Ирина Денежкина - Дай Мне! (Song for Lovers) Страница 5

– Правильно! – выпятил грудь Нигер и обнял меня, прижавшись прохладной щекой:

– Киска, киска!…

– Что?

– Люблю тебя!

Неумолимо, как палач сжимает боль мои виски.

Мне нужно было сделать шаг, но я застрял на полпути.

И непонятно, что за бред в моей теснится голове…

Что за слова я говорю? Кто объяснит их смысл мне?

– …Бегемотик?

– Кашалотик!…

Мы с Волковой наконец–то встретились и встречу отметили. Отмечали у Волковой, разлив джин по кружкам. Наотмеча–ались! За окном повисла тёплая темень, а у нас горела лампа, урчал холодильник и булькал алкоголь из двухлитровой бутылки. Меня, как обычно, потянуло на откровенность. Волкову тоже в ту же степь занесло. И сидели мы на кухне, поджав под табуретками ноги, не слушая друг друга, «делились между нами, девочками». Между кашалотиком и бегемотиком.

– …Рэппер, блин. Ничего не хочет слушать, кроме своего рэпа. Ну ладно, пусть рэп. А мне уже нельзя ничего про Земфиру сказать. Он сразу – гадость! – картинно пожаловалась я.

– …Бивень! – быстро заклеймила Волкова и продолжила о своём:

– …А он такой: «Жена меня не удовлетворяет»! Ха! Идиёт. Дак я сказала, что хочу в этот… дорогой–то… Ну, насрать. В общем, поехали! Он там угрохал пять штук! За ужин! – глаза Волковой округляются.

Я подумала, что переборщила, что уж сразу «бивнем» — то обзываться? Решила подбавить плюсов.

– Вообще–то он ничего против не имеет… Да я ж не фанатка… Я всё помаленьку слушаю, видела же мои mp3… Зато Нигер меня до дому всегда провожает и со мной на скамейке торчит до двух ночи! Как же он потом домой едет! До Юго–Запада!…

– Бесчувственная тварь! – обозвалась на меня Волкова. – Метро–то не работает!… Ну вот… Отвёз меня, значит, на квартиру, – Волкова задумчиво наливает мне джин. – Не с женой которая. Снимает. Ничего себе, нормально обставлена. Телек. Видик… А член так себе, – Волкова хихикает в кружку – Меня чуть было на «ха–ха» не пробило в постели. Во комедия!…

«Всё – взгляд пустующих глазниц! Всё – песнь давно забытых птиц! Всё то, чем долго жили мы – весь мир сегодняшний – о, сны!… Сны ни о чем, сны ради сна!…»

Пришёл Волковский ротвейлер, поглядел заинтересованно. На две пьяные рожи.

Мне везло в жизни. После школы ни на какие курсы не ходила и вдруг – р–раз и поступила на философский факультет. Учителя дружно сказали: «А–ах…». Ещё бы – троечница, ни рыба ни мясо, по их мнению, успехом не пользовалась – и философский факультет. Отличницы и те завалили экзамены, ходили с красными глазами. А я – сдала – и с обычным лицом. Будто и не рада.

Мальчики штабелями не падали. Но что прибивало к берегу, то было моё. На первом курсе прибило отличника Сахарова. Его все любили, а он любил меня. Сначала взаимно, потом, через полтора года мне надоело. Сахаров носил белые рубашки и брюки в рубчик. Каждый день: рубашка и рубчик. Ношеное–переношеное, брюки на заду висели, как парашют. Зато знает наизусть всяких Сократов. Зачем они мне? Мне хотелось пива и секса в неограниченных количествах, а не за пять минут до прихода мамы Сахарова. Услыхала песню со словами: «О чём–то думать слишком поздно, тебе, я чую нужен воздух. Живём в такой огромной луже…» и решила, что всё–таки «прости меня, моя любовь». Все всплеснули руками. Сахаров месяца сидел дома как привидение. Глаза – как у больной собаки.

Вместо Сахарова приплыл Яшников с пятого курса. Крепкий, светловолосый, улыбочка очаровательная. Яшникова тоже все любили, а он никого не любил. Я убивалась и рыдала в подушку. Потом в один прекрасный день появился на горизонте Андрей и Яшников затонул где–то непонятно где. Андрей в отличие от Сахарова и Яшникова, никакого отношения к философскому факультету не имел. Работал себе охранником и брился наголо. И не приплывал он, кстати, а проплыл мимо моего заросшего ракушками берега, сделал ручкой и я тогда поняла: вот этого – буду. Люблю. Не могу. Андрей подумал иначе: буду, ещё раз буду, а потом… Мы всю осень встречались. Два раза в неделю. Вообще–то мне и этого и этого – во! Это же Андрей! Совершенство из всех совершенств. Старше на шесть лет, в философии ровным счётом ничего не понимает. У него своя философия: «Дурака надуть – себя порадовать» и «Мочи гадов». Под гадами подразумевались все, кроме девчонок и друзей. Голова кружилась от блатной романтики. До поры до времени.

Андрей поставил жирный крест сам и я превратилась в ту самую больную собаку. Ползала грустная, Волкова всё недоумевала, мол, какого хера? Он у меня в мозгах?

Андрей сидел в мозгах долго, почти год. За это время Сахаров успел найти себе девушку и бросить её. Ходил выпятив тощенькую грудь. Я подозревала, что в этой груди всё ещё шевелится любовь ко мне, но вслух не говорила. Сахаров был патологически обидчив. Ушёл с головой в учёбу, подтягивая штаны с выцветшим парашютным задом. Иногда смотрел умильно. Честно говоря, я задумывалась, может вернуться? Отдохнуть рядом с ним… Всё равно никого не прибивает к берегу. Андрей – гад. А больше никого в мире нет…

Ляпа приплыл в конце эпопеи с Андреем. Писал всякие смешные письма, мол, «целую крепко, твоя Репка». Репка моя. Моя ли?

И вот теперь – Нигер. Я в дауне. Я думала, что таких уже не делают.

Оказалось, делают.

О моих прошлых пассиях нигер отзывается примерно так: «мудень», «лох», «чмо какое–то». Мне становится непонятно, чего ж я тратила столько времени на всяких Андреев? Сахаров этот – бр–р–р… Яшников – вообще глист какой–то. Встретили тут его на ВМЦ. Яшников подбежал со мной здороваться, тряся кудрями. Нигер глядел на него сверху вниз презрительным взглядом. Чуть ли не плюнул.

Знакомство с Ляпой произошло у меня дома посредством компьютера, а точнее «винампа». Ляпа – это панк–рок, а не рэп. Но даже, если бы Нигер любил панк–рок, он никогда бы не стал слушать песни «этого твоего «мужа“, чё это за фотки его тут?». Мальчик ревнует. Фотка одна. Ляпа на ней в «Полигоне» с высунутым языком. Концертный момент.

– Даже если бы ты мне включила Земфиру, я бы и то сказал, что она лучше, чем эта… Ляпа.

Ну всё ясно…

Прошло полгода.

Я не вижу Деню. Где он? Неизвестно. Может, поехал в Чечню. Может, у него такой плотный рабочий график. Может… Волкова говорит: «Женился!» Да хотя бы.

Нигер – моя любовь. Я становлюсь жутко неинтересной собеседницей, когда дело касается Нигера.

Несчастье – это да, это всем любопытно в обсосанных подробностях. Счастье банально. Оно у всех одинаковое. Говорить о нём бесполезно: во–первых, не поймут, во–вторых, скучно.

Волкова отрастила волосы и похудела на три кило. Теперь она подъезжает к дому на джипах, вся из себя высокомерная и разодетая. Соседки ахают, завидуют, за глаза обзывают «блядь», а в глаза слащаво–приветливы. Соседки не такие красивые, как Волкова. Это понятно. Волкова зазналась. Но я–то знаю, что она Кашалотик…

Ляпу эти полгода я не видела.

И вот – весна. Всё цветёт и пахнет.

Я поехала на Юго–Запад к Нигеру и в метро встретила «мужа». Он не изменился – всё такой же по–щенячьи хорошенький. Глаза дурашливо блестят, губы виновато и неудержимо растягиваются в улыбку. Плечи подняты – может, удерживают рюкзак, а может, от смущения. Прохладно, но шапки нет. Торчат рожки.

– Кисонька! – громко обрадовался он, блуждая глазами где–то сбоку от меня…

Сидели опять на той же кухне. В комнате бесилась остальная группа. Сэм и Крэз отрывали друг другу головы, а Витя играл в GTA2. Жутко матерился. Видите ли, его менты каждые пять минут ловят. Плохая, мол, игра.

Все бухие. После репетиции. Ляпа пока не очень.

– Ты что будешь? Кофе?

– Давай пиво, морда…

Он обрадовался, с оглушительным хлопком открыл мне «Петровское».

Я сидела и смотрела на своего мужа и всё думала: дурацкий панк. Смешной. Дурной. И смотри–ка ты – муж. Да ещё и мой. Развестись что ли?

– Ляпа, давай уже короче разведёмся! – пошутила я неуклюже.

– Зачем? – встрепенулся он. – Я тебе надоел?

«Надоел!» Не виделись полгода…

– Ты безразличный, – быстро ответила я и торопливо отпила пиво.

Ляпины глаза приобрели осмысленное выражение. Глаза смотрели не в сторону, а прямо на меня. Он не понял. Я шучу? Да вроде без обычных приколов. Тогда что? Не понял, не понял, не понял. Потом понял.

– Я просто не думал, что у тебя ко мне какой–то интерес может быть…

У меня внутренне челюсть – хрясть на пол. Он «не думал»!!! Ну каково?

– Почему это? – заинтересовалась я.

– Потому что я маленький, глупый, уродливый панк.

Мне стало смешно. Так откровенно напрашиваться на комплименты мог только Ляпа. Ляпа–Шляпа. Простой и сложный в одном флаконе. Он лёгкий и весёлый, но что у него внутри? Только «Дай!… мне! Дай!… мне! Дай!… мне немного солнца»? Надо же – «уродливый панк».

– Я на комплимент не напрашиваюсь, – ответил он, понимая, что переборщил малость. – Может, я, конечно, утрирую, но в общих чертах ведь так и есть.