам щенков добермана, боксера или бультерьера.

Пишу на дощечке:

"ну и?"

И разворачиваю в его сторону.

- Ну и дело в том, что того, кто режет тебе уши, ты ненавидишь потом всю свою жизнь, - отвечает он. - Никому не нужно, чтобы постоянный ветеринар этим занимался, поэтому платят незнакомцу.

По-прежнему просматривая картинку за картинкой, Манус поясняет:

- Вот почему я не могу тебе это показать.

Где-то снаружи больницы, в набитой окровавленными полотенцами комнате мотеля, с коробкой инструментов и иголок, или же в машине на пути к очередной жертве, или же на корточках около собаки, накачанной лекарствами и купированной в грязной душевой, - тот человек, которого ненавидит, должно быть, целый миллион собак.

Сидя около моей койки, Манус продолжает:

- Тебе просто надо запрятать подальше воспоминания о роли девчонки с обложки.

Фотограф журнала мод орет в моей голове:

"Дай мне жалость!"

Вспышка!

"Дай мне еще один шанс!"

Вспышка!

Вот чем я занималась до происшествия. Зовите меня полной вруньей, но до происшествия я заявляла людям, что учусь в колледже. Если скажешь ребятам, что ты модель, они позатыкаются. Тот факт, что ты модель, будет значить для них, что приходится держать связь с какой-то низшей формой жизни. Начинаются объяснения на пальцах. Все тупят. Зато когда говоришь ребятам, что учишься в колледже, то парней это так впечатляет. Можно изучать что угодно - и не нужно знать ничего. Просто говоришь: "токсикология", или "морской биокинез", и тот, с кем общаешься, переведет разговор на собственную персону. Если не поможет - упоминаешь "нервные синапсы эмбрионов голубя".

В свое время я и в самом деле училась в колледже. Мне оставалось примерно шестьсот зачетов до получения на последнем курсе степени по персональному фитнессу. Теперь слышу от родителей, что сейчас могла бы уже быть врачом.

Прости, мам.

Прости, Бог.

Бывали случаи, когда мы с Эви ходили по дискотекам и барам, а люди ловили нас у выхода из дамской уборной. Ребята объясняли, что проводят кастинг для телевизионной рекламы. Парень дает мне бизнес-карточку и спрашивает, в каком я агентстве.

Был случай, когда меня навещала мама. Мама курит, и вот, когда я впервые пришла со съемок, она держала в руках спичечный коробок и спросила: