Валерий Петрухин - Методика обучения сольному пению Страница 5

Впадая иной раз в панику, я даже начинал всерьез подумывать: а не напроситься ли к Маше на дружескую совместную подготовку (чувствуя, что относится она ко мне весьма и весьма неплохо), но никак не мог побороть ложный стыд: вот, мол, напрашивается.

Я не любил обращаться к человеку, тем более малознакомому, с какой-то просьбой. Мне значительно легче и проще самому выполнить чью-нибудь просьбу, чем просить об одолжении. Обычно в таких случаях я, махнув рукой, говорил себе: а, ладно, обойдусь. Нет, дело здесь заключалось не в уязвленном самолюбии: мол, идти к кому-то на поклон… Очевидно, весь комплекс вырос на психологической неуверенности. Неуверенности в том, как к тебе относится тот или иной человек, в значимости собственной персоны и своих потребностей. Ну что тут такого страшного: подойти, спросить вежливо: «Маша, а не могли бы вы уделить мне часок вечером? Я что-то не уверен в собственных познаниях. Если вас это, конечно, не затруднит…» Что ответит, то и ответит. Так нет, надо стержень какой-то в себе сломать, чтобы вот так, просто, без комплекса…

Как-то вечером, когда настроение было ниже среднего и я попросту валялся на неприбранной раскладушке, ко мне вошла Валентина. Не раз приходилось сталкиваться с ней в прихожей, и я всегда в самый последний решающий момент делал ловкий поворот влево и вправо, чтобы не разбиться о ее каменный бюст.

— Зубрим? — спросила она, шмыгнув носом и загородив своими телесами весь узкий проход между моим ложем и стеной.

— Зубрим, — сквозь зубы, неохотно ответил я, думая, что вот только ее как раз и не хватало.

— А я вот не зубрила, — горделиво заметила Валентина, пренебрежительно сдвинув на край стола все мои учебники. — Хотя, сам понимаешь, в кооперативный просто так не проскочишь… Поддержка нужна. У тебя есть?

— Нет.

— Точняк или дурачка строишь?

— Да нет, нет, поэтому и зубрю, ты же видишь (легко мы с ней перешли на «ты»!).

— На авось, значит, — резюмировала Валентина и поискала взглядом место, где можно было бы присесть. Как хорошо, что у меня везде разбросаны тетради и книги!

— На авось, — сухо подтвердил я. — Только так.

— Ну, это у тебя шансов мало, — каменный бюст двинулся в мою сторону, и от волнения я даже чуть не свалился с раскладушки: расплющит ведь! — А хочешь, мы поддержку найдем? У меня есть знакомый, у которого…

— Ради Бога, не надо, — сморщился я и постарался зафиксировать свой взгляд на какой-либо одной точке Валиного лица.

— Ну и зря, денег ведь не надо, — глядя на меня с сочувственным снисхождением, проговорила Валентина, и ее колени, похожие на мячи, которыми играют регбисты, оказались рядом с моими ногами, но я быстрым маневром сдвинул их в сторону. — Ну смотри сам. Ты анекдот про абитуриента знаешь?

— Терпеть не могу анекдоты, — совершенно чистосердечно выпалил я. — У меня от них голова начинает болеть. Ужасно.

— Странный ты тип, — каменный бюст дал задний ход. — Наверное, не куришь и вино ни разу не пробовал? И девчонки нет? А на дискотеках-то бывал? Или и на это времени нет? — расправила Валентина могучие плечи.

Я представил себя рядом с ней на дискотеке, и мне чуть дурно не стало. На вопрос о девчонке я никак не прореагировал. Ей что за дело?

— Да, знаешь, как-то все недосуг до любовных приключений, — сказал я. — Сижу дома, никого не трогаю, примуса починяю…

— Какие примуса? — сделала большие глаза Валентина, и я убедился, что Булгакова она не читала.

— Как какие? Обыкновенные. Ты что, ни разу не видела, как починяют примуса?

— Шутишь, — наконец-то дошло до нее, и она издала хмыкающий смешок. — Кстати, такая рок-группа есть — «Примус». Знаешь?

Вот в таком духе наш разговор продолжался еще с полчаса. Я весь истомился, ожидая, когда Валентина отчалит на свою дискотеку. Может, мог бы и не дождаться, да тут заявился домой Собакевич. Услышав его сип, Валентина выскочила от меня с такой несвойственной ей прытью, что я перепугался за единственный стул, который она имела неосторожность зацепить.

В скором времени я на себе испытал крутой нрав Собакевича. В семье, как выяснилось, было два телевизора: цветной стоял в комнате, а черно-белый переносной — «Юность»— на кухне. Ведь интересы у всех разные… И вот в один из дней я решил посмотреть встречу академика Рыбакова со зрителями в Останкино. Попросил у Нины Федоровны разрешения взять к себе «Юность», потому что передача шла поздно. Она не возражала.

В одиннадцатом часу я преспокойно сидел у себя, старался запомнить афоризмы старого умного историка, как в дверь громыхнули кулаком.

Не подозревая ничего дурного, я открыл. Павел Павлович Лапотков в старенькой майке и широких, как море, сатиновых черных трусах сопел, словно рассерженный бык.

Я молчал. Лапотков, постукивая о пол железными пятками, прошел в каморку, взял телевизор, даже не удосужившись выключить его, и, оттиснув меня к стенке, стал бросать слова-булыжники себе под ноги:

— Спрашивать надо вначале. У меня, не у жены. Поздний час — спать мешаешь.

«Семейный царек!»— подумал я, когда за ним закрылась дверь.

Утром, не удержавшись, я спросил у Валентины:

— У вас отец всегда такой сердитый?

— Попало? — скривила она большегубый рот. — Да, пыхтит много, что поделаешь. Мы привыкли. И ты привыкнешь. Точняк.

С той поры я всячески стал избегать хозяина. Но тут произошло еще одно событие, после чего я уже и носа не высовывал из моей каморки.

Рано утром я торопился (уже опаздывал) на консультацию по русскому языку и впопыхах оборвал шнурок. Замены не было, я растерялся, потому что не хотел доставать лакированные «лодочки», предназначенные для экзаменов, но тут пришла простая идея: позаимствовать шнурок у Лапотковых. Задумано — сделано. Дипломатично, согнутым пальчиком постучал в их дверь.

Через пару минут предо мной предстала Валентина с сонным вялым лицом, шелковый поношенный халат еле сходился на груди — она с удивлением воззрилась на меня.

— Не найдешь черный шнурок? Опаздываю на консультацию, — попросил я.

Лапоткова зевнула, даже не потрудившись прикрыть рот, и, не закрывая двери, подошла к видавшему виды внушительных размеров комоду, выдвинула нижний ящик.

Я отвел взгляд в сторону — как-то неприятно и стыдно было разглядывать чужую комнату, обстановку, не предназначенную для чужого глаза. Невольно подумал: зачем они так теснятся, могли бы дочерей в мою каморку переселить… Деньги, очевидно, на что-то копят.

— Такой пойдет?

— Вполне, — я снова задел взглядом сумбур простыней на широкой деревянной кровати, узенький черный, вроде бы кожаный диван с лоснящимися валиками, этажерку с четырьмя отделениями, на которой стояло с десяток книг, светло-коричневый шкаф с треснувшим зеркалом… И протянул руку, невольно сделав шаг вперед.

И тут… Коротко и грубо хохотнув, Валентина дернула меня за руку, и я влетел в комнату. Идиотски хмыкнув, я попытался вырваться, но в ту же секунду Лопаткова попыталась сделать мне «подсечку», теряя равновесие, я уцепился за покатые плечи… и мы оказались на полу.

Совсем близко я увидел ее толстые шершавые, будто сваренные губы, натянутую кожу лба с мелкими красными прыщиками, белесые лохматые ресницы, прикрывшие глаза…

Мне стало противно от какого-то резкого сладковатого запаха, очевидно, крема; Валентина тянула на себя: я ощутил талое мягкое прикосновение ее грудей, широких бедер… и во мне стало возникать что-то страшное, постыдное…

Я вскочил, сжимая шнурок, как утопающий хватает соломинку, но, в отличие от него, я спасся, опрометью вылетев из комнаты, а затем и из дома и, только отбежав на десяток метров, перевел дух.

Потом меня охватил нервный смех. Если б не шнурок… ай да Валечка!

Вечером Валентина сделала вид, что ничего не было и в помине, но такие злые глаза у человека я видел впервые. А украдкой окинув ее еще раз оценивающе и непредвзято, убедился в том, что меня спас Бог, потому что потом я себе бы не простил, что так вышло с той, которая мне не только не нравится, но, если быть честным до конца, даже противна…

В камере-одиночке в эти дни было душно, но я не решился открыть, точнее, приоткрыть дверь в коридор. Умные люди говорят: на Бога надейся, но и сам не плошай…

Глава третья

Ночью, перед первым экзаменом, я тупо сидел на раскладушке. Лапотковы уже давным-давно спали, где-то за стеной на кухне стрекотал сверчок. Немолчный его голосок напоминал о доме, и я, как ни старался, не мог избавиться от грустных мыслей. Я видел отчетливо свое сочинение, перечеркнутое красными чернилами. Не очень-то я был в ладах с этим «предметом» еще в школе, и теперь прочный страх засел во мне, как глубокая заноза. Я боялся, что мой первый экзамен станет последним. Я боялся утра. Может быть, крутилось у меня в голове, не надо было подавать сюда документы, а идти лучше в какой-нибудь техникум? Кто я такой? Вон сколько городских рвутся в вуз, да еще каждый из них, как афористично выражается Валентина, «с поддержкой». И вид у всех самоуверенный, всезнающий, пробивной…