Эльфрида Елинек - Предание смерти. Кое-что о спорте Страница 5

Машинисты от медицины, которых следует принимать во внимание, должно быть, успешно закончили обучение своей профессии. И тренеры тоже. А вам, матери, по меньшей мере следует снова и снова мыть новую душу вашего сына при температуре 30 градусов, тогда она не будет размочаливаться, а ее окрас после тридцатой мойки станет как новенький. Тут нет ничего нового, так моют свежеостриженную шерсть! А сын ваш станет новым? Нет, он закалился под огнем гранат! Ваш сын только тогда становится гармонично сложенным человеком, когда от судьи на старте получает команду: «Приготовиться, внимание, марш!» И вы хотите, чтобы после этого он вас слушался? Камень, что уже брошен и летит, куда легче пристраивается к стенке, которая каждый раз, когда назначают штрафной, прикрывает срамное место рукой. Одновременно с последним словом команды «марш» судья на старте опускает флажок, после чего начинает эстафетный бег и отсчет времени. Если ваш сын вместе со своим камнем добегает до финиша, его время фиксируется двумя хронометрами. Если же он еще и быстренько метнет камень в чью-нибудь башку, судья-хронометрист на это же время остановит часы — любезность со стороны организаторов соревнований. Одновременно ваш мальчик должен сделать устное сообщение, которое судья на финише проверит на соответствие с письменным. Оно должно содержать три, в крайнем случае пять слов и звучать примерно так: «А вот и я».

И вот теперь повсюду валяется время, которое кто-то потерял, и что нам с ним делать? Мама! Не то ли это время, которое кто-то другой потерял из-за вашего сына, когда тот ударил этого другого по голове? Нет, сын, которому адресован упрек и который сам ожидал удара, не знает, куда девались секунды другого. Не знает, где потерял решающие секунды другого. Ну, у нас их тоже нет. Мы представляем себе это так: чем больше всею впихиваешь во время, тем сильнее оно расширяется. Это время каждому принесет что-нибудь, оно ведь еще совсем новое.

Женщина. Ну ладно, ладно, я перестану презирать живое тело и оплакивать мертвое, так как и дальше культивировать презрение означало бы в то же время предавать тело моего сына, благодаря которому душа, что я в него вдохнула, хотя и странствует, но никогда не подсаживается ко мне, ей нельзя даже на мгновение перевести дух. Я пытаюсь вселиться в своего сына. Он срывает со своего тела защитный колпак души и, словно из бутылки, какую бегуны, не останавливаясь ни на мгновение, хватают со стола с освежающими напитками, разбрызгивает себя по полю. Разбрызгивает без пользы для себя, ничем не защищенный. Его тело беспокоит его только тогда, когда он на минутку устраивается для приема пищи. Если так пойдет и дальше, он скоро превратится в юного покойника или во всяком случае окажется в больнице. Что ж, я привыкла жаловаться. Он не знает ни минуты покоя, мой сын, все время шумит. Должно быть, раньше он много страдал, а я не могла избавить его от страданий. Как хотите, но что касается меня, то я всегда работала над тем, чтобы как можно реже соприкасаться с телесностью. Однажды меня и впрямь задело за живое! Это когда меня назвали чопорной клячей. Я тогда как раз записалась на курсы танцев — по причине страстной влюбленности. И зачем только я это сделала? Белье я стягиваю с себя сразу, уже через два дня, жаль только, не могу сдирать и кожу. Даже белью я не даю слишком тесно соприкасаться со мной. Рождение ребенка было для меня очень болезненным соприкосновением с чем-то чужим. Может, поэтому я к нему так привязана? Он — мой единственный сын. Аполлон! Да, — именно он! А теперь? Он хочет стать знаменитым и выражать себя не только в замечательных речах, но и своим телом, этим злом, без которого, похоже, он просто не может обойтись. Как раз я-то ему его и сделала. Потому что у всех других детей оно тоже было. Не надели я его телом, он бы хоть не ныл постоянно, как трудно ему с ним справляться. И почему я не сделала его более крепким. Оно, значит, слишком громоздкое, раз ему хочется его преодолеть.

А потом оно снова встает у него на пути, его тело. Сын, стало быть, не ценит ничего, что получил от меня. Не потому ли он купил себе новый «Фольксваген»? Вместе с медлительностью своего тела он заодно хотел бы избавиться и от матери, которая беспрестанно о нем думает, как этот равномерный олимпийский огонь, которому никак не удается отыскать олимпийский дух, потому что вокруг все еще слишком темно, а юпитеры телевидения еще не установлены. Минуточку, телевидение вот-вот появится!

Да, если бы не было мамы. Зато вот он, ее солнечный бог, он, если ему надо, запросто меняет трассу, свою золотую трассу. Идя возьмем вот этот вид спорта: кто-то встает на носки и сворачивает кому-то шейный позвонок, жертва дергается и хрипит, возможно, на помощь ей придут несколько тысяч, кровь за кровь, а потом они бросят свои мотоциклы на залитом солнцем берегу реки, растянутся на травке, повернув лица к солнцу, позагорают и помчатся дальше, чтобы любоваться новыми местами, а после осмотра, естественно, снова разлягутся под лучами милого моему сердцу солнца. Поразмышляют о том, не смотаться ли им в Доминиканскую республику, но откажутся от этой затеи. Подумают, не съездить ли на Сейшелы, но и эту мысль отбросят. Мой сын любит не только лето, но также зиму, весну и осень! Потом он, мой повелитель, возвращается домой, война пришла к благополучному завершению. Я вообще не приемлю войны и часами убиваю время перед телевизором, чтобы поплакать и пожаловаться. Мне не позволяют хоронить мертвых. Мне можно только смотреть. Такая подлость! Мы женщины. Мы медицинские сестры. Мы совершенно раздавлены этой горой трагедии!

Жертва. Меня заинтересовало, почему эти спортсмены, мои кумиры, хотя и знамениты, но все же не настоящие личности. Они просто ничтожества! Причем еще и потому, что не каждый может быть нашим сыном. Но иной сын, да-да, и ваш тоже, милейшая, мечтает во что бы то ни стало быть одним из них! После вашей передачи мы еще основательно поговорим о них, о наших героях, они любят, чтобы мы на них смотрели, они хотят нам что-то дать, и все же: какими бы свойствами мы их ни наделяли, по его поступкам мы, тем не менее, его, нашего спортсмена, нашего любимца, не узнаем. Для этого нам надо всмотреться в его лицо и по нему прочитать его характер, по крайней мере так быстро выяснится, что и читать там нечего. Газеты, назовем их нашими богами, временно, пока они не проявят себя на деле и не научатся представлять только наше мнение, так вот, газеты создали ему характер, то есть сделали то, что раньше всегда делал отец. Пока мать, эта сторожевая собака, ходила в магазин за продуктами или лаяла из-под забора, чтобы в дом не зашел посторонний и не помешал сыну вовремя убрать свой характер, свои слаломные шесты и свои гантели. Но когда мать вернулась из магазина, на лице сына выступили красные пятна. А вот и она сама, чертова чума! — тут же подумала мать. Но это была всего лишь чересчур широко раскинувшая свои сети рассылка по почте рекламных проспектов. В эти сети может попасться любой и потом недоумевать по поводу подробного отчета о ценах на товары, которые в очередной раз не удалось выиграть.

Сын пристыжен. Так-то. Что пишут газеты, которые любят четкие знаки и яркие краски на спортивной одежде? Они бы с удовольствием каждому, кто валяется на поле битвы, называемой жизнью, словно сбитая кегля, сказали именно то, что тот хочет услышать. Каждый лучше знает, чего ему хочется. Но из этого ничего не получится, так как в этом случае газеты будут в метр толщиной и сломают любой почтовый ящик, если их туда попытаются впихнуть. Пожалуйста, здесь написано то, что кто-то хотел бы иметь и что просто ошарашило другого. Мы еще и сегодня не можем избавиться от чувства ошарашенности. Почему нельзя сделать так, чтобы мы все стали знаменитыми? Да потому, что люди слишком отличаются друг от друга, а отличительных черт на всех не хватает. Кто нас похвалит? Никто, кроме нас самих! Вот вам две отличительные черты на выбор, если вдруг снова начнется война: верность и забывчивость. Получится песня в двухголосой аэродинамической трубе. Кто там так воет? Бинго! У кого есть эти две черты, тот может ставить свой крест там, где он стоял раньше. Тогда можно будет как следует обозреть все то, что мы снова потеряем. И кресты снова окажутся тут как тут. И лидер будет знать, кто где в данный момент находится, даже пролетая мимо на спортивном автомобиле, правда, только до определенного пункта, того самого, где кончается одна страна и начинается другая. С этого пункта он стартует днем и ночью. Поскольку мы никого больше не подпускаем к нашим границам, все мы уже там и отныне можем спокойно подойти к границам наших собственных возможностей. Мы можем даже бросать взгляд за пределы этих возможностей и каждый раз возвращаться туда, где были.

Женщина (пинает Жертву, через некоторое время ложится рядом, втыкает себе в бок штык или нож, который торчит там, покачиваясь, и продолжает говорить). Вы только послушайте! В одном из своих последних диалогов мой сын сказал, что хотел бы овладевать мячом как смерч. Но уже через три секунды он теряет его, отдает сопернику. Могу себе представить, как он разочарован. Сын хочет опередить смерть, примкнув к команде. И становится по-настоящему одиноким, так как мяч летит куда вздумается, не туда, куда его пинают. И может случиться, что матч подойдет к концу, прежде чем успеешь исправить свою ошибку. Потому что ты понадобишься где-нибудь в другом месте, на другом поле. Примерно так произошло со мной, когда я родила сына. Его вдруг не оказалось на месте. И отделать его я смогла только значительно позже. У сына есть свои кумиры. Но я набрасываю на него простыню, словно огромную палатку, чтобы он их не видел! А он, в свою очередь, накрывает одеялом мертвецов, которых сам же и сотворил, чтобы я не увидела их, вернувшись из магазина. Что произошло за время моего отсутствия? Провокация, смена огня, изгнание. Очередное нашествие новой моды, которая устраивает порку старой, это — непременная часть акции возвращения, ставшей сегодня очень выгодной по цене. Я всей душой за мирный диалог, прежде всего в военных делах. Я не стану замалчивать обилие дурных качеств. Я лучше наслажусь ими. Теперь мой сын пинает даже мое мертвое тело, чего я никак не могу одобрить. Специально для этого он надел новые, еще тепленькие, только что изобретенные солнечные очки фирмы «Ray Ban» и сделал себе наиновейшую прическу, которую он, конечно же, не должен был делать. Скоро начнется новая война с совершенно новой модой, жаль, что я потом его уже не увижу, своего сына. Одна газета так долго демонстрировала ему эту прическу, что он выучил ее наизусть. Загляните как-нибудь в сегодняшнюю газету, и вы узнаете своего сына, который предстанет перед вами в совершенно преображенном виде. По джинсам вы его не опознаете, он заимствовал их у миллионов других сыновей.