Дуглас Кеннеди - Женщина из Пятого округа Страница 5

Я упал на подушки взбешенный и измученный. К бешенству мне было не привыкать — с этим чувством я сжился в последнее время, мне постоянно казалось, что я вот-вот взорвусь. Но подавляемая ярость постепенно трансформируется в нечто еще более разъедающее: ненависть к самому себе… и заканчивается депрессией. Доктор был прав: я сломался.

И что будет, когда грипп наконец «сменит место жительства»? Я все равно останусь выжатым, побитым.

С этой мыслью я полез в сумку и достал оставшиеся чеки. Пересчитал их. Четыре тысячи шестьсот пятьдесят долларов. Все мое состояние. Все, что у меня осталось в этом мире. Я ничуть не сомневался в том, что после того, как меня демонизировали и облили грязью в прессе, адвокаты Сьюзан убедят судью, что после развода моя жена должна получить все: дом, пенсионные накопления, страховки, скромный пакет акций, приобретенный совместно. Мы не были богатыми — педагогам редко удается разбогатеть. Доводы, которыми мог руководствоваться суд: наличие несовершеннолетней дочери, запрет на преподавательскую деятельность, вынесенный мне, бывшему мужу, — были вполне разумными, чтобы отписать жене те небольшие активы, которыми мы владели. Да у меня и сил не осталось на борьбу — разве только на то, чтобы попытаться вернуть себе расположение дочери.

Четыре тысячи шестьсот пятьдесят долларов. Еще в самолете, зажатый в узком кресле, я произвел кое-какие подсчеты на салфетке. В то время у меня еще было более пяти тысяч баксов. При нынешнем — легальном — обменном курсе это составляло чуть более четырех тысяч евро. Я рассчитывал, что в режиме строжайшей экономии мне удастся протянуть в Париже месяца три-четыре, с условием, что удастся подыскать дешевое жилье. Но вышло так, что уже через двое суток после приземления я потратил более четырех сотен долларов. Судя по тому, что в ближайшие несколько дней мне из отеля не выбраться, можно мысленно распрощаться еще не с одной сотней баксов…

Усталость взяла верх, и ярость отступила. Мне захотелось пойти в ванную, содрать с себя пропотевшую футболку и трусы и постоять под душем. Но я все еще не мог подняться с постели. Поэтому остался лежать, тупо уставившись в потолок, пока снова не провалился в пустоту.

Два тихих стука в дверь. Я очнулся, перед глазами была мутная пелена. Снова раздался осторожный стук, дверь чуть приоткрылась, и чей-то голос тихо произнес:

—      Monsieur?..

—      Уходите, — сказал я. — Я не хочу с вами общаться.

Дверь распахнулась шире. За ней стоял мужчина лет сорока с небольшим. У него была рыжеватая кожа и бобрик черных волос. Он был одет в черный костюм и белую рубашку.

—      Monsieur, я только хотел узнать, не нужно ли вам что-нибудь…

Его французский, хотя и беглый, был сдобрен сильным акцентом.

—      Извините, извините, — поспешно произнес я. — Просто подумал, что это пришел…

—      Мсье Брассёр?

—      Кто такой мсье Брассёр?

—      Утренний портье.

—      Значит, этого негодяя зовут Брассёр…

На губах человека в дверях промелькнула легкая улыбка.

—      Никто не любит мсье Брассёра, разве что управляющий отелем, да и то только за то, что Брассёр — мастер la provocation.[19]

—      Это вы помогли мне вчера выбраться из такси?

—      Да, я — Аднан.

—      Спасибо за помощь и за то, что устроили меня здесь.

—      Вы были очень больны.

—      Но все равно, можно было и не раздевать меня, не укладывать в постель, не вызывать доктора, не распаковывать мои вещи. Это слишком любезно с вашей стороны.

Он смущенно отвернулся.

—      Это моя работа, — сказал он.

—      Как вы себя чувствуете?

—      Слабость большая. И помыться не мешало бы.

Аднан прошел в комнату. Когда он приблизился ко мне, я обратил внимание на глубокие морщины вокруг глаз — обычно из-за них человек выглядит лет на двадцать старше своих лет. Костюм был ему маловат, сидел плохо и был изрядно поношен, а на указательном и среднем пальцах правой руки отчетливо выделялись желтоватые пятна от никотина.

—      Как вы думаете, вы сможете встать с постели? — спросил он.

—      Если только с чьей-то помощью.

—      Тогда я помогу вам. Только сначала приготовлю ванну. Вам будет полезно полежать в воде.

Я слабо кивнул. Даже не поморщившись, он взял вазу с ночного столика и исчез с ней в ванной. Я слышал, как он спустил воду в унитазе и включил оба крана. Вскоре он вернулся, скинул пиджак и повесил его на плечики в шкафу. Затем он снял со спинки стула мои джинсы и свитер и запихнул их в наволочку.

—      Есть еще что-нибудь в стирку? — спросил он.

—      Только то, что на мне.

Он ушел в ванную. Шум воды стих. Из-под двери струился пар. Я закрыл глаза, а когда снова открыл, Аднан стоял у кровати. Его лицо блестело от влажных испарений, правая рука была мокрой.

—      Ванна горячая, но не слишком.

Он помог мне сесть, потом приподнял, подхватив под мышками. Одеревеневшие ноги отказывались гнуться. Тем не менее ему удалось довести меня до ванной.

—      Вам помочь раздеться?

Я помотал, головой, но стоило мне оторваться от раковины, как меня качнуло. Если бы не Аднан, я бы наверняка упал. Он тихо попросил меня держаться одной рукой за раковину, а другую вытянуть вверх. Мне удалось продержаться в таком положении, пока он стягивал футболку — сначала с поднятой руки, потом через голову и, наконец, с другой руки. Ловким движением он спустил с меня трусы, и они упали на пол. Я переступил через них и позволил Аднану подвести меня к ванне. Вода показалась обжигающе горячей, я даже отдернул ногу, когда коснулся ее поверхности. Но мой помощник осторожно подталкивал меня вперед. Первоначальный шок уступил место странному ощущению обволакивающего спокойствия.

—      Вам помочь помыться?

—      Я попытаюсь сам.

Мне удалось намылить между ног, грудную клетку и подмышки, но дотянуться до ступней не хватило сил. Взяв мыло, Аднан сам занялся ими. Вымыв ноги, он снял душевой шланг, намочил мне голову и полил волосы шампунем. Затем, отыскав среди туалетных принадлежностей крем для бритья и бритву, он встал на колени и принялся намыливать мне лицо.

—      Не стоит возиться со мной… — запротестовал я, смутившись от такого внимания к собственной персоне.

—      Вам станет намного легче.

Станок прошелся по моему лицу с величайшей осторожностью. Закончив бритье, Аднан окатил меня душем, смывая пену и шампунь. Потом он наполнил раковину горячей водой, смочил в ней салфетку и, не отжимая, положил мне на лицо.

—      А теперь просто полежите минут пятнадцать, я выйду пока.

Глаза закрывала белая пелена салфетки. Я попытался отвлечься, не думать ни о чем. Безуспешно. Вода, однако, ласкала, баюкала, и было приятно снова чувствовать себя чистым. Из комнаты изредка доносились какие-то звуки, но Аднан не нарушал мой покой довольно долго.

Наконец он тихо постучал в дверь:

—      Готовы?

Ему снова пришлось помогать мне — на сей раз выбираться из ванны. После этого он завернул меня в тонкое полотенце и вручил два сложенных предмета одежды.

—      Я нашел это в ваших вещах. Пижамные брюки и футболка.

Я кое-как вытерся насухо, с трудом оделся, и Аднан проводил меня до постели. От свежих простыней веяло приятной прохладой. Аднан поправил мне подушки, чтобы я мог сесть, привалившись к спинке кровати. После этого он взял с письменного стола поднос и аккуратно поставил передо мной. На подносе были супница, миска и маленький багет.

—      Это очень нежный bouillon,[20] — сказал он, наливая миску. — Вы должны поесть.

В моих руках оказалась ложка.

—      Помочь? — спросил он.

Я был в состоянии есть сам — и жидкий bouillon действительно придал сил. Мне даже удалось съесть почти весь багет — голод оказался сильней апатии, которая еще недавно порождала совсем другие желания: просто лечь и умереть.

—      Вы слишком добры ко мне, — произнес я.

Аднан смущенно склонил голову.

—      Это моя работа, — произнес он и, извинившись, вышел. Но буквально тут же вернулся — на этот раз с подносом, на котором стояли чашка и чайник.

—      Я приготовил вам настой verveine,[21] — сказал он. — Он поможет вам уснуть. Но прежде вы должны принять все лекарства.

Он вытащил нужные таблетки и протянул стакан воды. Я по одной проглотил их. Потом выпил травяного чаю.

—      Вы завтра вечером работаете? — спросил я.

—      Я начинаю в пять.

—      Хорошо. Никто еще не был так добр ко мне, с тех пор как…

Устыдившись этой жалостливой реплики, а заодно пытаясь подавить подкатившие рыдания, я прикрыл лицо рукой. Всхлипывания помог избежать глубокий вздох. Убрав руки с лица, я увидел, что Аднан внимательно смотрит на меня.