Михаил Найман - Плохо быть мной Страница 5

Тогда большой подошел к микрофону и громовым голосом спросил всех, как его зовут, и тут же сам за всех ответил, что его имя Маленький Марли Би, после чего зарэповал:

          — «Если вам нужно больше информации,слушай, читай и смотри.          Маленький Марли Би улетел с той индики так,что задевает головой об уличные фонари.          Маленький Марли Би оплодотворит твой мозгсвоим лирическим семенем так, что вместо мыслейу тебя будут ниггеры с пушками, наводящие страх.          Маленький Марли Би порежет тебя ножом, какАвраам не резал Исаака в самых смелых своих мечтах.          Перейдешь мне дорогу — сам будешь желатьсебе скорой кончины.          Мне не нужен повод — Маленький Марли Биразобьет тебе лицо без всякой на то причины.          Для того чтобы понять, что будет, если Марли Биостанется один на один с толстозадой мулаткой,не надо даже ходить к гадалке.          Результат — „десять негритят“, как сказанов одной известной считалке»…

После этого Маленький Марли Би добавил, что деньги, полагающиеся за десять нежданно-негаданно появившихся на свет ниггеров, он заберет себе на убойную траву, потому что Маленький Марли Би привык так поступать с деньгами всех девушек, которые от него залетают, и этот последний кусок рэпа, по-моему, больше всего по душе пришелся людям в толпе.

Я посмотрел на швейцарцев. Все трое выглядели растерянно. Мне показалось, что только сейчас они поняли, что находятся в городе, который сильно уступает Швейцарии в безопасности и дружелюбии и в котором любой черный заткнет их за пояс, когда дело дойдет до рэпа. Я окликнул их, чтобы попрощаться, но они даже не повернулись.

Мой друг не был рад меня видеть. Честно сказать, это не совсем точно — звать его другом. Некий английский маргинал два года назад узнал, что я отправляюсь в Италию, и дал мне адрес своего приятеля в Неаполе. Три дня мы с моим новым другом и его женой провели под палящим солнцем на пляже, обкуриваясь марихуаной, на вид мало чем отличаясь от итальянских бездомных. Они успели мне сказать, что всегда будут рады видеть меня в Нью-Йорке. Он был белый итальянский раста, у него были африканское имя Малик, жена, годовалый ребенок и маленькая квартирка в Бруклине. Адрес, который он мне дал еще в Неаполе, привел меня в район Флатбуш.

Когда Малик открыл дверь, я испугался, что он совсем меня не помнит. Потом я подумал, что выражение его лица, очень напоминающее гримасу человека, только что отхлебнувшего здоровущий глоток солярки, может быть вызвано просто появлением в дверях кого-то с чемоданами, имеющего намерение к тебе вселиться. И расценивающего это как самое лучшее, что может случиться в жизни хозяина квартиры. Войдя внутрь, я понял, что ему действительно негде меня приютить, — квартира состояла из одной комнаты и кухни.

Я сидел на кухне, и до меня никак не могла дойти серьезность ситуации, несмотря на доносившийся из коридора тревожный шепот Малика и его жены. Мне казалось, что весь мир такой же молодой, как я, и что жизнь сводится к радушному приглашению между затяжками амстердамского сканка пожить у друга и твоего на это такого же радушного согласия, после чего веселье должно продолжаться как раньше. Поэтому всякий раз, как Малик заходил в комнату, я смотрел на него восторженными глазами, всем видом показывая, как непомерно ему, Малику, повезло, что я вот так свалился как снег на голову, потому что где я, там веселье и бесшабашная молодость.

— Что будешь делать? — спросил меня Малик.

Мы сидели на кухне вместе с ним и его женой. Ребенок играл у нас в ногах. Жена Малика сидела за столом и скручивала косяк.

— Да, что ты будешь делать? — поддакнула мужу Джазмин.

— Что я буду делать? — переспросил ее я. — Откуда я знаю? Нью-Йорк у моих ног, Джазмин, а ты меня спрашиваешь, что я буду делать!

— Я, конечно, понимаю, что когда ты вынешь козырной туз из колоды, то на нем будет начертано имя Миша, — сказал Малик. — Но что ты будешь делать? Будешь сидеть у меня на шее и курить марихуану моей жены?

— Я бросил курить, — торжественно сообщил всем я.

— Сколько ты не куришь?

— Восемь часов.

Малик засмеялся:

— Я не курю уже полтора года.

— Ты бросил курить? — удивился я.

— Я так горжусь им, — сказала Джазмин. — Каждые пятнадцать минут я произносила одну и ту же фразу: «Любимый, я так горжусь тобой». — Она выпустила клуб дыма. — Ты так давно хотел бросить…

— Я захотел бросить сразу после того, как выкурил свой первый косяк, — мрачно заявил Малик. — А это было тринадцать лет назад.

Для меня-то они были те же, что в Италии, и я не мог взять в толк, почему эти двое так серьезно отнеслись к тому, что я не в колледже. И что я теперь у них. Что уж так расстраиваться? Мы ведь все согласились, что это не очень хорошо, но теперь-то вечеринка должна продолжаться, не так ли? Жизнь должна продолжаться.

— Ты ведешь себя совершенно как мальчик, — сказала Джазмин. Ее лицо было еле различимо в клубах дыма от анаши. — Сейчас ты еще можешь себе позволить так себя вести и не быть посмешищем. Но через два года на тебя будут смотреть, как на клоуна.

— Люди бывают романтиками только в молодости, — ответил я. — Потом они остепеняются, находят работу, прощаются со своими принципами, становятся, короче, такими как все. Я не понимаю, почему не перенести идеалы молодости в зрелую жизнь. Не понимаю, почему я должен меняться, если я в них все еще верю. Я приехал в самую заскорузлую страну. Даже Россия изменилась, а здесь все то же. Ты что думаешь, я завтра возьму в руки портфель и пойду наниматься в офис? Я устрою здесь революцию, если нужно, поверь мне!

— А ты что сделал за свою жизнь? — произнес Малик. — Ты выгнал себя из университета. Ты не умеешь работать. Почему я не вижу рядом с тобой женщины? Ты сидишь один и рассуждаешь о падении этого мира. Для начала удостоверься, что чужие тебе люди не расхлебывают кашу, которую ты заварил, а потом устраивай революцию. Я со своей женой уже семь лет, и с каждым годом у меня все меньше времени думать о революции.

— Это называется… — добавила Джазмин, и лицо ее вдруг исказилось страхом. — Любимый, я забыла слово, — лихорадочно обратилась она за помощью к мужу.

— Эгоцентризм, милая, — нежно сказал Малик. — По-моему, ты все-таки слишком много куришь, дорогая.

— Да, ты эгоцентрик, — вновь встала на привычную колею Джазмин.

Я поднялся.

— Обещаю продолжить этот разговор вечером, когда вернусь, друзья мои, — весело утешил я их. Я и правда был рад им, и мне вполне нравилась наша беседа. — Но сейчас у меня важная встреча.

Я возбужденно помахал им и вышел за дверь. Я ехал в Манхэттен. Мне надо было встретиться с подругой моей сестры. Все, что я знал от сестры об этой девушке, — это что она красивая и что, как и я, недавно переехала жить в Нью-Йорк.

Я узнал ее сразу. По телефону она звучала шикарно. И в баре была самая шикарная девушка, так что я сразу понял, что это она. Я смело подошел.

— Полина, — кивнула она коротко стриженной головой.

Мы устроились за столиками на улице.

— Хочу тебя предупредить, что у меня нет денег, — бухнул я с ходу. — В Англии я тусовался с чуваками, у которых не было ни пенни.

— Хочу тебя сразу предупредить, что они у меня есть, — небрежно перебила она. С ноткой пренебрежения.

Она взяла нам по Лонг Айленд Айс Ти.

Английская фишка, что в кармане пусто, не прошла, оставалось удивить ее своей алкогольной выносливостью.

— Откуда у тебя деньги? — спросил я. — Нашла работу?

— Живу на капитал, накопленный в Москве.

— Что делала в Москве?

— Совладелица клуба.

— Какая там была музыка? — затрепетал я.

— Андеграунд техно.

Я сильно заволновался.

— Правда? Ты знаешь, английская клубная жизнь не прошла мимо меня.

— Не сомневаюсь, — сощурилась она. Не без иронии.

— Между нами говоря, очень даже не прошла мимо. Можно сказать, был в самом центре танцевальной культуры. Перед тобой икона танцевальной революции. — И я глупо хихикнул. — Так что это, считай, исторический момент в твоей жизни.

— Англия — единственная страна, в которую я боюсь ехать.

— Почему?

— Она для меня слишком много значит. Хочешь еще коктейль?

Я согласился, хотя уже опьянел. Не знаю, то ли виной тому перелет, то ли потому, что я никогда не пил нью-йоркских коктейлей, но я быстро ослабел.

— Почему ты уехала из России? — спросил я вяло. Голову стало клонить к столу, если не к полу.