Полина Клюкина - Дерись или беги (сборник) Страница 5

Режиссер снова усложнил мизансцену.

Из маминого дневника

5 февраля 2007 года

Сыновей провожают в армию лишь раз. Расстаются с ними и литрами водки заливают дворы. Мне же дочь приходилось провожать каждые три месяца.

Сегодня проводила снова. Была храброй. Надела лучшие наряды, поскольку знала, что там будет муж. Пускай он думает, что лед по утрам мне нужен не для того, чтобы скрыть отечность от слез, а для свежести моего вовсе еще не старого лица.

Когда дочь уехала, мы с мужем снова разошлись в две разные стороны. И я снова оставляла песочные следы по большому периметру маленькой комнаты.

Про аквариум

Со временем я нашла замену казино, и теперь кроме вклейки косметических средств я занялась их продажей. Укромно поместившись среди склянок и пудрениц, я стала по шесть часов в день отражаться в зеркальном полу дорогого косметического магазина. Сквозь прозрачные стены я смотрела на быстро пробегающих букашек с дорогими автомобильными значками на попе и жалела о своем рыбьем происхождении.

Проработала в этом аквариуме я недолго — пока один из его обитателей, охранник Михаил, не решил, что недаром нас двоих свел этот «Арбат» и этот «Престиж» и что именно я должна отложить икринки его будущего потомства. Он явно не ожидал однозначного отказа.

Было десять, и был воскресный вечер, когда москвичи уже разбились на пары и заканчивали свое восстановление перед рабочей неделей. Аквариум пустовал, и вряд ли кому захотелось бы начать окисляться всей этой химией раньше понедельника. Я переплывала от стенда к стенду, выдумывая новые, подходящие магазину, способы борьбы со сном.

— Начальство сказало, чтоб ты вернулась на рабочее место.

— Ладно.

Миша повернулся к другому продавцу.

— Миш, кстати, а кто именно из начальства?

Миша не реагировал.

— Э-эй! Миш! Кто, говорю, именно?

— Ты охерела? Чё ты мне тут эйкаешь?! Ты смелая очень, что ли?

— Смелая.

— Так я из тебя смелость твою вышибу, поняла?

— Иди ты…

Я отвернулась к стенке аквариума и стала утирать неуместные слезы.

Через двадцать минут я уже спешно плыла в кабинет главной «акулы».

— Здравствуйте, вы меня вызывали?

— Присаживайтесь, девушка, и читайте.

«29 января 2007 года в 22:30 во время своей смены я подошел к консультанту 16 стенда, чтобы сделать замечание вернуться на свое рабочее место. В ответ я услышал: „Иди на х…“ В это время около нас находились гости магазина, они стали свидетелями этой сцены».

— Все было не так!

— Ладно, будете мне рассказывать! Миша у нас третий год работает, и он бы не стал ничего выдумывать.

— Да я просто отказала ему, вот он и бесится!

— Да, да! Знаю я вас, москвичек! Мамочка с папочкой кормят и одевают, принцесс из вас делают, изредка в целях воспитания на работу какую-нибудь выгонят.

Я разрыдалась прямо перед «акулой» и тут же начала успокаиваться, крепко надавив на один из пузырей на руке, оставшийся от вчерашней смены в цехе.

— На вас, молодежь, посмотришь, такие с виду все милые, а рот откроете — страшно делается.

— Вы про меня ничего не знаете.

— Ну, а не вы разве нашего охранника матом покрыли?

— Нет.

— Ладно, пишите объяснительную, увольнять я вас пока не буду.

Спустя несколько минут, будто облитая всей этой косметикой, я выплыла из кабинета и направилась в раздевалку. За дверью стоял Миша и скалил зубы. Он улыбался так широко, как не улыбался за все время нашего знакомства.

— Чмо ты, Миш.

Я стала спешно переодеваться, чтобы скорее бежать из магазина, пока не начала жалеть себя. Но не успела я стянуть юбку, как в раздевалку влетел Миша и захлопнул за собой дверь.

— Сучара! Ты как, мразь, меня назвала?! Я тебя щас!

Миша обхватил мою шею и звонко шлепнул щекой о железный шкафчик. Все шкафчики ответили эхом, я замахала руками и начала выдирать себя из его пальцев.

— Не трогай меня!

— Я, б…, тебя убью щас!

От удара крепкого кулака я оказалась на полу. Он поднял меня за шею и еще несколько раз повторил свои смачные удары.

— Пусти…

Шея моя уже перестала чувствовать боль, а воздух уже почти не проникал в легкие, когда на крики в раздевалку вбежала молоденькая женщина в робе охранника.

— Ты что ее бьешь, она же девушка!

Сквозь изморось я неслась к метро. Подбежав к вагону, я вдруг поймала еще один удар, но уже задористый и больше напоминающий шлепок — молоденький абхазец с желтой улыбкой подмигнул мне радостно.

Вскоре я была в общежитии. Длинные коридоры, еще с утра попрощавшись со всеми студентами, отправившимися на каникулы, застыли в своем покойном состоянии. Я сразу позвала Диму. Он пришел, уселся на расстоянии четырех метров и спокойно сказал: «Пора научиться жить в гармонии с социумом. Не проблемы находят нас, а мы находим проблемы».

Про глухонемых

Редко встретишь глухонемого человека в одиночестве. Их почти всегда кто-то бережет. Они не мучаются угрызениями совести, пропустив мимо ушей чье-нибудь «Спасите!». Они не кричат сами. Я не знаю, кто из нас тогда был глухонемым: я или окружающие, но понимаю точно: я невыразимо кричала, а они безнадежно не слышали.

Проснувшись на следующий день, я прошлась по безлюдным желтым коридорам и услышала голоса всех, кого там не было. Зато остался Димка, и от этого делалось спокойно. Я слушала его шаги, поскольку теперь жила в комнате прямо под ним. Прислушивалась до самого полудня, пока он не уехал на вокзал с «очередной».

Я осталась с собой, билась и орала, но не менялось, в общем-то, ничего. Никто не слышал меня.

Теперь я была без работы, без еды и без денег, смотрела в окно и представляла свое падение, себя, бьющую землю наотмашь.

Из маминого дневника

12 апреля 2007 года

Вчера у меня случился микроинсульт. Два дня лежала, слушая отголоски чьей-то жизни: соседские ссоры, плач ребенка и шаркающие шаги за окном. Тело перестало слушаться и двое суток не желало засыпать. Когда я все же задремала, я увидела мужа.

Люди годами живут в одной квартире молча, свыкнувшись с наличием разных холодильников и полотенчиков для рук. Спросишь почему — ни тот ни другой уже не вспомнят, но оба продолжат хранить гордое молчание. Я же от гордыни отказалась и позвонила мужу.

Он приехал после работы, пьяный. Достал из привезенного мешочка лекарство, сделал мне укол и тут же стал собираться. Я не унижалась, а просто предложила ему остаться. «Ты не представляешь, чего мне стоило уйти из этого дома и научиться жить отдельно», — сказал он.

Вместо финального монолога

Жизнь — история патологий, а потому она сравнима с двумя болезнями сердца — брадикардией и тахикардией. На кардиограмме они выглядят по-разному: в первом случае заболевание сопровождают огромные расстояния между скачками, а во втором — скачки непредсказуемы. Но есть и третий вариант — прямая линия на кардиограмме.

Zippo

Однажды кто-то проехал по титановой зажигалке «Zippo» оранжевым стотонным катком. Хотел, вероятно, проверить прочность ее сплава. И не решился бы он на столь отчаянный шаг, если бы не знал доподлинно всех уступок компании: владельцам огнива «Zippo» дали обещание принимать каждое изувеченное изделие и великодушно обменивать его на новое.

Этот эпизод переснимался четыре раза: то каток останавливался на полпути, то зажигалка начинала трещать, истерично выдавая свое несовершенство. Оператор выдумывал подходящие эффекты: впускал в павильон облака желтого дыма, обстукивал актера тысячами искусственных градин и все не решался завалить площадку снегом. Успевал заглядывать в фильмовый канал, смешивать черный кофе с кока-колой и улыбаться ассистентке режиссера.

Иногда он останавливался: усаживался в коридоре среди бравурной массовки, доставал книгу и отчаянно пытался прочесть хотя бы страницу. В последние три месяца он прицельно теребил Хемингуэя. Услышал где-то, что у него есть описание моря, и теперь листал «Праздник, который всегда с тобой» в поисках рассказов о подлодках и волнах. Пролистывал несколько страниц и траурно шел назад в павильон, откуда уже кричали: «Гер, ты готов? Продолжаем съемку!»

Гера возвращался домой на рассвете, затворялся в синий конверт-одеяло с крохотным, посеревшим с годами снеговиком, читал и слушал, как соседи за стенкой бренчат ложками, перемешивая сахар в граненых стаканах. В промежутках между чтением он выходил на лестничную площадку курить и дожидаться утра. Зимой он ложился поздно, летом чуть раньше, но не это было главным. Главным был рассвет. Он фотографировал его с четырех точек: с балкона, из кухонного окна, с лестничной площадки и, если повезет с погодой, с карниза крыши.